Dark & Stormy

Один за другим матросы поднимались по трапу, чтобы отправиться спать к себе в кубрик. Они спотыкались и шатались, как пьяные, каждый раз, когда «Призрак» бросало бурей из стороны в сторону. Ларсену рассеянно подумалось, что если приглядеться, то нет, за пьяных их, всё-таки, не примешь, — в их движениях сквозило слишком много выверенной, хоть и смазанной усталостью, осторожности. Не то чтобы ему было очень интересно наблюдать за ними — он просто смотрел в сторону трапа, потому что надо же хоть куда-то направить глаза. Все давно уже ушли к себе в кубрик, остались только крепко спящие на полу охотники, — а Ларсен всё зачем-то глядел в одну точку, борясь со сном. Славный выдался шторм, порядком его вымотал. Даже сделать пару шагов до собственной каюты казалось непосильной задачей — слишком уж Ларсен пригрелся в углу возле печки. Плотная смесь запахов виски и корабельного кофе, тёплое питье после нескольких часов по колено в ледяной воде, дробный стук ливня и приглушённый шум бури — Ларсена почти укачало. Подавив желание зевнуть, он отвернулся от трапа. Лениво оглядел тесную кают-компанию, оранжевые угли в печке, качающиеся погашенные лампы. Пока не наткнулся на блестящие в полумраке глаза — они пристально следили за его лицом с зачарованным, почти голодным выражением. Хэмп. Похоже, Хэмп уже давно глазел на него. Глазел не отрываясь, открыто и чуть ли не нагло. Опять. Он даже почти не стушевался, когда понял, что Ларсен заметил. Только моргнул пару раз и выставил перед собой жестяную кружку, словно всё-таки попытался спрятать за дымящимся кофе пронзительность своего взгляда. Ларсен мог бы спросить, зачем Хэмп напивается кофе на ночь глядя. Мог бы приказать ему отправляться прочь. Мог бы поставить на вахту прямо сейчас, в самый разгар урагана, раз всё равно не спит и как будто бы не собирается. Волк Ларсен не сделал ничего из этого. Он так и остался на месте, не отводя глаз, не прерывая молчания. Пускай Хэмп посмотрит ещё чуть-чуть. Не жалко. По правде говоря, Ларсену даже нравилось ловить его на себе — этот долгий, немного лихорадочный взгляд. Хэмп тоже не делал попыток заговорить. И неудивительно. Как-никак, в такие ночи — особенно на шхуне, рыскающей сквозь бурю вслепую — нелепые условности отпадали сами собой. В частности, сама собой отпадала необходимость начинать пустую болтовню — лишь бы оправдать затянувшийся зрительный контакт. Подобные моменты — редкая роскошь, какую Ларсен никогда не переставал ценить. Он невольно задавался вопросом, ощущал ли Хэмп то же самое. Похоже, что да. Скорее всего, да. Судя по его умиротворённому виду, да. Впрочем, это могла быть просто игра непостоянного, танцующего в такт качке, света. Причудливое чередование тусклых отсветов и длинных теней сглаживало угловатые черты Хэмпа. Оранжевые блики выхватывали пряди кудрявых тёмных волос, омывали его голову мягким мерцанием. Но что там Хэмп на самом деле думал — да чёрт его разберёт. Вообще, в самом начале Хэмп не производил впечатления чего-то зубодробительно сложного. Избалованный белоручка, не протянул бы без толпы своих управляющих и пару часов — вот и всё, что подумал о нём Ларсен. Ему захотелось поглядеть, какая выйдет потеха, если взять и бросить этого чистенького и богатенького в самый низ корабельной пищевой цепочки. Прямо в засаленный камбуз, чтобы как следует насладился чисткой картошки и тесным общением с коком. Тогда Ларсен не сомневался, что Хэмп ни за что не приспособится — непременно сделает какую-нибудь глупость и поплатится, возможно, жизнью. Или сам за борт в конце концов прыгнет. Ларсена это не беспокоило — невелика была бы