Совершенное несовершенство

      Он уже привык к тому, что коротает вечер в одиночестве. Точнее, он даже не коротал вечер. Он просто занимался своими делами до тех пор, пока его не косила усталость.       Для Ниа не было особого значения день ли сейчас, или ночь. Какая разница, в какое время размышлять?       Ему всегда было над чем поразмыслить.       Иногда над тем, каким должен быть идеальный детектив. Ниа старался основывать свой образ идеального детектива на собственных знаниях и предположениях, а не лишь на том, что он знал об L.       Эл не был идеальным детективом. Потому что если бы был, он бы давно взял ситуацию с Кирой под контроль и перестал тянуть кота за хвост. Почти год “великий” детектив L расследует дело Киры. Более того, судя по информации, присланной Эл несколько недель назад, он находится с Кирой в непосредственном контакте. И в чём же проблема?       Ниа казалось, что Эл действует слишком нерешительно. Руководствуется своими моральными устоями. Бред. Мораль может и отойти на второй план, когда дело касается опаснейшего убийцы.       Но Ниа не имел права осуждать Эл. Не имел, потому что пока ещё был слишком неопытен и несведущ в глазах общественности. Да и к тому же, Нэйт Ривер, какой бы скепсис не вызывали в нём действия Эл, не мог отрицать очевидного: детектив L — лучший в своём роде. И он достоин уважения.       Ниа уважал Эл. Уважал его преданность делу, его настойчивость и принципиальность.       Хотел бы Ниа быть таким как Эл? Пожалуй, да. Но лишь отчасти.       Помимо L, Ниа также иногда нравилось думать о будущем. О прошлом — нисколько, там и вспоминать-то особо нечего. А будущее — да. Такое... бесконечно далёкое. И, вместе с тем, довольно чёткое, ясное, точное. Никакого тумана. Никаких размытостей.       Нэйт Ривер знал, чего хотел от жизни. Кажется, он знал это всегда. Почти всегда.       Он хотел быть идеальным.       Во всех смыслах.       Идеальным учеником Вамми-Хаус.       Идеальным протеже L.       Идеальным детективом.       Он знал, что идеал — понятие абстрактное, и крайне смутное.       Но у Ниа всё равно было своё представление о совершенстве. И он стремился к этому. За что приходилось платить большую цену.       Ниа был белой вороной. Как бы метафорично это не звучало. Душой компании его вряд ли можно было назвать, хотя многие воспитанники приюта охотно заводили с ним разговор на переменах или во время ланча. Часто просили совета, словно Ниа — не тринадцатилетний мальчик, а вековой мудрец.       Ниа не любил давать советы. И получать их тоже не любил.       Свои советы себе советуй.       Таким принципом он руководствовался в этом вопросе. Звучало довольно несуразно, но вполне лаконично.       Но, в большинстве своём, дети обходили Ниа стороной. Должно быть, он выглядел отталкивающе. Или вёл себя слишком отчужденно.       “Аутсайдер” — так называли его мальчишки из его класса и непонимающе качали головами.       “Таинственный” — мечтательно вздыхали девочки-старшекурсницы.       “Фрик” — насмешливо дразнился Майл Дживас под одобрительные смешки остальных ребят.       И только один человек никак определённо не называл его. Никак — потому что все слова, обращённые к Ниа, этот человек делал бранными и отвратительно гадкими.       Мелло.       Да, Мелло доставляло невообразимое удовольствие измываться над Ниа. Этот своенравный мальчишка постоянно подчеркивал его, Ниа, безэмоциональность. “Бездушная машина” — это было самое безобидное из того, что Ниа слышал о себе из уст этого человека.       Ниа задумался над этой фразой.       Бездушная машина.       Был ли Ниа бездушным?       Что ж, понятие “душа” — крайне относительно. Что означает душа? То, что человек способен страдать или быть счастливым? Что может плакать и смеяться? Что ему не чужды страхи и переживания?       Если это всё и есть душа, тогда Мелло неправ. Ниа тоже иногда боялся чего-то.       