Никто тебе не верит! Мраморные стены полностью покрыты грязью. Боль, которой я был избит, меня не отпускает. В огромных дозах хлынуло несовершенство, А выражение поглотилось в совершенстве. "Я снова пою о черном, Я снова закрашиваю черным..." Обиду, что разбила мне голову несколько раз. Давай оставим виселицы для последней сцены, На которую ты понадеялся. "Не скрывай ошибки, возьми ответственность!" Ты где-то есть, но я пока не вижу, Я не могу узнать то, что ты показываешь только внешне. Что ты продал, только подделка мысли, И без какого-либо беспокойства ты приближаешься опять. Можешь ли ты услышать отсчёт в песне боли, детка? "Я хочу разбить твое лицо!" Изображая ответ, отражённый в твоих глазах. "Я хочу разоблачить твой обман!" Можешь ли ты услышать отсчёт в песне боли, детка? "Я хочу рассеять твои оправдания!" Мрачные дни и сейчас не блекнут. Обвинение. Однажды удача от тебя отвернется. Ненависть к тебе - это правильный акт. Ошибки, невыразительность и бессилие смоются. И даже если время стремится к забвению, я не забуду...
"Leech". The GazettE
Когда я встретил тебя впервые, когда впервые увидел тебя на расстоянии вытянутой руки - даже не зная тебя, я понял, что ты сможешь воплотить в жизнь свои мечты. "Будь нашим ударником!" Я увидел в тебе сильное желание и непоколебимую уверенность. В том мальчике, что стоял передо мной в тот день. В мальчике, сменившим барабаны на микрофон. Я увидел в тебе талантливого писателя и исполнителя. Я чувствовал, что если мы попробуем, у нас все получится. И как бы не было трудно нам идти к этому звездному будущему, мы настигнем его, показав всем, на что способны. И потому я согласился на эту роль. Стоя перед человеком, чье сердце было таким горячим и пылким, чья душа была такой чистой и открытой... Ты был воплощением надежды. Потеряв поддержку родителей и лишившись барабанщика, ты все равно шел по намеченному пути - с упрямством и рвением, которые приводят людей к победе. Я был уверен в том, что, присоединившись к тебе и твоей группе, я не проиграю. Ни самому себе, ни кому-либо другому. Я пошел за тобой, как шли за тобой все остальные, зараженные твоей страстью, твоим жаром и жизнерадостностью. Я думал, что теперь для нас нет ничего невозможного, недосягаемого. Что все нам по плечу, что мы сможем преодолеть любые препятствия на своем пути. Я думал, что теперь у нас точно будет то, чего мы только захотим. Но... Я ошибся. Сейчас, когда мы достигли очень многого, я понял это - остались вещи недосягаемые и невозможные для меня самого. И этим стал ты сам. Тот, до кого я не могу дотянуться, даже стоя вплотную. Ты изменился. Ты стал таким далеким от нас всех... Ты потерял все то, что так воспламеняло наши сердца и давало силы продолжать наш путь. Некогда открытый и отзывчивый, ты стал холодным и скрытным, эгоистичным и молчаливым. Конечно, это можно списать на взросление, но... На самом деле это не так. Ты просто другой. Это началось после смерти твоей возлюбленной. Потрясенный этим трагическим случаем, впавший в апатию, ты что-то сломал сам в себе, потерялся и утонул в собственной тьме. Стер себя прежнего и перечеркнул прошлую жизнь. А после... вытеснил из себя чувство любви и бросился с головой в музыку и творчество, забыв о существовании тепла и света. Огражденный от всего мира тенями и колючей проволокой, ты и сам не заметил, как покрылось льдом твое некогда горячее сердце, которое я так любил. И теперь в нем не осталось места для новых чувств. И я тоже оказался за бортом. От искренне улыбающегося мне мальчика не осталось ничего, даже слабого отголоска прежнего Таканори. Его место занял Руки, полная противоположность бывшего юного ударника. Холодный и расчетливый, но так же талантливый мужчина, и все же... он не Така. Он никогда не сможет им стать. Теперь Руки не радуется победам, не лелеет трепетно в сердце мечту, не переживает из-за неудач и не улыбается нам мальчишеской открытой улыбкой. Он занял место моего вокалиста. А Таканори... Таканори