потеря. Неожиданно, но Хэмп, как выяснилось, стоил гораздо больше. Причём показал это в самый первый день. Он тогда до лоцманского бота умудрился докричаться, чтобы доставили до берега. Видел, как Ларсен отделал предыдущего юнгу — и всё равно ведь сунулся. Не сказать, что Ларсен остался впечатлён: обычно такие порывы объясняются вовсе не силой духа, а всего лишь дуростью помрачённого отчаянием рассудка. И всё же, позже он был вынужден признать — а Хэмп-то вовсе и не червяк. Хэмпа не сломила дрянная травма колена, Хэмп нашёл способ без чужого заступничества приструнить кока, Хэмп на диво быстро освоился — даже ремеслу помощника научился без особых проблем. Ну надо же, несмотря на то, что Хэмп всю жизнь провёл не отрывая носа от книг, закваски в нём оказалось не так уж и мало. И это было единственное, что Волк Ларсен мог с уверенностью сказать про Хэмфри Ван-Вейдена. В остальном… Ларсен ни в чём его не понимал. Он перепробовал самые разные подходы, и всякий раз получалась сущая ерунда. Уже который месяц пошёл — а становилось только запутанней. Вот если вдуматься, он всё ещё ничего толком не знал сто́ящего про Хэмпа, — лишь сухие факты, вроде рода занятий и возраста. Чего Хэмп хотел больше всего на свете? Чего боялся? О чём вспоминал из своей жизни на суше? У Ларсена до сих пор не находилось ответа, хотя они были знакомы уже почти полгода и подолгу разговаривали каждый день. Зато Ларсен разболтал о себе много всякого. Слишком много. Привычный вытряхивать из других откровенность, в этот раз Ларсен умудрился проморгать, как попался сам. Однако Хэмп будто бы не придавал значения ничему из того, что Ларсен рассказывал ему о себе. Будто бы сразу забывал, не проявляя никакого желания разузнать побольше. Ларсен бросил ещё один беглый взгляд. Вот всегда одно и то же. Хэмп вроде бы и здесь, вроде бы руку протяни — и вот он, полностью простой и понятный, полностью в твоей власти. Как бы не так. Хэмп постоянно ускользал от его понимания, как если бы Ларсен пытался поймать пальцами дым. Странности начались… Кажется, с кражи? Хэмп, когда узнал, что с коком ему придётся разбираться самому, таким несчастным и растерянным сделался. Ларсен не смог удержаться — решил преподать какой-никакой урок. Показать, как добраться до своих денег без посторонней помощи, не раздавая тумаки направо и налево. Даже назойливого, мерзкого кока пришлось потерпеть рядом с собой несколько дней. Иначе бы эта боязливая крыса слишком быстро заметила подвох, не согласилась бы на партию в карты, не позволила бы себе так развязно напиться. Хорошо хоть, что сто восемьдесят пять долларов вполне искупали все неудобства. Урок, правда, не получился. Ларсен не сомневался, что Хэмп предложит ему ещё одну партию — он уже почти предвкушал, как обломает ему рога. Да только вот Хэмп сразу забыл про свои несчастные деньги, стоило разговору зайти о Спенсере. И больше сто восемьдесят пять долларов Хэмпа так ни разу не побеспокоили. Ларсен не стал долго недоумевать. Он рассудил, что раз Хэмп тридцать пять лет прожил, не зная цены деньгам, — стоило ли ждать, что он быстро переучится? Да и, должно быть, слишком уж он Ларсена побаивался. Вроде бы. Вообще, Ларсен пару раз попробовал припугнуть Хэмпа. Кажется, получалось. По крайней мере, если речь шла об остром животном страхе за собственную жизнь. Но в остальном… Ларсен ведь знал, как люди боятся. Знал, как хорошо они помнят свой ужас, как осторожничают и вздрагивают даже от слишком резкого взгляда. А Хэмп… Хэмп не боялся по-настоящему. Хэмп будто бы тут же забывал, что его чуть не задушили и как ни в чём не бывало продолжал увлечённо рассказывать о Хайяме до