… до чего же мне хотелось, чтоб всё это было сном, Ведь по сей день вижу сны я только о тебе об одном.
Перебор гитарных струн, сдавленный смех, ну, хватит играться, невозможно счастливая улыбка, колени касаются соседних, дай сюда, покажу, как надо, разве ты умеешь, не вертись, забавно сморщенный нос, короткая потасовка на школьном лестничном пролете, лимонная содовая, переполняющее щекотное чувство, счастье, счастье, счастье, эй, ты слушаешь, тянущее ощущение в груди, заставляющее замереть. — Я слушаю, — сдержать улыбку никак не получается.***
— Эм, Отоя-кун. Легкий порыв ветра с форточки задирает углы тетрадных листов, примятых локтем. — О-отоя-кун? Едва слышный щебет птиц. Полоска солнечного света расчерчивает лоб, нагло подбирается к закрытым векам. — Отоя-кун… Робкая ладонь тихонько ложится на плечо, и этого все еще недостаточно, чтобы разбудить парня за столом, устроившего голову на сложенных руках. — Да че ты с ним церемонишься? — Томочика не выдерживает, у нее это ежедневное «О-отоя-к-кун» уже в печенках сидит. — Рота, нахрен, подъем! Отоя вздрагивает и вскидывает макушку так резко, что врезается ею в настольную лампу, та непременно заваливается, опасно кренится вбок, и он, кое-как сориентировавшись после прерванного сна, неловко успевает подхватить ее до того, как она встречается с полом. Облегченно выдыхает. Рядом вздыхает и Томочика, но тяжело, с фырканьем. — Д-доброе утро? — пробует парень, оглядываясь на нее и натыкаясь на злое лицо со внушительно сдвинутыми бровями. — Утро, ага, — произнесла она так, словно приветственное пожелание нанесло ей личное оскорбление, — Я сколько раз тебе говорю, ночуй уже у себя. Ты хоть представляешь, сколько проблем ты доставляешь Нанами? Томочика, видимо, только вернулась с утренней пробежки — вся взъерошенная и в одном спортивном белье, она сначала тычет пальцем в девушку рядом (сама Нанами, кажется, только умылась, ее челка забавно забрана ободком, и Отоя успевает подумать, что оголенный лоб Нанами выглядит очаровательно), затем грозно машет ему зажатым в руке… — парень скашивает взгляд — бананом, выполняющим роль потенциального средства наказания. Томочика кажется ему хуже собственной матери. Спорить с ней бесполезно, пытаться что-то скрыть — себе дороже, но оценив, что ущерб от банана будет не особенно велик, он все же пытается: — Я-я, ну, в общем, Сесиль случайно дверь закрыл! Изнутри. А когда я пришел, он уже уснул, вооот. Добудишься его попробуй! У Отои Иттоки — двадцатилетней детины ростом под сто восемьдесят — под взглядом Томочики, что ниже его на голову, выходит только неестественно посмеяться и почесать затылок. Отоя Иттоки знает, что у Томочики Шибуи — девятнадцатилетней студентки академии искусств, выросшей с отцом и двумя младшими братьями — есть командный голос и тяжелая рука, способная поставить на место любого провинившегося отродья мужского пола. Вот и сейчас она смотрит так, что разом хочется либо мимикрировать под мебель, либо оказаться рядом с Сесилем в любимой (вот только что ставшей родным домом) съемной комнатушке на двоих. — Томо-чан… — Нанами касается локтя художницы, призывая успокоиться, но куда теперь там, Отоя уже вырыл могилу. — Значит, во всем твой нелегальный иммигрант виноват? — с голосом ну-ну-давай-рассказывай протягивает Томочика. — Он легальный, — обижается Отоя за своего соседа. — Откуда тебе знать, ты его документы проверял? — Э? Я… Нет, не проверял…– теряется он. — Вот и я о том же, — назидательно напирает девушка, — Все-таки проверь. Вдруг он вообще тебя обманывает насчет своей личности. Как там его родина зовется? — Агнополис, вроде. Отоя не уверен, правильно