умер. Очень давно умер. И всякий раз, как я смотрю на знакомое лицо передо мной, я думаю о том, что оно так похоже на того, кто погиб когда-то в начале своего пути. В начале своей карьеры, в расцвете лет и сил, переполненный надеждой. И всякий раз скорбь в моем сердце встряхивается ото сна, переполняя грудь и вставая комом в горле. И я хочу уничтожить ублюдка Руки, который так легко заменил собой моего ведущего. Я хочу отомстить ему за убийство моего вокалиста! И оттого все чаще избегаю этого мужчину, не имеющего ничего общего, кроме внешности, с моим Таканори. Все чаще... - Лидер-сан? Я дергаюсь, когда Руки вновь окликает меня после репетиции. - Ты что-то хотел? Мужчина останавливается передо мной, впиваясь требовательным взглядом в мое лицо, складывая руки на груди в до боли знакомом жесте. Он оглядывает меня, словно хочет найти что-то в выражении моего лица, и молчит до тех пор, пока тишина не начинает давить на меня так, что хочется сорваться и впервые в жизни показать ему свою темную сторону. - Что-то случилось, верно? Ты сам не свой. - Что ты имеешь в виду? - В последнее время... Ведь ты избегаешь меня. Почему? Как всегда. Вот так прямо, без лишних слов и попыток смягчить удар, без поиска окольных путей и намеков. Вот почему я ненавижу Руки так же сильно, как люблю Таканори. Вот почему я хочу столкнуть его с чужого места на сцене... В его сердце нет места для любви и сострадания. - Я не избегаю тебя. - Ты лжешь. Я лишь забираю со стула свою сумку, перекидывая ее через плечо и обходя мужчину стороной, направившись к выходу из репетиционной. - Кай, стой! Его рука ловит мое плечо, вынуждая остановиться и повернуться обратно к жестокому негласному лидеру нашей группы. - Отвечай, почему ты игнорируешь меня?! - Я не стану отвечать на глупые вопросы. Он впадает в ярость, дергая меня еще ближе к себе, и я понимаю, что еще немного, и я тоже сорвусь. Сорвусь и воплощу в жизнь свои мысли, что так давно не дают мне покоя. - Какого черта с тобой творится? Я не намерен терпеть этого и дальше! Сначала твоя отстраненность, потом споры по поводу ударных партий... Сегодня ты отказался от исполнения новой песни! Я что, по-твоему, пустое место? Да если бы не я, ты бы никогда... - Заткнись. Я не смог понять, когда именно вокалист упал в мои руки, потеряв сознание от удара в грудь моей рукой, сжатой до белизны пальцев в кулак. Он просто покачнулся, закрыл глаза и подался вперед, повиснув на моих локтях тряпичной куклой. Злость затмила мой рассудок, терпение подошло к концу, а натянутые до звона струн нервы с жалобным воплем порвались, выпуская наружу всю горечь от потери любимого человека. И я уже не думал ни о чем, лишь машинально подхватывая мужчину на руки и вынося из комнаты, чтобы после отправиться вместе с ним в свой дом. И уже там, заперев двери и отключив наши мобильные телефоны, я бросил на свою кровать убийцу моего друга и любимого, которого не мог простить и с существованием которого я не смог смириться. И все, что было дальше, утонуло в тумане, заполнившим мою голову и мысли - я раздел это безвольное тело и накрепко связал эти красивые руки вместе, так и не включив свет в спальне. А после стал ждать пробуждения безжалостного преступника с чашкой чая в руке, сидя напротив кровати на стуле и впервые за очень долгое время закуривая, стараясь понять, что вообще я делаю. Но так и не смог осознать собственных действий. Я тоже... сломался. И уступил место Ютаке, подавив в себе доброго, отзывчивого и мягкого Кая, чье существование поддерживали воспоминания о мальчике с черной помадой на губах... А если накрасить эти губы черным, будет ли он похож на моего бедного мертвого друга? Будет ли... Я поднимаюсь на ноги, выдергивая из стоящей рядом тумбочки ящик и вынимая оттуда старую косметичку Таканори, которую выбросил давным-давно Руки и в которой еще лежали дешевые тени, пудра и прочие вещи, некогда всегда бывшие под рукой мальчишки. Я не могу думать о том, что происходит со мной, ослепленный желанием