глубокой ночи. Ничто — ни угроза, ни похвала — не могло стряхнуть с Хэмпа эту его непостижимую манеру держаться со смесью завороженной заинтересованности и отстранённой враждебности. И дискуссии ещё… Да можно ли назвать то, что у них получалось, полноценными дискуссиями? Он раз за разом пытался вытянуть из Хэмпа вразумительный ответ, какой прок в этой его лицемерной морали. Зачем Хэмп цепляется за неё с таким рвением? На что годятся все его благоглупости, кроме как найти повод оправдать себя или осудить других? А Хэмп не понимал, не принимал, не соглашался ни в какую — даже после всего, что ему довелось повидать на «Призраке». Но почему он не соглашался — он ни разу так и не объяснил толком. Даже если он и возражал, то делал это без особого старания, больше для проформы. И дело точно не в том, что Хэмп слишком глуп… Больше было похоже на то, что Хэмп просто наблюдал. Наблюдал, не считая нужным утруждать себя толковым спором. Ларсен тяжело вздохнул, устало потирая пальцами лоб. В своё время он так мечтал встретить хоть кого-нибудь, кто тоже читал все эти книги, кто разбирается, кто будет с ним на равных. Ну, вот он и встретил. Ещё никогда Ларсен не чувствовал себя таким одиноким, как рядом с Хэмпом. Он вгляделся ещё раз в этого странного человека напротив. Должно быть, в очередной бесплодной попытке подобрать к нему ключ. Обычно Ларсену не составляло никакого труда читать чужие мысли и эмоции — по правде говоря, читать там по большей части особо и нечего. Не как с Хэмпом. У него было одно из самых удивительных лиц, какие повидал Ларсен. Худое, длинное, с отпечатком нервности, который оказалось не смыть даже густому загару. Красивое — должно быть потому, что в нём всё будто бы прицельно заточено на выразительность, чуть ли не театральность: тёмные вьющиеся волосы, выгнутые широкими дугами брови, резкая, пусть и почти всегда зажатая, линия рта, глубоко посаженные большие глаза. Эль Греко, вероятно, с удовольствием написал бы его портрет. И, по самому первому впечатлению, это и правда было подвижное, не скрывающее ни одного душевного метания лицо. И всё же, чем больше Ларсен к нему приглядывался, тем сложнее ему становилось отделаться от ощущения фальши. Ему вспомнилось, как он однажды, совсем мельком, видал одну ерунду, механическую куклу, на ярмарке. Он уже не знал, в каком именно городе, зато название таких игрушек зачем-то прицепилось — автоматон. За шиллинг кукла играла на гармошке какой-то модный мотив. Вернее, лучше бы она просто играла — она вдобавок покачивала фарфоровой головой и болтала ногами в такт, подражая человеческой непринуждённости. Ларсена тогда не столько музыкальное умение этого автоматона поразило. Он сильнее запомнил своё желание убраться оттуда подальше — такое гнетущее впечатление произвёл на него вид куклы, механически изображающей весёлость, точно воспроизводящей каждое человеческое движение, но не способной уловить суть. Поразительно, что даже годы спустя это чувство глубокой неправильности так легко вспоминалось. Оттого ли, что с Хэмпом было… похоже? Поэтому Ларсен ему не верил? Нет, он вовсе не напоминал куклу, в мимике Хэмпа не читалось механической искусственности. Только то самое ощущение. Будто Хэмп копирует эмоции, просто подражает тому, что видел у других людей. Единственным, что нарушало жуткое впечатление, были его глаза. Как два узких оконца в глухой тюремной стене, сквозь которые временами едва-едва удавалось разглядеть тень неуловимой хэмповой души. Глаза, придающие этому неживому лицу оттенок какого-то извечного беспокойства, тревожности, засевшей глубоко-глубоко. Так в солнечный день блестит вода на дне