ли запомнил, но сейчас испытывает облегчение, что гнев Томочики перенаправился, пускай и на незаслуженно обвиняемого Сесиля. — Во! — воодушевляется, тем временем, Томочика, — Ни разу ни о каком Агнополисе не слышала. Он на вьетнамца так-то похож. А что глаза зеленые — так, наверно, линзы носит. Пить дать, сбежал твой криминальный друг в нашу страну, водит тебя вокруг пальца и… И пока Томочика продолжала рассуждать о Сесиле и его загадочной незаконной биографии, Нанами, все это время беспокойно разглядывающая Отою, наконец, собралась и прервала ее. — Отоя-кун. Почему ты снова не ночевал у себя? Она сцепляет пальцы перед собой, поджимает губы, между бровей появляется морщинка, совсем не такая, как у Томочики — робкая и болезненная. Томо-чан переводит взгляд на Нанами и раздраженно цыкает. Она тоже успела налюбоваться синяками под глазами у Иттоки, его осунувшимся лицом и небрежно задранными, грязными от чернил рукавами. Выглядит он, мягко говоря, не очень. Отоя, конечно, понимал, что заставляет волноваться их обеих, и все равно увиливал — от стыда. Но, в конце концов, этот стыд не идет ни в какое сравнение с виной перед искренним беспокойством Нанами. Под ее взглядом у него просто слов не находится, чтобы снова что-то наплести. — Мне… Мне одиноко, — он прячет взгляд и неуверенно закладывает руки между коленей, — Сесиль правда-правда хороший, пусть и немного странноват временами… Но мы практически незнакомцы. А мне, ну, мне не хватает того, чтобы меня могли понять. Это было не основной причиной его паршивого самочувствия и никудышного обращения с друзьями в последнее время, но хотя бы было правдой. — Я понимаю, что приношу вам кучу неудобств, пробираясь в женское общежитие, на самом деле понимаю… — Отоя вздыхает и наклоняет голову, — Простите. Нанами докусывает губу до крови, но морщинка разглаживается. — Ничего… Ты знаешь, я всегда рада тебя видеть, — уверяет девушка, — Но мне бы хотелось знать, что… Что ты в порядке. Пока она это говорит, она скорее всего вспоминает, как успела перепугаться еще неделю назад, когда кто-то настойчиво лез к ним в окно в час ночи. А потом под неверным светом лампы удивиться, узнав Отою — с растертыми красными глазами, неловко оправдывающегося аллергией на пыльцу. Нанами не знает, правда ли у него сенная лихорадка, но по весне Отоя часто будто болезный — вечно рассеянный, недовольный, а пару раз, как в этот, попадался с опухшими глазами. Иттоки надеется, что Нанами и дальше не будет знать. О том, что он, как ребенок, плачет по ночам, проснувшись из-за кошмаров. О том, что все еще страдает, не сумев выбросить из головы дорогого человека из прошлого. О том, что весной и вовсе не хочется притрагиваться к гитаре, а горло сжимает спазмами, что даже дышать не хочется — не то, что петь. — Прости, Нанами. Лишь повторяет Отоя с широкой, почти правдоподобной улыбкой, не будучи способным честно ответить, в порядке ли он, но с готовностью обещает, что больше внезапных визитов не нанесет. — И будешь отвечать на сообщения, — пытаясь быть строгой, выговаривает она, — Вовремя, а не через пару дней. — Клянусь! Нанами коротко кивает. Томочика же трет лоб, ничуть не удовлетворенная, но скорее смирившаяся. — На, — она протягивает бедняге все тот же банан, а затем бутылку воды, по-видимому, являющихся ее завтраком (Томочика пробует различные диеты), — Жуй, что есть, но уходи, пока еще не стало людно. И пока растрогавшийся Отоя с наслаждением приступает к завтраку, Нанами, наконец, озвучивает то, что собиралась еще до всего этого допроса одного депрессивного лица. — Ах, Отоя-кун. Твоя песня, которую мы выложили три дня назад… — Мм? Умяв