Например, когда над его родным поселением в Таиланде нависла угроза биологического оружия и все знакомые люди вдруг начали умирать, один за другим, по неизвестной для Ниа причине. Это было несколько пугающе.       А ещё порой Ниа радовался чему-нибудь. Например, когда девочка, ровесница Ниа, Линда, подарила ему его портрет на день рождения. Портрет был выполнен очень искусно, и Ниа остался доволен таким подарком.       Или когда Роджер пополнял их приютскую библиотеку новыми книгами, а общую комнату — пазлами. Ниа в такие моменты был почти счастлив.       Но только почти.       В общем, Мелло, что бы он там себе не напридумывал, был неправ.       Мысли Нэйта Ривера остановили свой ход и задержались на блондинистом мальчишке в растянутой чёрной кофте.       В последнее время Мелло вёл себя странно. Почти не появлялся на занятиях. Ниа слышал от девочек из класса, как Мэтт говорил кому-то из старших, что Мелло часто выпивает.       Это было совсем не хорошей новостью. Ниа, какую бы неприязнь не питал к нему Мелло, не мог оставаться равнодушным к своему сопернику. Тому ведь совсем недавно исполнилось четырнадцать, а парень уже гробит свою жизнь.       Впрочем, это было его дело. Мелло уже довольно взрослый, если подумать, и может самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Это не должно беспокоить Ниа.       Да оно и не беспокоило.       Разве что самую малость.       Мелло.       В последнее время его образ мелькает поразительно часто.       Подозрительно часто.       Мелло вырос. Сильно. Теперь его хотелось называть Михаэлем, а не по-мальчишески звонко “Мелло”. Хотя он, немец по происхождению, терпеть не мог своего настоящего имени.       Мелло вырос. И как-то неуловимо... влился в часть повседневности Ниа. Снова, как раньше.       Нэйт помнил те времена, когда они с Мелло были приятелями. Давным-давно, в самом начале жизни Ниа в приюте.       Это был интересный опыт. И, как ни прискорбно это признавать, Ниа бы этот опыт с удовольствием повторил. Потому что общение с Мелло действительно приносило своеобразное удовлетворение.       А потом что-то произошло. И Михаэль Кель уверил себя, что его врагом номер один является бывший близкий товарищ, Нэйт Ривер.       С тех пор всё изменилось. Начался этап соперничества.       Ниа не был против такого развития событий. Наличие конкуренции подстегивало его, придавало стимул работать упорнее, держало в тонусе. И несколько лет прошли в таком режиме.       А потом опять. Поворот на пресловутые сто восемьдесят градусов. В сумме с первым таким поворотом получается триста шестьдесят, что, по логике вещей, должно было вернуть их двоих назад к истокам. Но жизнь так не работает.       И вот Ниа уже приглядывается к Келю.       К неуловимым движениям головы в сторону, чуть вправо, когда парень разминался перед тем, как подраться с очередным “нарвавшимся”.       К отблескам золота в пшеничных волосах при дневном уличном свете тёплых солнечных лучей во время перерывов между занятиями.       К губам, вечно растягивающимся в колючей ухмылке, когда закадычный дружок Мэтт травит очередную бредовую шутку.       К редко смотрящим прямо на него глазам-сапфирам, излучающим неприязнь, пренебрежение и... что-то ещё, что появилось совсем недавно и чего сам Ниа не мог себе объяснить. Или не желал объяснять.       Ниа замечал Мелло чаще, чем хотел. А хотел он этого крайне редко. Желательно никогда.       Но теперь это было просто невозможно. Настолько невозможно, что это почти злило Ниа. В чём дело? Почему он постоянно натыкается на Келя, словно тот следит за ним?       Глупости. Не следит, конечно нет.       Но тогда как объяснить то, что Ниа никак не мог избежать встречи с Мелло теперь — парень был абсолютно везде?       И ладно бы он просто находился в одном помещении с Ниа и ничего не предпринимал. Тогда бы и проблем не было.       Но Мелло, кажется, почти физически не мог просто сосуществовать с Ниа в единой системе координат. Он явно считал своим святым долгом напомнить мальчику, что думает о нём.       