увидеть человека, которого так любил, но которому не сумел признаться в этом, не сумел даже сблизиться с ним, с которым не успел попрощаться, которого не успел обнять. И оттого я склоняюсь над фальшивкой, усаживаясь на его бедра верхом и прижимая к матрацу, высыпая содержимое косметички на простыни и хватая подводку для глаз. Я поворачиваю знакомое лицо к свету фонаря, пробирающемуся в мое окно вместе с блеклым светом луны, и подношу дрожащую руку к приоткрытым губам спящего, принимаясь осторожно обводить их по контуру черными плавными линиями. Даже если это конец всему, что мы сделали, мое сердце, моя скорбь - все я хранил для него одного, все берег для умершего когда-то юноши. К черту последствия. К черту репутацию! Если бы я только мог все вернуть назад... - Таканори... Мужчина подо мной, чье лицо я выкрасил по памяти старого образа, действительно оказался слишком похож на Матсумото. И оттого из моих глаз брызнули слезы горя, непосильного и непреодолимого, невыносимого, не сдерживаемого. Слезы по утрате близкого человека, что стали проливаться отдельными каплями на бледное лицо Руки. Этот мужчина, этот самозванец, этот убийца... Почему он должен жить на этом свете после того, что сделал с нашим Таканори? Почему он все еще с нами? Почему, почему! - Сукин сын! Я бью наотмашь вокалиста ладонью по щеке, и тихий стон, последовавший после звонкой пощечины, лишь больше злит меня. Музыкант болезненно морщится, лишь через минуту отважившись открыть глаза, встречаясь со мной мутным ото сна взглядом. - Кай... что ты... - Это твоя вина! Он погиб из-за тебя! - я хватаю его за плечи, тряхнув и бросив обратно на матрац, не в силах остановить потоки воды, мешающие мне смотреть. - Ты убил его! - Что ты мелешь? Кай! - Верни мне его! Я не осознаю, что сжимаю ладони на горле мужчины, чьи глаза распахиваются в ужасе, а черные губы раскрываются в попытке глотнуть немного воздуха, когда связанные галстуком руки сжимаются пальцами на моих запястьях. Руки брыкается, старается вырваться, оттолкнуть меня, но все попытки оказываются тщетны. А сам я прихожу в себя лишь когда его тело вновь слабеет, а глаза темнеют от предсмертного тумана, и тогда я резко отпускаю чужое горло, слыша судорожный вздох из последних сил. На его шее остались темные следы моих пальцев... И безумие в темных глазах напротив перемешивается с еще большим страхом, когда вокалист немного приходит в себя, вновь фокусируя взгляд на моем лице. - Ты... свихнулся! Да, возможно. Так и есть. Ведь я потерял самое дорогое, что было у меня в этой жизни. У меня украли самое важное, что могло только быть у меня! - Где он... где тот парнишка, который так счастливо смотрел в будущее? Где тот, которого ты похоронил где-то в своем прошлом? Где тот самый Таканори, что звал меня в группу? Тот, кто не побоялся открыть нам свою душу когда-то? - Развяжи меня! Ты, гребаный псих, немедленно развяжи! И мое отчаяние вновь обращается злостью. Значит, он на самом деле мертв? Неужели на самом деле уже не вернуть? Больше никогда не увижу его? Не почувствую, не послушаю его восхищенных планов на будущее? Не замечу азарта и тепла в темных глазах? Это действительно конец? Мой бывший лидер... Не хочу верить! - Ненавижу тебя. - Что? - Ненавижу! Это ты забрал его душу. Это все из-за тебя! Новый удар оставляет ссадину на скуле вокалиста, и тот вновь теряет сознание, не готовый к силе моих рук, а я... Мне остается лишь ждать его пробуждения вновь. Сидя на нем и смотря на почти родное лицо, испорченное алым пятном пару секунд назад. Стрелки часов тикают в мертвой тишине так громко... Это не мои часы - человека, которого я принес сюда. А ведь они наручные и звук секундной стрелки должен быть почти неслышен, но... Тик-так. Тик-так. Вновь и вновь. Не замолкая. Опять, опять, опять. Тик-так... И мне начинает казаться, в этих тьме и стуке, с каждой секундой, что время идет вспять, а не бежит вперед, словно мир в момент перевернулся, перематывая пленку жизни назад. И мужчина на