Если? Когда?

Огромная зала, полная света и лучших творений человечества, кажется неуместной декорацией для двоих мужчин, замерших у одного из окон. Эти двое выглядят в равной степени чуждыми этому месту и друг другу, и всё же есть некая причина тому, что они сейчас здесь. Один из мужчин стоит, и вся его фигура выдаёт неимоверное напряжение, ни капля которого, однако, не просачивается в тон, которым он мягко увещевает второго — сидящего в низком кресле, на фоне которого стоящий выглядит будто вырванным из другого времени. Хотя, скорее, наоборот — это кресло, как и вся зала, перенеслись из позапрошлого века, застыв во времени, как мошки в янтарной смоле. И янтарный свет, льющийся из окон, лишь подчёркивает уместность подобного сравнения. Мужчина в кресле тоже выглядит так, будто родом из позапрошлого столетия, вот только его время не обволокло, а смяло, пережевало и выплюнуло потрёпанной куклой, морщинистой и изломанной, обойдя только яркие проницательные глаза, от которых не ускользает ни напряжение в позе собеседника, ни мольба в его взгляде. — Посмотри на меня, — говорит он мягко, и стоящий замолкает, вздрогнув, будто от резкого окрика. — Разве я выгляжу как человек, мечтающий вечно влачить бренное существование? Или как кто-то, чьи желания мечутся, подчиняясь смене ветра? Я отказался в первый раз, и по прошествии времени лишь больше убеждаюсь, что поступил верно. Мне не нужна вечность тела, которую ты раз за разом столь настойчиво предлагаешь мне. Оглядись — здесь нет ничего вечного. Всё это, даже пережив меня, рано или поздно истлеет. Туда и дорога: я уже давно не создаю ничего, достойного занять место в вечности. Во мне не осталось ни радости, ни таланта. Я живу взаймы. Живу, только пока во мне осталось что-то неотданное тем, кому оно нужнее. Знание, опыт, понимание красоты мгновения и неизбежности вечности. Он устало затихает, откидывается назад, и отличие его от собеседника становится разительней. Широкоплечий, молодой, подвижный, тот подрагивает от переполняющих эмоций, разрывающих душу и сознание, но не находящих отражения на лице, замершем маской. Бушующую внутри страсть выдают лишь скорбно увлажнившиеся глаза и неосознанно дёргающиеся в обозначении жестов руки. Он несколько раз открывает рот, но то ли не может произнести от волнения ни звука, то ли никак не подберёт слова. — Поверь мне, — снова обращается к нему старик, понимающе хмыкнув, — я бы многое отдал за то, чтобы снова быть молодым, здоровым и иметь впереди целую непрожитую жизнь… Но лишь потому, что мне было бы любопытно, было бы интересно, что я могу сделать, как я могу прожить её. Я бы совершал ошибки и великие деяния, я бы творил зло и добро, я бы любил всем сердцем и ненавидел всей душой — будь я молодым, неопытным и жаждущим. Как ты. Но я уже прожил одну жизнь. И даже если теперь, оглядываясь назад, я иногда думаю, что не все мои поступки следовало бы совершить, я совсем не хочу жить её заново. Меня ждёт вечность. Совсем иная, нежели предлагаешь мне ты, но гораздо более интересная для меня. Даже если там и впрямь ничего нет, я хотя бы отдохну. Его собеседник опускается на колени и наконец-то находит слова. — Я не хочу тебя отпускать, — говорит он, беря покрытые морщинами ладони в свои и утыкаясь в них лицом. — Я не хочу жить в мире, где не будет тебя. — Ну что ты такое говоришь, а? Ну? Разве я этому тебя учил? Вспомни, ты же сам однажды сказал, что я всегда буду с тобой, пока ты меня помнишь, и что моё физическое присутствие совершенно необязательно. Куда делась эта уверенность? Люди остаются с нами — в своих творениях, в своих детях и учениках. В нашей памяти. Он тянет руки на себя — не стремясь вырваться из мягкой хватки, скорее, понукая собеседника придвинуться ещё ближе. — Посмотри на меня, — просит он и, дождавшись, пока тот поднимет голову, наклоняется вперёд. Сухие губы касаются покрытого ледяной испариной лба. — Мне очень жаль, что придётся оставить тебя так рано. Хотел бы я, чтобы было иначе, но иногда нужно просто принять то, что даёт нам судьба. Или — смириться с чужим решением. Я стар… Он снова откидывается назад и размеренно дышит, пока собеседник поднимается с колен и усаживается на подлокотник кресла, продолжая удерживать его руки в широкой ладони. Дождавшись, пока тот устроится и развернётся так, чтобы смотреть ему в лицо, старик продолжает: — Я прожил долгую жизнь. Я счастлив, что на её закате помимо обрыдлой славы и ненужного уже богатства обрёл разом и возлюбленного, и ученика, и соратника — прекрасный повод подольше цепляться за жизнь, наслаждаясь каждым проведённым вместе мгновением. Но длить это дольше того, что отмерено — не для меня. Долгое существование — не та вечность, что мне интересна. Ты — моя вечность. Ты, и то, что я создал для тебя и вместе с тобой. Внимательно вглядывающиеся в его лицо глаза на миг закрываются, смаргивая скопившиеся слёзы, и по гладкой коже стекают две сверкающие дорожки. Он бы нарисовал их сейчас, но не хочет — это слишком личный образ, чтобы делиться им с другими людьми. — Я всё равно приду ещё раз, упрямый ты старик, — молодой голос, несколько минут назад нежно увещевавший, теперь звучит хрипло, будто его обладатель болен или рыдал несколько часов напролёт. — И буду приходить снова и снова, пока ты не передумаешь. — И я, как бы ни радовался каждому твоему визиту, снова и снова буду отказываться. Чтобы у тебя было обоснование прийти ещё раз. — Если ты умрёшь, мне не к кому будет приходить. — Когда я умру, мне будет уже всё равно. Но до тех пор — я всегда счастлив твоему приходу. — Старик несколько мгновений изучает выражение чужого лица и вдруг мягко усмехается. — А теперь, пока этот разговор не пошёл на третий виток, может, мы перейдём к чему-нибудь более приятному? — Например? — немного принуждённо улыбается в ответ его собеседник. — Например, глупый мальчишка, ты меня наконец поцелуешь, а потом выкатишь меня в сад и расскажешь, что ты там снова учудил над моим сиделкой. Он удовлетворённо хмыкает, когда собеседник касается его губ невесомым поцелуем, и целует его в ответ, когда тот подхватывает его на руки, чтобы пересадить из вычурного кресла — в инвалидное. Сад, разбитый вокруг уединённого дома, выглядит уголком сказочного леса. Солнечные лучи пронизывают зелёные кроны, играя на разноцветных лепестках и мелкой плитке, в отдалении слышен щебет птиц — живых и свободных, в отличие от механических игрушек, сидящих в золочёной клетке в прихожей. Пара мужчин посреди дорожки смотрится здесь неимоверно уместно и гармонично. Один из них расхаживает туда-сюда перед вторым, оживлённо жестикулируя и вдохновенно о чём-то вещая. Второй с улыбкой следит за ним и изредка переспрашивает, заставляя первого задуматься, или комментирует, и тогда между ними ненадолго повисает то озадаченная тишина, то звук искреннего смеха. Эту сцену хочется закатать в магический шар и сохранить навсегда, но, увы, это разрушит красоту неуловимого мгновения. Впрочем, ничто не мешает попытаться.