Каждый. Раз.       Бездушная машина.       Это не задевало Ниа. Он умел постоять за себя.       Но, на самом деле, Ниа предпочёл бы обойтись без этих ежедневных стычек. Это было довольно утомляюще — спорить. Зато, в такие моменты, мальчик мог почти беспрепятственно рассматривать парня на расстоянии вытянутой руки. И это было почему-то очень успокаивающе — разглядывать Мелло.       Его разъярённое выражение лица, когда он выплёвывал все те мерзкие словечки. Злость парня здорово будоражила Ниа, и это настораживало.       Нездоровая реакция. Очень нездоровая, и Ниа не знал, как избавиться от этого.       Но вообще, последние дней пять Мелло совсем не видно. И Ниа не был уверен, что рад этому. Конечно, он вовсе не соскучился по постоянным ссорам. Но (в этом было тяжело признаться даже самому себе), ему не хватало Келя. Просто видеть его было бы вполне достаточно. Просто наблюдать за ним.       За его жестами, которые Ниа давно выучил наизусть, и если бы его попросили их повторить, он бы с лёгкостью сделал это. Все эти его одухотворенные размахивания руками, когда парень рассказывал что-то Мэтту, или откидывание головы назад, чтобы убрать вечно лезущую в глаза чёлку.       За мимикой, которая было свойственна лишь Мелло. Лишь ему одному. Ниа знал о значении каждого выражения этого, что уж греха таить, довольно красивого, совсем не свойственно мужчине красивого лица. Нездорóво. Очень, очень нездорóво.       Но ему всё равно.       Мальчик настолько погрузился в свои размышления, что не заметил, куда ставит очередную карту. Внушительных размеров карточный замок моментально развалился и с тихим шелестом медленно осыпался на пол.       Ниа смотрел на недолгий полёт карт и думал о том, что с таким же успехом может рассыпаться его гордость, если Мелло когда-то узнает о его, Ниа, мыслях о нём.       Собирать замок снова он не будет. Усталость окончательно накрыла мальчика с головой. Странно, сегодня ведь было даже меньше занятий, чем обычно. Хотя, после уроков он остался в библиотеке на несколько часов, чтобы изучить подробнее статистику смертей от сердечного приступа в Японии за последний месяц. В этом был ключ к поимке новообъявившегося Киры. Было странно, что L всё же решил подключить своих будущих наследников к расследованию. Это было не в его стиле. Словно кто-то натолкнул детектива на эту мысль. Тем не менее, это всё равно льстило. Немного.       К тому же, Эл пока не ответил на письмо мальчика с его догадками. Впрочем, это не столь важно. Ниа в любом случае продолжит свои исследования.       Да, должно быть именно это его утомило. Исследования.       Ничего.       Ниа поднялся с пола, не собирая карты назад в колоду. Выглянул из окна на тёмный внутренний двор. Ни единой души. Не удивительно, уже ведь (глянул на настенные часы) без четверти двенадцать. Не так уж поздно, если подумать.       Но Ниа всё равно принялся неторопливо расстегивать пуговицы своей белой рубашки. Поспать явно не повредит.       Когда со всеми пуговицами было покончено, и мальчик уже почти скинул с себя верхнюю одежду, дверь в его комнату с грохотом распахнулась и ударилась о стену.       Ниа, по-прежнему стоя лицом к окну, так и не обернулся на вошедшего. Даже не вздрогнул.       Бездушный? Ни в коем случае.       Машина? Да, это похоже на правду.       Машина, не реагирующая на внешние раздражители.       Ему не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто посетил его в такой поздний час. Ни один человек в Доме Вамми не посмел бы вторгаться в его личное пространство, да ещё и так бесцеремонно. Ни один. Кроме...       Он стоял на пороге комнаты, принадлежавшей когда-то ему самому, и не понимал, что именно тут делает. Какого чёрта он вообще припёрся? Правильно говорил Дживас: „Завязывай ты, брат, с бухлом. Натворишь же бед”.       Пока что Мелло ничего не натворил. Только занесло его нелегкую в конуру этого альбиноса недоделанного. Стоит ещё такой, весь из себя важный и отстранённый, даже не обернётся. Возомнил о себе невесть что.       — Глубокоуважаемая спина Нэйта, блять, Ривера, не соизволили бы вы показать мне своего грёбаного хозяина? — затуманенный алкоголем мозг упрямо порол чушь.       Ему не стыдно. Ни сейчас, никогда. В этом был весь Мелло — пороть чушь и делать вид, что это стиль такой. Стильный, сука.       Мальчик послушно (всегда бы так, пусть знает своё место!) обернулся. И Мелло моментально вспомнил, зачем именно он притащился в эту идиотскую комнату.       Он видел перед собой ёбаного ангела. Такого, безликого, идеального и совершенно недосягаемого. Хрупкие аккуратные плечи, тонкие рёбра и абсолютно белая кожа, почти прожигающая своей белизной сетчатку пошлых, неожиданно грязных, грешных глаз парня.       На лице равнодушное выражение с далекими отблесками удивления. Как это вообще понимать?       Нет. Нет равнодушия. Но тогда что?       Блять. Блять, Ривер. Нахера я припёрся, скажи мне?       — Какова цель твоего визита, Мелло?       Парень рассмеялся. Потому что формулировка вопроса была просто мозговыносящей.       — “Цель твоего визита”, — пискляво передразнил Мелло не успевший ещё сломаться голос мальчика. — Ривер, ты, кажется, ошибся помещением. Институт благородных девиц в соседнем корпусе.       — Это ты ошибся помещением, Кель, — немного напористо ответил Ниа, и в его глазах сверкнул далёкий мятежный огонёк, который никогда раньше Мелло не замечал. Или это ему показалось? Грёбаное дешманское бухло. — Что тебе нужно?       Вот как мы теперь заговорили. Смотрите на него. Стоит такой, весь из себя злющий. Оттрахать бы его прямо тут, до слёз из глаз, чтобы не выделывался. Интересно, как бы он отреагировал, если бы Мелло попытался?       Что он там говорил? Цель визита. Точно.       Ниа внимательно вглядывался в парня.       Мелло выглядел странно-вызывающе в этом своём новом наряде. Ниа доселе не видел его в подобном образе.       Так... дико. Притягательно-дико.       Весь в коже.       Тяжелые ботинки.       Перчатки без пальцев.       Как у преступника.       Его бы вряд ли пустили в бар в приютской одежде. В Винчестере прекрасно знают, что все воспитанники Дома — несовершеннолетние. Так что никто из детей не смог бы незамеченным пройти в подобное “взрослое” место. Только если не нарядиться во что-нибудь подходящее.       Хотя, на самом деле, одежда Келя выглядела слишком кричащей даже для завсегдатая увеселительных ночных заведений. Он специально так сделал. Он всегда был показушником. Любил быть в центре внимания, производить фурор среди любого общества, где появлялся.       Таков настоящий Михаэль Кель.       — Надо поговорить.       Какой кошмар. Как какая-то девица, честное слово. Был бы тут Мэтт, он бы точно Мелло заехал разок по роже, чтобы не раскрывал рот почём зря. Осталось только начать ебать Риверу мозг — и всё, реальная тёлка. Капец. Поговорить ему надо.       — Поговорить? — удивлён. Вполне ожидаемая реакция.       Взгляд Мелло вновь метнулся ниже глаз оппонента.       Сука. Ниа. Лучше бы тебе одеться, грёбаный ты кусок ангельского дерьма, иначе я за себя не ручаюсь. Ни за себя, ни за свой стояк...       ...чего? Бля.       Так. Утихни, Кель.       Утихни, блять!       — Да-да, Нэйт, поговорить. Поболтать, потрепаться, перетереть — как хочешь называй.       Вот так. Непринужденно. Почти равнодушно. С издёвкой. Как всегда ты к нему и обращаешься. Потому что так надо.       — Мне не о чем с тобой разговаривать.       Какой наглый. И когда в тебе столько наглости появилось, маленький бездушный механизм? Откуда столько спеси? Ничего. Я выбью из тебя это.       — Мне похер. Я хочу поговорить.       Вот так. Держать планку. Вести разговор в своё русло. Соскрести с пола остатки гордости, которая начала неумолимо падать вниз, как только он пересёк порог этой комнаты.       — Но не здесь. Пошли.       