моей кровати тоже меняется. Но теперь наоборот - от холодного ублюдка, до моего мечтательного, но переполненного верой в себя и друзей мальчика. С каждым ударом стрелки... Оттого ли, что когда он спит, выглядит моложе, или же оттого, что его сейчас черные веки и губы теряют привычную жесткость, давая иллюзию ожившего прошлого - я не знаю. Но в груди просыпается вновь некогда задушенная мною любовь к этому человеку, которая мучает меня уже так много лет. И слабость и желание быть обманутым - берут свое, стирая память о настоящем, словно мы все еще начинаем свой путь, толком и не зная друг друга, не успев стать группой в полном ее понимании. И теперь я на самом деле становлюсь психом, угробившим себя в несбыточной мечте. Я осознаю это, но не принимаю. Я просто не хочу видеть правду, по крайней мере - не сейчас, когда мой любимый находится в моей власти. И эта беззащитность так хрупка и прекрасна, что роднит мужчину с живущим только в моем сердце образом. - Така... Я склоняюсь над бессознательным мальчишкой, не в силах отвести взгляда от красивого личика. - Мне так жаль, Таканори... Я не смог спасти тебя. Прости меня... Прости, что не уберег! Как же я скучаю по тебе... Впервые я так близко к нему. Я могу рассмотреть каждый лучик его ресниц, сейчас спокойных и неподвижных. Я могу уловить тепло его дыхания на своей коже. И оттого, не веря в происходящее со мной чудо, которого я так долго ждал, я опасливо склоняюсь еще ниже, плотно закрыв глаза и, боясь, что это всего лишь очередной мой сон, осторожно касаюсь губами приоткрытых губ, ощущая вкус косметики на нежной коже и ее тепло. И все остальное мгновенно перестает существовать. Словно ничего больше и нет в этом мире, кроме нас двоих, ставших другими за пределами этой комнаты, изменившись и показав друг другу свои темные стороны. Но сейчас мы вновь те, кем мы были, и значит, я могу сделать то, чего не решился сделать до "смерти" Таканори - прижать к себе безвольное тело и впиться жарким поцелуем в расслабленный рот, не замечая даже того, что он не отвечает мне на ласку, просто целуя мальчика в моих объятиях, глубоко и трепетно, стирая краску на губах и пачкаясь ею тоже. Меня не пугает отсутствие реакции его тела. Мои поцелуи соскальзывают с его рта, пускаясь на изучение так давно желанного тела, покрывая влагой выгнутую шею, обнаженную грудь, смыкаясь на затвердевших от холода сосках, лаская их с особой тщательностью, вылизывая и покусывая темные горошины, вызывая мурашки по бледной коже. И каждое касание к ней... Я упиваюсь своей любовью и властью, пьянею от чужого вкуса и запаха, позволяя туману завладеть головой. Мой язык чертит ломанные полосы и плавные линии на его животе, мои руки разводят в стороны его колени, открывая взгляду слишком многое, и я окончательно забываюсь, наплевав на все. Скользя ладонями по его бедрам и талии, выгибая к себе послушное тело, я ловлю губами его нетвердую плоть, от вкуса которой перед глазами все плывет, рождая восхищение в груди, радость от того, что я могу позволить себе это, наконец-то могу. Как давно я хотел сделать с тобой все эти вещи? Как часто представлял их себе, как долго видел во снах твое искаженное в муках удовольствия лицо? Ты был таким живым в этих снах и грезах. Не куклой без души и сердца, а пылким и страстным любовником, заставляющим меня дрожать от восторга всякий раз, как я касался тебя. Хочу и наяву... Хочу и сейчас того же! И потому так жадно и старательно принимаюсь ласкать мягкую плоть, забирая ее в свой рот и втягивая в себя, схваченный такими сильными эмоциями, что просто невозможно описать это состояние эйфории, завладевшее мной просто от того, что я делаю. И - о, боже мой - какая буря закрутилась в моей тесной грудной клетке, когда я слышу тихий и мелодичный стон Таканори сквозь сон и ощущаю, как твердеет в моем рту поддавшийся моим стараниям орган, пульсируя в разгорающимся все сильнее возбуждении... Я на ощупь нахожу лицо моей прекрасной жертвы, проведя ладонью выше, по