белая ночь.

      Тёмную больничную палату освещал голубоватый мерцающий свет телевизора. За окном стрекотали сверчки и сквозь кристально чистый воздух звенели звёзды. Беззвучная драма, разворачивающаяся на выпуклом экране старенького телевизора, в столь поздний час была удостоена внимания всего лишь одного зрителя. И то, тот не сильно пытался уследить за банальным сюжетом. Ночная программа передач не особо радует разнообразием — нужен ли захватывающий фильм спящим счастливцам или неспособным провалиться в дрёму несчастным? Вовсе нет.       Полуночный зритель устало потёр глаза, сняв очки. Он бы с радостью пожал руку Морфею в мире снов прямо сейчас, но такой роскоши позволить не мог. Напряженно, насколько хватало его душевных сил, он вслушивался в прерывистое едва слышное дыхание за спиной. Рука потянулась к пульту, чтобы наконец дать глазам отдохнуть от противного яркого мерцания. Несмотря на то, что телевизор работал без звука, сразу после того, как экран погас, зрителю показалось, что в комнате стало еще тише. Кромешная тьма встала перед глазами, и он слегка растерялся, потеряв в ней свой ориентир. Надо привыкнуть к ночи, и всё наладится.       "Не смей спать, Леорио, не смей" — пронеслось в голове. Мольба. Даже приказ. Нельзя. Мужчина глубоко вдохнул, закрыв глаза. Резко выдохнул, преодолев себя, поднял отяжелевшие веки. Как же жаль, что нельзя сейчас сделать себе огромную кружку кофе и продолжить бодрствовать, как в добрые студенческие времена. Паладинайт вообще боялся всячески двигаться, боялся, что вот-вот в палату ворвутся чрезмерно заботливые доктора, которые выведут его оттуда. Ему пришлось попотеть, чтобы заполучить от главного врача разрешение на прохождение медицинской практики именно в этой больнице и именно в этой палате. Сюда даже редких посетителей никакими правдами и неправдами не пускают, что уж говорить о стажёре-новичке. Вообще, как-то удачно получилось. Наверное, чистое и беспощадное везение. Или же судьба.       Оставив фаталистические размышления позади, Леорио встрепенулся и протянул руки вперёд, разминая их. Хруст в локтевых суставах показался оглушительным и мужчина замер, вслушиваясь в темноту. Тихо. Глаза наконец начали воспринимать белый лунный свет, заливающий пол палаты. Разглядывать очертания мебели стало проще. Вот забавный столик на колёсиках с остатками больничного ужина, небольшая прикроватная тумбочка, служащая подставкой для маленького тазика с водой, облезлый квадратный стул, больше играющий роль вешалки, аккуратно лежащая на нём одежда (которую Леорио сам заботливо сложил), и пузатый телевизор — единственное развлечение для больных. Лунный свет позволил немного взбодриться. Усталый взгляд упёрся в самый большой предмет, находящийся в палате — кровать, на которой лежал едва дышащий больной, накрытый белым тонким покрывалом. Паладинайт нахмурился. Он несколько раз просил у администрации настоящих тёплых одеял, настаивая на том, что по ночам в палатах бывает прохладно настолько, что даже он, будучи достаточно тепло одетым, ёжится. И каждый раз ему угрожали прекращением практики, а злополучные одеяла так и не выдавали. Приходилось мириться с этим, хотя внутренний голос подбивал устроить скандал. Но нынешнее его положение было гораздо важнее каких-то жизненных принципов. Бороться оставалось только с собой.       Леорио медленно встал со стула, поднял его и поставил чуть ближе к кровати. Наручные часы показывали половину четвёртого. Самый противный час: до утренней зари ещё далековато, а силы уже на исходе. Едва слышно выдохнув, мужчина посмотрел на больного, провалившегося в беспокойный сон. Паладинайт убрал с чужого лба мокрую ткань, и накрыл его своей широкой ладонью. Сколько раз Леорио приходилось спасать своих друзей из передряг разной степени скверности, сосчитать трудно. Важен тот факт, что он был готов прийти на помощь в любое время, не боясь за свою собственную жизнь. Отдать себя без остатка любимым людям и любимому делу — одна из тех вещей, ради которых он еще держится на плаву. И вот сейчас он сидит у изголовья больничной койки своего товарища, самоотверженно борясь за его спокойный сон.       Курапика выбрал слишком скользкую тропу. Любой на его месте давно бы сошёл с неё, выбрал более безопасный путь. Но урождённый Курута продолжает идти, падать, набивать себе шишки, снова вставать и снова падать. В этом его особенность. В этом его главная сила, перед которой Леорио преклоняется, и которой он боится. Ведь всё когда-то ломается окончательно, не выдерживая напряжения...       Жар и дрожь, под ладонью юного врача вызвали очередной тяжелый вздох. Уже несколько дней Курапику серьёзно лихорадило, поэтому Леорио почти не отходил от него днями и ночами. Когда больному становилось немного легче, Паладинайт умудрялся засыпать сидя на стуле, уперевшись головой о стену. Но в последнее время жар не отступал, поэтому приходилось бросать все свои силы на борьбу с ним. Единственное, чего желал мужчина — услышать голос Курапики вместо болезненных стонов и мычания. Хотя бы пару слов. А потом уложить его обратно спать и набираться сил самому. Сильнейшая привязанность не позволяла покидать палату. Леорио было важно видеть лицо человека, чувства к которому болезненно распирали грудную клетку. Важно слышать его дыхание и знать, что он ещё жив, и может в скором времени выкарабкается из тяжких оков забвения.       Мокрое полотенце было опущено в таз, тщательно намочено и вновь водружено на лоб больного. Беспокойная дрожь, бившая всё тело постепенно стала едва заметной. И дыхание заметно выровнялось. Курапика наконец-то провалился в глубокий сон. Можно расслабиться. Леорио выпрямился и скинул со своих плеч пиджак. Ему самому стало жарко от напряжения настолько, что он испытал мимолётное желание встать и открыть окно, но осознал, что в этом случае холодный ветер беспрепятственно залетит в небольшую палату, и отбросил эту идею.       Пальцы Леорио прошлись по мокрому полотенцу, а затем выше, зарываясь в белых от лунных отблесков волосах, беспорядочно растрёпанных на подушке. Нежно, будто бы касаясь самой изящной хрустальной вазы, Паладинайт провёл ладонью по чужой шероховатой коже от уха до подбородка и медленно убрал руку. Он находился в полусонном состоянии, и угасающим сознанием едва ли мог точно охарактеризовать причины своих действий. Ужасно хотелось закрыть глаза и не открывать их хотя бы парочку часов. Бороться с накатившим чувством стало уже невозможно. Последнее, что запомнил доктор перед тем, как ненадолго забыться — горячую неподвижную ладонь, сжатую его собственной. Сон окончательно поглотил его, и гудящая голова безжизненно повисла на ослабевшей шее.       Леорио заснул так быстро, что вовсе не заметил, как та самая горячая ладонь легко сжала его руку...