summertime happiness

      Легкая ткань постельного белья теперь отдает только свежестью и прохладой, касается легонько такой же остуженной после душной ночи кожи. Где-то сбоку комком сбилось шерстяное одеяло, покалывает и давит, еще больше отгоняет сонную дымку. Воздух теперь ощущается по-другому — зябко, и мурашки медленно расползаются по обнаженной спине. Хочется вслепую натянуть колючий потрескивающий плед на себя, укрыться с головой, чтобы не приходилось щуриться, потому что свет внезапно стал ощущаться белым-белым, так и норовящим просочиться сквозь прикрытые веки. Тихо и редко, где-то совсем вдалеке, отчётливее послышались перекрикивания лесных птиц, будто предвещание чего-то обыденного, но как всегда с нетерпением ожидаемого.       Будто в ту же секунду нужно окончательно проснуться и ощутить себя здесь и сейчас.       Сначала с неохотой, с легким сожалением пошевелиться и отлипнуть от невесомо мягкой подушки. Разлепить тяжелые веки и снова зажмуриться от юркого лучика, задорно скользнувшего по вздымающейся раскрытой груди, а затем окончательно запутавшегося в пепельных волосах.       Раскиданные по белоснежной подушке, спутанные, а теперь и окрашенные оранжево-желтым утренним светом, они были тем, без чего такое раннее утро не представлялось возможным.       И пустое, уже остывшее место у стенки на их маленькой кровати, будто его и не занимали никогда.       Каждое летнее утро начиналось с сонной улыбки, расползающейся по лицу в ожидании привычных, трепетных моментов. Трепетных до дрожи в коленках и перехватывающих дыхание. Настолько красивых, что никак не получается привыкнуть.       Если поутру теплое тело рядом не утыкается холодным носом в шею, значит можно накинуть на голое тело совершенно измятую длинную рубаху, наспех пригладить волосы прямо пальцами и идти на улицу, чтобы снова порадовать себя очаровательным зрелищем.       Незапертые тяжелые двери, сколоченные вручную, вызывают улыбку, и свежий порыв ветра, пролетевший с тихим шорохом, коснувшись голых ног, тоже.       Летние ночи здесь всегда душные, громкие от звучания лесной чащи, а утро наступает прохладное и тихое. То, которое они оба любят больше всего.       Салатовая трава повсюду, мокрая и жужжащая обилием насекомых, пестрящая жёлтым и иногда голубым. По такой Лютик всегда с трепетом ходит босиком.       Геральт же ступает тихо, уверенно держит путь к раскинувшейся перед домом светлой опушке, где деревья стоят могучей стеной — высокие, перекрывающие восходящее солнце, но пропускающие только его слабые желтые лучи.       Листва высоко-высоко гудит и шелестит. Щебет и уханье, стук по влажной плотной коре, треск веточек под ногами, — вот так Геральт ощущает это полюбившееся ему всем сердцем место. Он смахивает с лица прицепившуюся невидимую паутинку, перешагивает вылезший ветвистый корень и глубоко вздыхает. Наслаждается тем самым чувством трепета и красоты, свежестью и прохладой.       Перед ним раскидывается небольшая полянка, где цветастыми пятнами то тут, то там приманивают взгляд цветы. И он наконец видит Лютика, так гармонично вписывающегося в лесную чащу.       Лютик замечает его тоже, машет ладошкой с тонкими изящными пальцами и светится улыбкой в таких же удивительных лучах солнца. Геральт подходит ближе, а в глаза бросается наспех скрученный венок из голубых цветов, обрамляющий шоколадные волосы. Он великоват, спадает на одну сторону, прикрывая собой остро-выпирающие маленькие рожки. В левой руке у него наполненная влажными цветами плетеная корзинка.       И Геральт касается его мягкой щеки, трет мозолистым большим пальцем, а затем тянется к приоткрытым губам с поцелуем, потому что это тоже часть их привычного утра — самая главная часть.       А еще — смотреть на Лютика, неторопливо гуляющего от дерева к дереву. Корзинка уже полна цветов, которые потом будут еще несколько дней украшать их хижину, а Лютик все продолжает кружиться под тучными кронами деревьев, светясь в лучах солнца и собственной улыбке. Он ходит босой по мягкому зеленому покрову, бегает и влюбленно кружится, подставляет лицо свету и никак не может надышаться природой.       Геральт влюблен в эти моменты, влюблен в такого Лютика и в его трепетную зависимость. Он влюблен в каждую вещь, хоть каплю напоминающую Лютика.       Потому что нет ничего на свете, что было бы таким же чистым и волнующим. Нет ничего приятнее летних пробуждений и тонкого запаха собранных цветов, и ничего, что еще могло бы привнести в ведьмачью жизнь желание чувствовать.       Он сидит на земле, откинувшись спиной к корявому стволу дерева, и наблюдает за Лютиком, улыбается невольно краешком губ. Лютик ловит на себе взгляд, впитывает и прикрывает умиротворенно глаза, с лаской проводя ладонью по коре дерева, а потом срывается с места и спешит скользящим шагом к Геральту. Плюхается рядом и тепло ластится под боком, лбом утыкаясь в геральтово плечо.       Геральт гладит его по шелковистой макушке, прижимает к себе еще больше и вдыхает цветочный аромат, который, кажется, благосклонно никогда не покидает его легкие. Он задевает пальцами любимые рожки, шершавые и теплые, и зарывается пальцами в волосы, будто никогда не хочет отпускать. Будто хочет забыть о другой жизни, что была у него когда-то давно. Он проклинал ту вечность — грязную и жалкую, а теперь ему не хватает той, что ждет в их собственном необычайном мире. В мире, что показал и поделился с ним Лютик — на самом отшибе континента, в глубокой чаще, где нет никого, кроме них самих.       Геральт никогда не верил в чудо и предназначение, никогда не видел и не искал смысла. А потом появился Лютик, ставший тем самым чудом и смыслом — всем и сразу. Он притащил с собой так много всего, что поначалу окаменевшему сердцу с непривычки пришлось до боли тяжело.       Геральт никогда не знал, что значит нежность и умиротворение, не знал, что даже обыденные вещи могут быть столь прекрасными в его глазах.       И будь у него раньше хоть что-то ценное, он без колебаний отдал бы, без сомнений согласился бы влачить свое жалкое существование сколько потребовалось бы — если в конце его ждало бы хоть одно единственное летнее утро вместе с Лютиком.