груди мужчины, и проскальзывая пальцами в призывно приоткрытый рот, между безумно соблазнительными губами, которые просто созданы для поцелуев и ответных ласк. Он еще не проснулся, но его тело уже жаждет продолжения, отзываясь на мои действия, и это самая эротичная сцена на моей памяти, в моей жизни. Влага его рта остается на моих пальцах, заставляя задрожать от предвкушения, и я не смею больше медлить, прекрасно понимая, что нахожусь на пределе, очарованный моим мальчиком. Так что я просто убираю руку, оставив на губах Матсумото влажный след и уже в следующую минуту касаясь подушечками ложбинки между ягодицами, с восхищением выдыхая - погруженное в вынужденный сон тело расслаблено и послушно, и проникновение в него было довольно легким, нежели я представлял себе. Зато тело вокалиста оказалось горячим и узким, восхитительно тесным, что я едва не потерял над собой контроль, сдержавшись лишь интуитивно. Но, увы, ненадолго... Я слышал, как сбивается дыхание музыканта, подвергнутого любовным пыткам, видел, как подрагивают его веки, готовые вот-вот раскрыться, прогнав сладкий сон и вернув сознание разуму, и потому понимал - у меня нет времени на нечто большее. Все же остатки рассудка еще не покинули меня, как бы я не утверждал обратное. Так что следующее, что сделал я до того, как это тело напряглось в борьбе и шоке - вернулся к мягким губам, запечатывая их новым поцелуем и... - Что ты... Вскрик Матсумото был скорее вскриком неожиданности и испугом, чем вскриком боли, ведь я не встретил сопротивления, толкнувшись в еще разомлевшее тело, лишь расстегнув свои брюки, не озаботившись тем, чтобы раздеться полностью. Но сразу после проникновения вокалист дергается и напрягается всем телом, сжимая меня внутри и теперь задыхаясь от вспышки боли, ударяясь в попытки избежать продолжения. - Нет! Он всеми силами пытается вырваться, отчего вредит лишь себе, когда как на меня накатывает волна безумия и удовольствия, не сравнимого ни с чем другим, а потому я вовсе не думаю о состоянии мужчины, который, понимая, что отступать я не собираюсь, ударяет связанными руками в мою грудь. Вновь и вновь. Но эффекта от этого никакого нет, и я подтягиваю его еще ближе к себе, принимаясь двигаться в любимом теле неторопливыми глубокими движениями, отчего Таканори резко прогибается, а глаза его распахиваются от причиненных ему страданий. И тогда он вновь замахивается, сжимая пальцы в кулаки и ударяя ими по моему лицу... Я останавливаюсь в тот же миг, ощущая пульсирующую боль в челюсти и чувствуя вкус своей же крови во рту. А музыкант, словно осознав, что только что сделал, замирает на месте, наталкиваясь взглядом на мое лицо. И панический ужас застревает в его радужках, когда приходит понимание, что удар лишь усугубил его положение. Ведь ненависть и ярость, вдруг возникшие во мне, отражаются в ставших такими же жесткими и холодными глазах, с какими на нас смотрел Руки каждую новую встречу... - Сука. Пощечина, которой я награждаю вокалиста, разлетается звоном по комнате, остается ярким пятном на щеке Матсумото, и я, больше не видя причин быть нежным и потеряв вновь лицо мальчика из прошлого перед собой, теряю терпение. Прижав его запястья к матрацу над головой и сплюнув в сторону кровь. - Нет, прошу тебя, Кай, не надо! Он знает, что будет дальше. И потому его голос звучит так отчаянно и жалко. И это лишь заводит. Сильнее. Ведь теперь подо мной человек, которого я ненавижу, а не люблю. - Кай... пожалуйста... пожа... Крик. А после еще один и еще. Я лишаюсь остатков своей вечной доброты. Своих понимания и всепрощения. С меня довольно. А потому я уже не жалею ублюдка подо мной, принимаясь грубо и резко врываться в сжавшееся от боли тело, уже не относя это действо к проявлению любви, а признавая его насилием. Мои разбитые губы впиваются в губы Матсумото с жесткостью, но тот не смеет сомкнуть зубы, прекрасно понимая, что эта ночь может обратиться для него настоящим Адом, посмей он вытворить нечто подобное. Так что я просто