тёмного колодца. Бывали, правда, другие моменты, и Ларсен мог прочитать во взгляде Хэмпа больше, гораздо больше. Как, например, сейчас, когда Хэмп таращился на него так, будто на свете ничего, кроме Волка Ларсена, не существует. И, чего тут скрывать, Ларсену нравилось это чувство — быть всем миром для кого-то. Нравилось, как преображалось лицо Хэмпа. В тонкий рот, в другое время всегда такой бескровный, возвращалась — интересно, почему думается, что именно возвращалась? — краска. Напряжённая линия рта размыкалась, обнажая влажный блеск между губами. Глаза, на самом деле болотно-зелёные, казались почти чёрными, совсем как у цыган. Глядишь в них — и чувствуешь, как тебя обволакивает тьма, сковывает, заворачивает в манящее, мягкое покрывало. У Хэмпа ещё была привычка засматриваться почти не моргая, что только усиливало гипнотическое впечатление. Знает ли Хэмп, как он в этот момент выглядит? Насколько бесстыдно, влюблённо, зовуще? Знает ли, что подобные взгляды обычно означают? Не может ведь не знать. И как такой сорт желаний вообще согласуется со всеми его высокоморальными убеждениями? Ларсен, пусть всю жизнь провёл в исключительно мужской среде, как-то никогда не интересовался своим полом в подобном смысле. Он мог любоваться чужой красотой, но пойти дальше желания не возникало. Но ещё и никто и никогда не пялился на него так, как это делал Хэмп. Ларсен даже сам удивился, когда понял, что не испытывает отвращения. Наоборот, сама идея переспать с кем-то, кто будет смотреть не отрываясь таким взглядом, представлялась невероятно привлекательной — даже если это мужчина. Правда, время шло, а ситуация никак не разрешалась. Ларсен со своей стороны сделал всё, чтобы продемонстрировать, насколько он не против — но это никак не помогало. Да, он всё ещё запросто мог взять Хэмпа против воли, только это бы лишило смысла всю затею. Ларсену было нужно от Хэмпа не его тело — Ларсену было нужно, чтобы Хэмп его хотел. Хотя, возможно, что Ларсен принимал за желание нечто совершенно иное. С Хэмпом ни в чём нельзя быть уверенным. Как бы то ни было, даже если и это и правда желание — его явно недоставало, чтобы расшевелить Хэмпа на что-то большее, чем просто смотреть. Так что, скорее всего тут нет ничего по-настоящему захватывающего, настолько интересного, что стоило бы его внимания. Ведь если сам Хэмп не посчитал нужным сделать даже маленький шаг навстречу — почему Ларсен должен быть хоть сколько-нибудь заинтересован? Резкий скрип переборок вернул его к действительности, когда «Призрак» особенно сильно тряхнуло. Ничего, выдержит. И не такое выдерживал. Хэмп чуть не выронил кружку, но вовремя успел перехватить. И тут же страдальчески сморщился, сцепив зубы. Ларсену только сейчас бросилось в глаза, как странно Хэмп держал руки, как старался ничего не трогать кончиками пальцев. А ногти у него перепачканы как свежей, так и уже запёкшейся кровью. Точно, Хэмп же сильно ободрал себе пальцы, выбирая кливер. Ларсен собирался и ему руки перебинтовать, но было достаточно гораздо более серьёзно пострадавших. Он что-то завертелся и забыл, а Хэмп и не жаловался. Лучше обработать, иначе Хэмп ещё долго проковыряется и не сможет толково выполнять свои обязанности. А так за пару дней всё быстро пройдёт. — Хэмп, — шёпотом, чтобы не разбудить спящих рядом охотников, позвал Ларсен. — Всё равно не спишь, давай сюда руки. Хэмп вздрогнул от неожиданности, нахмурился с подозрением. Не без опаски протянул ему руку. Ларсен осторожно — если сделать больно, Хэмп ещё всех переполошит — взял его за запястье. Задеревеневшие мышцы быстро расслабились: Хэмп, кажется, понял, что Ларсен на этот раз