Невыносимое прикосновение

Стива никто не искал. Бедный малыш, ты был так же одинок, как и я. Теперь ты стал частицей меня. Твое сердце бьется в моей грудной клетке: ведь я его съел, пусть даже мысленно. В конце концов не все ли наши отношения являются своего рода мыслительным процессом, который порой так обманчив и ненадежен? Мы думаем, что испытываем привязанность, дружбу, любовь; мы думаем, что это взаимно, прочно, надолго. Но в один момент все это вдруг исчезает, уходит, улетучивается как горстка пепла, развеянная по ветру, как будто и не было ничего. А было ли? Я смотрю на этот выбеленный череп: всё, что осталось от Стиви, и думаю: был ли ты когда-нибудь в моей жизни? Не приснилось ли мне все это? Не являюсь ли я сам частью некоего сна? Ответь мне, Стиви! Скажи хоть слово! Почему ты молчишь? Я обхватываю руками твой череп, целую в гладкую макушку, и одиночество ощущается уже не так сильно. Может быть, не всё было напрасно? Я аккуратно кладу Стиви в переносной сейф из серой стали, обитый черным бархатом внутри, и закрываю его на ключ. Я долго искал этот сейф по специализированным магазинам, я отдал за него большую часть своих сбережений. Я хотел, чтобы все было по высшему классу, чтобы Стиви было хорошо. Я знаю, что череп — это не сам Стиви, но череп — это материальная частица, которая мне необходима, чтобы чувствовать его присутствие. Я бережно храню его как реликвию в этом маленьком храме из стали и бархата и прибегаю к нему лишь тогда, когда мне особенно тяжело. Второй храм — это мое собственное сердце, где я храню воспоминания о всех своих любовниках, но больше это похоже на кладбище, потому что все эти люди мертвы для меня, физически или духовно. Живые и мертвые — всё едино. Сегодня мои родственники собрались в бабушкиной гостиной за круглым столом на семейном совете, чтобы обсудить мое поведение. Присутствовали мой отец, мачеха, бабушка, я. Моя мать отсутствовала, потому что после развода она не общалась с семьей отца, в том числе и со мной. Разговор начал отец, как самый авторитетный член семьи. Высокий, мешковатый, неуклюжий, в больших толстых очках, он встал из-за стола и, немного прокашлявшись, слегка смущаясь (в душе он был таким же тихим парнем, как и я, которого не редко гнобили в школе), начал свою речь почти официально (когда он смущался, он всегда принимал формальный тон): — Мы все здесь собрались, потому что обеспокоены судьбой нашего дорогого Джеффа. Мы все любим тебя, Джефф, но те перемены, которые произошли в твоем поведении в последнее время тревожат нас. Все мы искренне радовались твоим успехам: ты устроился на работу, ты помогал бабушке по дому, ходил с нею по воскресеньям в церковь, но в последние месяцы были омрачены тревожными событиями: бабушка стала находить под твоей кроватью пустые бутылки и порножурналы, ты стал пропадать где-то по ночам, бабушка даже слышала ночью шум и незнакомые голоса: ты стал приводить незнакомых людей в дом. Недавно ты пришел домой весь избитый, ты сказал, что подрался в баре. Это недостойное времяпровождение для молодого человека. Ты должен одуматься и изменить свое поведение: бросить пить и ходить по барам, не приводить незнакомых людей в дом. Этим ты ставишь под угрозу не только свою жизнь, но жизнь и репутацию своей семьи, своей бабушки, которая так любит тебя, и которая слишком стара, чтобы следить за тобой. Я слушал все это молча, тупо уставившись в пол. Ах, знали бы они… Бесполезно даже говорить об этом. Они никогда меня не поймут. — Почему ты стал таким скрытным в последнее время, Джефф? — вступила в разговор бабушка. — Почему ты не пускаешь меня в свою комнату? Почему ты спрятал ключи от подвала? Что происходит? — Но, ба!.. Могу ли я иметь кусочек своей личной жизни? — сказал я, не поднимая глаз от пола. — Джефф! О чем ты говоришь?! Тебе предоставлена полная свобода, — сказала бабушка, укоризненно качая пушистой седой головой. — Ты должен нести ответственность за свои поступки, Джефф, — возразил отец сухим тоном университетского профессора. — Если бы твоя совесть была чиста, то тебе нечего было бы скрывать от нас. Мне ничего не оставалось, как еще сильнее вжать свою голову в плечи и молчать. Слишком глубока была бездна между