О гатчинской осени и русских наследниках

      Осень в Гатчине была более, чем скучной и унылой. Император Павел настаивал на проведении этого сезона именно в гатчинской резиденции. Несмотря на то, что в самой России осень и так не приносила никакой радости, здесь она проходила еще тяжелее. Дни нахождения в Гатчине Адам мысленно проводил в Польше. Он почти каждый день впадал в это состояние задумчивости, когда впору было сидеть в тишине на одной из скамеек гатчинских рощ и вспоминать время, когда он с братом рос на родной земле. Осень в Польше была более чем красива. Она была теплой, по крайней мере такой её запомнил Чарторыйский. Он много времени уделял этой напрасной ностальгии. Так было и сейчас. По привычке Адам откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Обычный для России холодный ветер как будто бы намеренно затих и дал возможность молодому человеку насладиться воспоминаниями.       Однако, не всё было так плохо в Гатчине. Чарторыйский бы не проводил здесь осень, если бы не был адъютантом цесаревича Александра. К тому же он был не один, а с братом, который так удобно был назначен адъютантом Константина Павловича, второго сына Императора Павла. Эти две монаршие особы и скрашивали такое скучное время в Гатчине.       При воспоминании об Александре уголки губ Адама непроизвольно потянулись вверх. Молодой цесаревич был младше его польского адъютанта лет на семь, но эта разница не была слишком заметна. Александр был умен не по годам – сказывалось обучение у просвещенных европейцев. Они почти всегда находили темы для разговора, чаще всего это были диалоги о политике и будущем России и Польши. Даже если поговорить было не о чем, то Чарторыйский довольствовался молчанием цесаревича – ему было достаточно наблюдения за мечтальным выражением лица Александра Павловича. В такие моменты Адам заострял внимание на золотых кудрях, мирно покачивавшихся от легкого осеннего ветра, на еле видимых, но всё же существующих, веснушках, на нежно-розовых губах... – Адам, вы опять за своё? – размышления прервал ровный тон голоса прямо над ухом, – Всё мечтаете? Так недолго и полжизни пропустить. – Что вы, Александр Павлович, я всего лишь решил вздремнуть на свежем воздухе, – Адам улыбнулся возвышающейся над ним фигуре цесаревича. Как всегда, Александр выглядел собранно, как и подобает наследнику. Только волосы были слегка растрёпаны. "Должно быть, ветер", – решил для себя поляк. – О, так я прервал ваш заслуженный отдых? – Сомневаюсь, что это можно назвать отдыхом, но вы никогда мне не мешаете, – Адам проследил как молодой человек опустился рядом с ним на скамейку и повернулся к собеседнику так, чтобы колени молодых людей соприкасались. – Вы не против, если я скрашу ваше одиночество? – Я был бы счастлив.       Александр пододвинулся ближе и, будто бы пародируя поляка, откинулся на спинку скамейки. Всё это время Адам смотрел, как меняется лицо цесаревича, как подпрыгивают кудри на его голове и как его голубые глаза источают радость от встречи с другом. Александр определённо был воплощением той польской осени, которую Чарторыйский так любил. До приезда в Россию Адам видел в русских лишь жестоких тиранов, врагов всего света, но сейчас он смотрел на перебирающего пальцами лист клёна Александра и понимал, насколько ошибался. – Вы скучаете по ней? – тишину прервал осторожный вопрос. – По кому? – По Польше, Адам. По Польше, – Александр перевел взгляд на лицо Чарторыйского. – Да, – Адам замялся из-за пристально смотрящих голубых глаз, – да, скучаю. Очень тяжело вдали от родины, но когда я с вами, мне становится легче. Вся печаль куда-то уходит.       Александр улыбнулся и медленно взял Адама за руку, переплетая пальцы. Чарторыйский, кажется, задержал дыхание, но руку убирать не стал. На лице цесаревича появилось страдальческое выражение. Александр придвинулся еще ближе и заговорил почти шёпотом: "Вы не представляете, как мне жаль, что всё так получилось. Вы заслуживаете лучшего, вы заслуживаете всего на свете, Адам", – в порыве сочувствия наследник положил свободную ладонь на щеку Чарторыйского. Поляк таял под легкими поглаживаниями и крепче сжимал ладонь цесаревича в своей. – Я обещаю всё исправить, – уже громче проговорил Александр. Рука с адамовой щеки исчезла, но Чарторыйский всё еще перебирал сплетенные пальцы. – Я верю, Александр Павлович, верю. – Чарторыйский последний раз сжал ладонь наследника и выпустил её из своей. – Кажется, папенька зовёт. Мы увидимся за обедом? – Конечно. – Хорошо. Это очень хорошо, – помедлил немного Александр и встал. Еще раз взглянув на умиротворённое лицо Чарторыйского, цесаревич развернулся на каблуках высоких сапог и отправился к дворцу. Его адъютант еще долго просидит на этой скамейке с кленовым листом в руках и каким-то теплящимся чувством в сердце.