беру то, что хотел уже так давно, не думая о жертве и подвергая ее пыткам, от которых из глаз мужчины брызгают слезы, но это ему не поможет. Уже нет... Матсумото плачет навзрыд, дергаясь уже непроизвольно подо мной, когда я вот-вот готов закончить это, подходя к тонкой грани между возбуждением и оргазмом, промучив зазнавшегося ребенка довольно долгое время. Его глаза покраснели, а тело покрылось синяками, голос охрип от криков и просьб, косметика потекла. Он подвергается судороге, какая бывает от болевого шока, в его зрачках не читается ничего, кроме ошеломления и мук, неверия в то, во что он оказался втянут. Только мое рычание, обвинения в убийстве заставляют его бояться меня еще сильнее, признавая невменяемым и опасным, и это лишь подливает масла в огонь. И моя ненависть выплескивается наружу с новой силой. Рывок, с которым я покидаю его тело, вновь сопровождается сдавленным вскриком, но после все звуки застывают в глотке мужчины, едва я дергаю его к себе за волосы, вынуждая подняться с матраца и вновь роняя на него лицом вниз, словно легкую куклу. - Укусишь - и можешь пенять на себя. Лихорадочная дрожь пробивает его всего, когда я тяну мужчину за волосы к своему паху и, не дожидаясь, когда он соберется с духом, насильно раскрываю пальцами его рот, заставляя принять в него мою жаждущую разрядки плоть. Он давится при грубом толчке, заходясь кашлем, и с трудом сдерживает рвотный рефлекс, обливаясь новыми слезами, но делает то, что я хотел получить от него, растеряв все свои смелость и гордость в один миг. И едва дело подходит к концу, заставляя меня со стоном излиться в судорожно сжимающееся горло, как вокалист дергается назад, бросаясь к краю кровати - его выворачивает наизнанку с непривычки и от вкуса белесой жидкости во рту, но я лишь отвожу взгляд и поднимаюсь со скомканных нами простыней, совершенно не обеспокоившись состоянием униженной жертвы. - Где тряпка - знаешь. Убери за собой! Воняет. И я покидаю спальню, не чувствуя ни мук совести, ни раскаяния за свершенное. Лишь удовлетворение от того, что сделал. А что я сделал? Да... Я всего лишь отомстил Руки. За то, что он украл у меня юного ударника, чьи глаза так восторженно смотрели на этот жестокий мир, находя его прекрасным и интересным когда-то давным-давно. Я не отпускаю его. И сам не понимаю, чем я стал, потеряв человечность и раскрыв в себе "другого", которого откровенно достали безразличие и лед некогда друга. И утром, когда я вновь возвращаюсь в спальню и бросаю взгляд на кровать, то вижу жалкое подобие Руки, смотревшего на всех свысока, а теперь - вжимающегося всем телом в ажурную спинку кровати, завернутого в одеяло и дрожащего, с заплаканным лицом. Он готов срастись с этой холодной поверхностью, стать частью ее, не отрывая от меня широко распахнутых глаз, но я не намерен жалеть его, как раньше. А потому, после простого завтрака, который я едва ли не силой заставил вокалиста запихать в пустой желудок, я возвращаю его в недавний фильм ужасов, в его персональный, сюжет которого скучен, однообразен и недостоин экранизации. И новая порция унижений и жестокости вновь ввергают его тело в боль и рыдания, не давая передышки. Я заставляю его делать такие вещи, на которые даже шлюхи не могут согласиться, сколько бы ты не предложил им бумажек за представление. А потом вновь небольшой отдых, в котором я, сжав пальцами челюсть вокалиста, возвращаю на его лицо старый макияж, не позволяя дергаться, и все начинается сначала. Я не могу вспомнить события этих дней в каждой детали, но знаю, что тогда не Руки, а я - я был настоящим ублюдком, наплевавшим на чужие чувства и свободу. Нет, я был хуже Руки. Я был настоящим животным, преступником, недостойным понимания и сострадания. Я и сейчас не достоин этого. И сам себе противен... Да, я ненавижу себя, но тогда мне было все равно. Этот кошмар закончился лишь по истечению третьего дня. Вернее - третьей ночи. Было страшно даже смотреть на Таканори, отчаявшегося, уставшего, бледного и