не собирался устраивать ничего злодейского. Например, выворачивать ему руку, как в их самый первый разговор. Ларсен хорошо запомнил, каким рыхлым ощущалось его предплечье, хотя Хэмп тогда изо всех сил напрягался, отчаянно пытаясь высвободиться. Сейчас, конечно, гораздо лучше: даже в спокойном состоянии в мышцах оставалась жёсткость, проступили вены и жилы. Человека с такими руками Волк Ларсен, пожалуй, был готов уважать. Непохоже, правда, что он когда-нибудь получит от Хэмпа хоть сколько-нибудь признательности. Впрочем, Ларсену давно уже не нужна ничья благодарность. Он вытирал Хэмпу пальцы чистой влажной тряпкой, смывая грязь и кровь, стараясь не нажимать слишком сильно. Впервые за много месяцев у него появилась возможность снова как следует разглядеть эти ладони. Занимательно — даже сейчас Ларсен никогда бы не принял его руки за руки простого работяги, несмотря на то, что у Хэмпа появились мозоли, кожа на костяшках распухла и покраснела. Что-то всё равно выдавало в его ладони не моряка, а джентльмена — только джентльмена после месяцев тяжёлой работы. Должно быть, всё дело дело в том, что Ларсен привык видеть широкие ладони, из тех, что на вид как лопата — у него у самого они такие. У Хэмпа же было то самое аристократическое сочетание узкой ладони и длинных пальцев, а ногти не потеряли своей правильной овальной формы, пусть и пообломались кое-где. Даже после всего пережитого его кожа была до странности мягкой. Ларсен бы сравнил ощущение от неё с прикосновением к дорогой бумаге. Только лучше, гораздо лучше. Сильно наклонив голову вниз — его дыхание щекотало Ларсену пальцы — Хэмп не отрываясь следил за тем, как ему оборачивают бинт вокруг ладони. Ларсен поднял глаза, отмечая про себя, что всякая настороженность полностью исчезла из позы Хэмпа, а линия его плечей расслабилась. Не было в ней и прежней сутулой покатости. Если так посудить, Хэмпу больше не подходила его кличка — от постоянного физического труда его плечи заметно выпрямились. Из очертаний ушла костлявость, уступив место приятной гармонии, которой всегда обладает хорошо сложенное, развитое тело. Нет, широкими его плечи так и не стали, да и фигура Хэмпа не утратила своей худощавости. Только это больше не изнеженная тщедушность слабака, — теперь её можно было сравнить с худощавостью танцора, в которой каждый контур говорил о проворности и выносливости. Ларсен ощутил себя почти что скульптором, вылепившим из подходящего материала что-то не просто стоящее, а ещё и настолько приятное глазу. Ведь это красивое, тренированное тело в том числе и его заслуга. Ему было несколько неловко признавать, но он даже немного гордился — и собой, и Хэмпом. Доделав перевязку, Ларсен тихо проговорил: — В следующий раз будь осторожней. Ты не знал разве, что об верёвку можно запросто обжечься? Рукавицы возьми, что ли, — и продолжил уже чуть мягче, не торопясь выпускать ладони из своих пальцев. — Но ты сегодня и так неплохо справился. Хэмп ничего не ответил, как будто вообще его не услышал. Только едва кивнул и продолжил рассеянно чертить большим пальцем дугу по тыльной стороне ладони Ларсена. Не похоже, чтобы он осознавал, что делает. Ларсен проследил взглядом, как у Хэмпа под рубашкой поднимаются и опускаются ключицы в такт дыханию. Поднял глаза от ямки между ключицами до дёрнувшегося кадыка, остановил взгляд под подбородком, где в темноте едва можно было разобрать, как бьётся венка. Некоторое время назад Ларсен разок не удержался, не стал отказывать себе в удовольствии попробовать это место на ощупь — слишком сильно было любопытство, да и в тогдашнем споре подобный эксперимент показался уместным. Отлично