половину банана за пару секунд, Отоя думает, что ему эта аналогия катсудона в полицейском участке вполне по душе. Он увлеченно откручивает крышку с бутылки и припадает к горлышку, долька лимона подпрыгивает внутри прозрачных стенок. — …она собрала пятьдесят тысяч просмотров на ютубе за сегодняшнюю ночь. Отоя неизбежно давится, рот стягивает кислым привкусом. До сих пор на его канале лидирующим было видео с песней, набравшей четыре сотни — и то только потому, что пел он в парке, и бродячая кошка решила кусать его за пальцы на каждом втором гитарном аккорде, а пользователям это показалось забавным. Откуда бы взяться полусотне тысяч? Да еще всего за ночь? Это он и озвучивает удивленным возгласом, успев спасти от лимонной воды нотные листы, валяющиеся на столе. — Она им понравилась, — высокий голос Нанами пропитан теплом. Он оборачивается к ней, и на миг замирает — она улыбается так чисто и искренне, что ему остается только снова поблагодарить судьбу за то, что ему удалось обрести связь с таким человеком, как она. — Им понравилась твоя песня, Отоя, — ее глаза искрятся, сияя неподдельной радостью.***
Со страниц воспоминаний пыль стирая всякий раз, Ощущаю, что нашел души недостающий паззл.
— Хаято-сан, вы пользуетесь гелем для укладки в обычной жизни? — гримерша начала ворковать с ним сразу же, как приступила к работе, — У вас такие мягкие волосы! Знаете, сейчас появилось новое средство… «Хаято», он же Токия Ичиносе, вежливо улыбался и отвечал, стараясь не шевелиться в кресле. Ничего не значащая болтовня позволяла расслабиться в плотном графике работы. А еще так он легко мог узнавать модные тенденции, удобные лайфхаки и профессиональные взгляды на все в сфере шоу-бизнеса и около нее. Сюда же относились и сплетни, и просто хайповые на сегодняшний день темы, на самостоятельное знакомство с которыми у него самого времени не было. — …а, и смазывать следует только кончики. Задумавшись, Токия не ответил, успев расслышать лишь конец фразы. Он хотел было переспросить, но гримерша приняла паузу по-своему, ничуть не обидевшись и не отрываясь от процесса работы. — Уже устали от моих советов? Хотите поставлю что-нибудь на фон? — она растерла спонжем сияющий глиттер у него на ключице, — Мне нужно еще минут десять, чтобы закончить ваш образ. — Пожалуйста, — легко согласился Токия, действительно немного устав от разговора, но все же почувствовав вину перед Чихо-сан. Женщина отвлеклась, выкапывая свой смартфон из кармана фартука и включая какую-то подборку. Любительские записи и каверы, — понял Токия, — если еще год назад они вызывали отторжение из-за того, как режет слух неподготовленное и небрежное исполнение, то сейчас казались глотком свежего воздуха. Их авторы не гнались за наградами или высотами. Они пели, потому что любили петь. Все чаще Токия начинал забывать об этой простой истине. Он закрыл глаза, позволяя себе немного передохнуть перед фотосессией и слушая безымянных исполнителей. Некоторые показались ему совершенно ужасными, другие (преимущественно, каверы) не выходили за рамки пародии чужого исполнения, и только в немногих он смог расслышать искренние эмоции, необыкновенные тембры или и вовсе — неоспоримый талант. Мысленно Токия отметил, что стоит почаще слушать непрофессиональных певцов, может, сможет найти еще что-то новое. Что-то, что сможет его взбудоражить, подтолкнуть или вдохновить… В последний раз это удавалось только одному человеку. Примерно в это же время динамик чужого смартфона ненадолго притих, а затем снова ожил, переключаясь на следующую песню.Птицу счастья удержать в руках навечно не дано — Это то, что объяснить мне ты сумел очень давно.