болезненного, чье лицо выражало лишь страдания и ничего более. И я бы мучил его еще дольше, растворившись в собственном горе, но тогда cлучилось что-то, что я не могу объяснить и понять. Словно кто-то заставил меня вспомнить, кто я есть и что я натворил. Словно кто-то устроил короткое замыкание в моем мозгу. Этой третьей ночью... - Я больше не могу... - его глаза смотрят на меня так, как приговоренный к смерти смотрит на своего палача. - Прости меня... что бы я ни сделал тебе, прости меня, Кай! Это заставляет меня остановиться и замереть. А покрытые темными следами связанные руки тянутся ко мне, ложась запястьями на шею сзади, и этот истерзанный мной мужчина принимается бездумно покрывать поцелуями мое лицо, прижимаясь к груди так крепко, что я могу почувствовать стук его искалеченного сердца. - Ради бога, прости меня, Кай... Пожалуйста... Я больше не выдержу, прошу тебя... Не надо больше... Прости, прости! Никому не понять, что я испытал тогда, осознав все совершенное мной зверство. Вина, лежащая на мне, оказалась неподъемной. Она раздавила меня в один миг, переломила пополам, убив разом, разорвав на части мое тело. И совесть и грех, который я взял на душу, пронзили сердце, наполняя его еще большим ужасом, какой испытал в эти три дня вокалист. И все, что я смог сделать тогда - развязать его руки, потеряв способность двигаться и говорить. И Таканори, обретя свободу и не поверив ей сначала, после все же соскакивает с кровати, бросаясь прочь от своего насильника, наспех натягивая на себя брюки и вырываясь из спальни, как из глубин Преисподней на свет, так, словно за ним гнались черти, желающие лишь его смерти. И я падаю на матрац лицом, разразившись рыданиями и крича только одно имя, которое сам же посмел обратить в ничто. И мне хочется подняться, распахнуть окно и броситься вниз, оборвать собственную жизнь, не видя иного способа искупить этот непростительный грех. А потому, захлебываясь в собственной агонии, я не вижу, как останавливается Руки в прихожей, услышав мой голос, зовущий его, не вижу, как ловит он свое отражение в висящем на стене зеркале, распахивая глаза и узнавая старый образ, не вижу, как приходит к нему понимание моих обвинений, но он все равно не задерживается, выбегая из моей квартиры в никуда. И лишь его крик заставляет меня разогнуться. И я, в животной панике, устремляюсь за ним, выбегая на площадку в одних брюках, но мгновенно застываю на месте, когда нахожу взглядом вокалиста между этажами. Он упал с лестницы. Он лежит на холодном бетоне. Его нога неестественно вывернута и... Он не двигается. Все, что я помню дальше - только вой сирен скорой помощи. Глубокий шок стер все воспоминания, делая меня пустышкой, не способной на эмоции. Только вина продолжала рвать на куски душу, когда я сидел рядом с больничной кроватью Руки, сломавшим ногу при падении и получившим легкое сотрясение мозга, не угрожающее его жизни и карьере. Но это положение, в котором оказался человек, которого я так ненавидел и любил, лишь делало грех тяжелее и ужаснее, вконец растоптав меня так же безжалостно, как я поступил с музыкантом. И потому, едва Руки пришел в себя, с трудом открывая опухшие глаза, в которые я уже не смогу посмотреть, я тут же направился к дверям палаты, не имея права даже находится рядом с этим человеком. Конечно, о любви и вовсе речи идти не могло. Теперь все рухнуло, все обратилось в руины. И единственное, что мне остается - покинуть группу и написать предсмертную записку, чтобы после встретиться лицом к лицу с самим Богом и принять наказание, которое я заслужил. Вот только... - Не уходи! Ноги становятся ватными, когда его пальцы ловят мое запястье, останавливая прежде, чем я успел отойти от кровати. И я не могу понять, почему он делает это. Почему так сильно боится моего ухода. Он должен бояться моего истинного лица, а вовсе не моего исчезновения. Но каким бы ни был странным этот потерянный жест, он все равно цепляется за мою руку, слишком крепко, чтобы я смог безразлично