нами: моим темным адом отчаяния и их светлыми миром простых обывателей, не отягченных никакими страшными тайнами. — Сейчас ты отдашь мне ключ от своей комнаты и покажешь, что там творится. Что ты там прячешь?! — воскликнул отец, на его интеллигентном лице появилась гневная складка. Я молча поднял глаза, встал, отдал ключ, и мы пошли наверх. Ключ повернулся в замочной скважине дважды, дверь распахнулась: перед взором моих родственников предстала самая обыкновенная чистая аккуратная комната, убранная с тщательностью педанта: ни одна вещь не лежала не на своем месте, и только один предмет выбивался из общего ряда и бросался в глаза: стальной сейф. — Что это? — спросил отец, показывая на сейф. — Сейф, — ответил я просто, не желая вдаваться в подробности. — Что в нем? — Ничего. — Открой его, пожалуйста. — Я не буду этого делать. — Почему? — Это личное. — Немедленно открой! — Нет. — Ты хочешь, чтобы я сделал это сам? — Нет, — закричал я, бросился к сейфу и обхватил его руками. — Не прикасайтесь к нему! Не прикасайтесь ко мне! Если вы не цените мое личное пространство, я вынужден уйти. С этими словами я выбежал из комнаты и бросился вниз к выходу. Я слышал, как бабушка кричала мне вслед дрожащим от волнения и слабости голосом: — Джефф! Джефф! Джефф! Остановись! Но было уже поздно, меня было не остановить. Я больше не мог оставаться в этом светлом уютном доме, где нет места для таких как я. Я бродил со своим сейфом по освещенным вечерними огнями улицам и не знал, что мне делать: у меня не было ни денег, ни документов. Я был напуган, так как знал, что прогулка в ночное время суток небезопасна. Больше всего я боялся не за себя, а за свой сейф, что его могут у меня отнять: ведь никому и в голову не придет, что там находится обыкновенный человеческий череп, не имеющий большой ценности объективной точки зрения. Конечно, каждый сразу подумает, что там находятся деньги, драгоценности или оружие. Я лихорадочно искал какое-нибудь прибежище на ночь для себя и своего друга. Наконец, я набрел на какое-то заброшенное здание, похожее на склад. Я забрался внутрь, там было темно, сыро и пахло плесенью, в углу кучей лежал какой-то хлам, который в темноте невозможно было рассмотреть. Я оперся спиной на холодную кирпичную стену и стал медленно съезжать вниз. Я плакал. Я очень устал, мне было холодно, страшно и одиноко. Мне вдруг стало жаль Стиви, жаль себя и свою загубленную молодую жизнь. Я качался в грязи, прижимая сейф к груди и рыдая: «Как глупо все получилось, Стиви! Я не хотел, Стиви! Не хотел! Здесь очень холодно, Стиви! Холодно и темно!» Меня бил озноб. Вскоре я погрузился в состояние между сном и явью, похожее на бред. Я видел живого Стиви. Он постоянно менял свой облик: был то юным панком, которого я встретил на дороге, то молчаливым парнем из гей-бара; и все же это был один и тот же Стиви. Я целовал его губы, лоб, глаза, обнимал, прижимал к своей груди, рыдал у него на плече. — Я так рад видеть тебя, Стиви! Не уходи, Стиви! Не уходи! Побудь еще немного! Останься со мной навсегда! — говорил я сквозь всхлипы. — Зачем ты убил меня, Джефф? — голос Стива казался очень далеким, доносящимся как будто из другой комнаты, он одновременно напоминал мне голос первого и второго Стива, но отличался от обоих какой-то потусторонней отчужденной холодностью. — Прости меня, Стиви, я просто хотел, чтобы ты остался. — Ты мог бы попросить меня об этом. Но теперь поздно, Джефф, слишком поздно… Стиви постепенно растворялся в моих руках, как облако пара. Я кричал во всю глотку: — Подожди, Стиви, подожди! Не уходи! Побудь еще немного! Останься! Я больше никогда не буду убивать! Но в моих руках уже ничего не было. Когда я проснулся, солнечные лучи пробивались сквозь дверную щель и освещали то неприглядное место, в котором я оказался волей случая: кучи мусора и дерьма, и я лежал посреди всего этого, сейф валялся в стороне. Я встал, стряхнул с себя грязь, забрал сейф и пошел домой, точнее в то место, которое еще недавно было моим домом. Там я объявил о своем окончательном решении уйти, забрал документы, деньги, личные вещи и пошел искать новое прибежище для себя и своих мрачных фантазий. Так я оказался на 1434 North Fuller Avenue.