запомнилось, какая бархатистая там кожа, как суетливо пульс чужой жизни колотился об его пальцы. Сильная, загорелая, точёная шея — он с радостью сомкнул бы руки на ней ещё раз, но так и не решился рискнуть зыбким подобием доверия, которого он с грехом пополам добился от Хэмпа. Ларсен не без труда отвёл глаза, поднял голову. Чуть не столкнулся с Хэмпом лбами — теперь он смотрел на Ларсена в упор тёмными, поблескивающими зелёным глазами. Ну надо же, оказывается, что у него густые — точь-в-точь девичьи — ресницы. Уголки его губ чуть подрагивали — не улыбка, только её предчувствие. Наверно, улыбнись Хэмп сейчас, Ларсен бы впервые увидел его настоящую улыбку. Ему почти что хотелось, чтобы так и случилось. Так не случилось. Хэмп вдруг сморщился. Черты его лица ожесточились, как у человека, резко вспомнившего о чём-то неприятном. Кажется, он выбирал какие-то слова, собирался что-то сказать — Ларсену очень хотелось зажать ему рукой рот, чтобы молчал, чтобы окочательно всё не испортил. Он не успел. — Не стоило, пожалуй, жертвовать жизнью Келли из-за разбитой лодки, — Хэмп смотрел куда-то в сторону. Ларсен небрежно пожал плечами, стряхивая гадкое ощущение, что за этим вопросом кроется какая-то проверка: — Ну и сам Келли тоже немногого стоил. Хэмп дёрнулся, вырывая руки, зажимая их в кулаки. Его рот стянулся в тонкую нить, а Ларсен только и мог, что смотреть в полном недоумении. Со вздохом Хэмп встал, обхватив себя руками, как будто ему стало холодно. — Не думаю, что есть на свете хоть кто-нибудь… — Хэмп прервался на полуслове. Стараясь не слишком повышать голос, он продолжил надтреснутым шёпотом. —…кого бы ты не выкинул за борт ради прохудившейся лодки. Я ведь почти забыл, что наши жизни в твоих глазах ничего не стоят. Ларсен слишком устал, чтобы по очередному дьявольскому кругу объяснять, что и почему он делает. Устал спорить о ценности жизни и вколачивать в упрямую хэмпову голову заведённые на промысловых судах порядки. Может быть, они поговорят об этом завтра. А сейчас пускай Хэмп проваливает с глаз долой. — Спокойной ночи, — прошипел Ларсен. Он знал, что ему необязательно приказывать. Одного взгляда хватит, чтобы Хэмпу захотелось сбежать к себе в каюту поскорее. Что Хэмп и сделал — только едва слышно пробормотал «Спокойной ночи». Ларсен остался один. Отдалённые звуки ливня и бури снова заполнили собой всё пространство, печка почти потухла. Если он хочет добираться до своей койки не в полной темноте, то лучше отправляться спать прямо сейчас. Но Ларсен почему-то всё ещё медлил. Он запрокинул голову на плечи, бессмысленно таращась в потолок. Как будто на плотно подогнанных друг к другу досках, приглядевшись как следует, можно было разобрать хоть какие-нибудь ответы. Он не знал, сколько времени он так провёл. Да и неважно. В конце концов, если Волк Ларсен и вынес какой урок из своей долгой жизни, так вот он: есть в человеке только одно чувство, которое по-настоящему чего-то стоит, — и это ненависть. Нельзя рассчитывать на чужую симпатию и дружбу. Расположение, интерес, влюблённость — тут слишком уж велик соблазн принять желаемое за действительное, превратно истолковать ничего не значащее, случайно брошенное слово или слишком долгий взгляд. А вот враждебность и негодование распознаются легко, в них не обманешься, в них не разочаруешься. И раз уж так неймётся доверять людям — доверия стоит одна лишь их ненависть. А что до Хэмпа… Да чёрт разберёт, что такое Хэмп, кто он такой. Но одно Волк Ларсен знал наверняка. Хэмп всей душой его ненавидит. Что же, пускай ненавидит. А Волк Ларсен обязательно найдёт, как обратить его ненависть в ещё одно развлечение.