вырвать ее из плена тонких пальцев. - Я не могу остаться. Это... непростительно. Таканори молчит, не отпуская, а после я слышу тихий всхлип позади. Он снова плачет, но теперь едва слышно, царапая ногтями мою кисть. И становится так плохо и паршиво на душе, что я сам готов рыдать у его ног, моля о прощении. Но я его не заслужил. - Я прощаю. - Нет! Ты, что, забыл? Забыл, что я сделал с тобой?! Это нельзя простить, Руки-сан! - Но виноват же я! - срывается он на хриплый крик, подтягиваясь ко мне ближе. - Ведь это я... сделал тебя таким! - Это не так. Не оправдывай меня. - Без тебя группа перестанет существовать! Без тебя мы вернемся в ничто! - Найдете нового ударника. - Без тебя наши песни потеряют смысл! - Он обязательно поймет суть и станет частью Gazette! - А я?! Я дергаюсь, неосознанно оборачиваясь на впавшего в отчаяние мужчину, не понимая, что он имеет ввиду, но чувствуя - на этот раз он не скрывает своих настоящих мыслей. - А как же я? Что я буду делать без тебя? - Ру... - Заткнись! - Матсумото роняет голову вниз, стараясь подавить плач, вцепившись в мою ладонь обеими руками так, словно я мог раствориться в воздухе в любой миг. - Замолчи! Сделанного не воротишь! И плевать на это, плевать! Теперь, после того, что случилось, ты должен быть рядом со мной! Ты не посмеешь бросить меня! Потому что... только ты можешь вернуть Таканори! Только ты можешь прогнать Руки... А я так хочу, чтобы он вернулся... Я хочу! Верни его! Пожалуйста, научи меня тому, что я потерял. Научи меня любить... Ютака. ...Матсумото сказал полиции, что на него напали три дня назад люди, лиц которых он не запомнил. И все повреждения, найденные на нем и определенные, как изнасилование, нанесли именно они. Ту же версию услышали и наши друзья, приехавшие в больницу сразу, после моего звонка, и все остальные, кто работал вместе с нами. Я чувствовал себя ужасно, когда слушал придуманную вокалистом историю, прикрывающую меня и лишающую кары, и пару раз готов был сорваться и признаться во всем, перечеркнув старания мужчины, но один его взгляд на меня запечатывал мои губы накрепко, не давая раскрыть правды. Теперь только этим я и могу искупить вину перед ним. Так что я продолжал молчать и соглашаться с Руки, мечтая лишь об окончании допросов и излишнего внимания к нам обоим. И едва такой шанс появился, преступник со своим сообщником тут же покинули палату, отправившись на место преступления, как ни в чем не бывало. Но теперь происходящее там разительно отличалось от того, что было совсем недавно - я, в наказание, которое вынес мне сам Матсумото, стал его персональным "Джином", которому было велено поставить вокалиста на ноги в течение недели, холить и лелеять больного и всячески угождать ему, что бы он ни пожелал от своей личной "сиделки". И отказаться я просто не мог, прекрасно понимая, что даже этого слишком мало, чтобы загладить свою вину перед негласным лидером моих музыкантов. Но... - Ютака? - Ты что-то хотел? - Я думаю, что после всего, что между нами было, как порядочный человек ты обязан жениться на мне. Я запинаюсь на полпути к кровати, едва не выронив стакан с яблочным соком из рук. - Ты что такое... - Мне кажется, что если ты женишься на мне, вернуть Таканори будет проще. Так что... - Ты серьезно что ли? Он лишь улыбается, смотря на меня почти так же, как в дни начала нашего пути, и я не знаю, что теперь мне делать - радоваться или ударяться в депрессию. - Все, чего когда-либо хотел и о чем мечтал Таканори - было для него серьезно. И я недавно вспомнил, что Кай-сан тоже... был частью моих планов. Как насчет того, чтобы завтра перевезти сюда мои вещи? Ну вот, теперь я точно попал. Но передо мной уже не ненавистный Руки. Это еще не прежний Таканори, конечно, но уже и не "другой". И надежда на воскрешение мертвого была так сильна и реальна, что я просто не смог упустить такую возможность. Ведь несмотря ни на что, я все еще люблю этого эгоиста. Поэтому, осталось лишь... - Какой у тебя размер? Мне нужно выбрать кольцо.