Сначала Токие кажется, что он не вынырнул из воспоминаний, навоображал себе тот самый уютный голос, как если бы он звучал сейчас, спустя пару лет. Из секундного транса его выводит голос Чихо-сан, гримерши, тихо подпевающей себе под нос слово в слово звучащей песне, и тогда — тогда Токия понимает, что ему не кажется. Это безусловно, безусловно… — У этой записи есть видео? — пожалуй, как-то слишком встревоженно и резко просит он. — Да. Секунду, — в ответ Чихо, укладывающая его волосы, пожимает плечами, протягивает смартфон со столика. На экране развернутое окно ютуба. Лица за кадром не видно, но это и не так важно, Токия его уже узнал. Слишком знакомые пальцы, знакомая гитара, и голос, голос, будто заполняющий тебя изнутри. Токия прерывисто вдыхает, запечатывает себе рот ладонью, не может отвести глаз, весь обращается в слух, погружаясь в мягкое звучание голоса, забывая, где он находится прямо сейчас. Мир вокруг вмиг становится смазанным и незначительным. На задворках сознания Токия отмечает отвратительную акустику помещения, злится на динамики, не способные передать живой голос, отразить все его переливы, каждую ноту и закравшуюся эмоцию. Но память легко справляется с этим за них. Потому как мелодию эту он тоже вспоминает, как будто писал только вчера на вырванном из блокнота, едва расправленным на бедре листе, удобно облокотившись о чужое плечо.Моё прошлое, что до сих пор я признавать боюсь, Без тебя я бы нес в себе, как непосильный груз.
Без сомнений — это их песня. Токия не знал, что Отоя написал на нее текст. Токия даже не знал, что Отоя еще играет-… Он ничего о нем теперь не знал. «И не имею права знать», — Токия мысленно оборвал сам себя. — Вот и все! Хаято-сан, я закончила. Мика-чан поможет вам с одеждой… Гримерша оценивающе оглядела своего подопечного айдола с одного ракурса, затем с другого, и наконец споткнулась о его выражение лица. — Хаято-сан? Все в поряд-… — Все в порядке, — Токия перебил и встал с кресла, — Большое спасибо за работу, — он выдавил из себя улыбку. Следующие два часа фотосессии прошли успешно. Хаято в любом кадре был безупречен, и заслуга тому, конечно, принадлежала и слаженной работе всей команды — от фотографа до постановщика света. Чихо-сан во время правок и смены грима больше не включала музыку. Токия не помнит, попросил об этом сам или она поняла что-то по его лицу. Иногда казалось, что она может видеть его насквозь. Кто знает, может, это и было правдой, ведь ее работа — постоянно вглядываться в чужие лица и накладывать на них пару-другую масок. — Я ведь и обидеться могу, эй, — Чихо шутливо ткнула его пальцем в плечо, — Это все равно, что сказать, что ваша работа — это попрыгать на сцене и послать воздушных поцелуйчиков чувствительным барышням. Токия в ответ тоже засмеялся и даже отрицать не стал. Они с Чихо уже достаточно долго знакомы, чтобы позволять себе общаться друг с другом в такой манере. — По крайней мере, вы представить не можете, в каких иногда тесных брюках приходится прыгать. — О, я иногда их шью, — она уже стерла его стрелки и начала заново наносить базу. — Шьете? С Чихо было легко отвлечься. — Да, прохожу дополнительные курсы. Знаете ли, у меня много талантов, — она самовлюбленно поправила в зеркале свою прическу так, чтобы это было видно Токие. — Охотно верю, — Токия улыбнулся и даже не соврал. Он занимал себя болтовней с чувством благодарности к ней. Он пользовался ее способностью к непринужденным разговорам, лишь бы не прокручивать в голове снова и снова застрявшие слова песни, услышанной единственный раз. Все два часа ему казалось, что в помещении витает тонкий цитрусовый запах. Все два часа он убеждал себя, что это чей-то парфюм.