Мелло наконец отлепился от дверного косяка, в который вжался боком чтобы не свалиться на пол — голова раскалывалась на части от выпитого. Он даже не помнил, что именно пил и в каком количестве. Просто вливал в себя что-то. Начали с бренди вроде, а так уже и не вспомнишь.       Парень подошёл почти вплотную к мальчику. Тот внимательно глядел в ответ.       Пытаешься понять, что происходит, а, малыш Ниа? Ух, лучше бы тебе не понимать.       — Ты пьян.       Не вопрос. Сухая констатация факта. Как новостная сводка по федеральному каналу. Машина. Блять, Ривер, ты такая машина. Давай же, оживи. Хочу увидеть жизнь в твоих глазах. А если они не оживут по своей воле, я заставлю их ожить для меня.       — Тебя пугает это, малыш Ниа?       Молчит. Только непонимание и подозрение плещется в непроглядных мёртвых зрачках. Разве ангелы могут быть такими? Такими тёмными и мрачными. Такими... пустыми?       — Я никуда не пойду, тем более с тобой.       Как будто тебя кто-то спрашивает.       Мелло, без лишних слов, резко подцепил пальцем одну из шлёвок на брюках Ниа и решительно, насколько позволяло его плачевное пьяное состояние, потащил его к выходу. Ниа моментально запротестовал и попытался вырваться. Это было довольно бесполезным занятием, потому что Мелло был раза в три сильнее. И раз в десять наглее.       — Кель, ты не в себе. Немедленно отпусти.       Не кричит. Даже голос не повышает.       Нет. Всё ещё недостаточно жизни. Больше, больше!       — Будешь пищать, сбежится народ, и тогда сам им объяснишь, нахер выперся посреди ночи со мной на рандеву.       — Ты ужасен.       По-прежнему нет жизни. Что же его проймёт?       Мелло тащил упирающегося Ниа по коридору, а думал только об одном. О его блядской голой груди, которую “ангел” так и не удосужился прикрыть. И о том, как же сильно он хочет трахнуть его. Лишь бы это желание наконец исчезло. Дело ведь в нём? В желании всегда быть первым. Всегда одерживать победу над Ниа. Даже в сексе.       Блять, это неправильно. Очень неправильно. Он точно слетел с катушек. Рехнулся, не иначе. Но почему же так похер?       Словно Ниа услышал его мысли — мальчик принялся застегивать пуговицы немного дрожащими руками. Получилось не с первого раза.       Дрожишь.       Волнуешься?       Боишься?       Вверх по лестнице. Сейчас, погоди, ещё немного.       — Куда мы идём?       Неужели и правда боится? Не может быть.       Нет, не страх. Но опасение. Недоверие.       О, лучше тебе не знать, малыш Ниа, куда мы идём. Хотя, неужели ты и сам не понимаешь? Какой недогадливый. Вроде считаешься гением, а в житейским плане полный профан. Я нашёл твою слабость, Ниа, и я использую это против тебя. Ты не должен был показывать мне свои слабости. Ты должен понимать, чем всё кончится.       Они оказались на чердаке. Пыльном, довольно захламлённом. Но вполне приличном — никакой сырости или затхлости. Разве что ностальгический запах старины витает в воздухе.       Ниа не понимал, что происходит с Мелло. Что сподвигло его на такие действия?       Быть может, парень сейчас изобьёт его, пока никто не видит?       Вряд ли это так. Мелло никогда не дрался с Ниа. По причине, которая самому Нэйту была неясна. Но это казалось вполне очевидным, что они никогда не дерутся, если подумать. Ниа и Мелло не из тех людей, которые бы соперничали посредством физического насилия.       У них были свои методы.       У Мелло были свои методы.       Мелло. Стоит сейчас и просто глядит на мальчика. Глаза горят, но нет привычной неприязни. Только решимость, любопытство и это вечное, набившее оскомину в последние недели, “что-то ещё”. Ниа злило, что он не мог понять до конца, о чём думает Мелло.       Мальчик с проницательной лёгкостью понимал логику и мотивацию абсолютно всех людей вокруг. Даже придурковатого Мэтта, который, вообще-то, незаурядного интеллекта человек.       Но не Мелло. Михаэль Кель был вспышкой. И его свет затоплял собой всё пространство, не давая возможности разглядеть в деталях источник.       Но так было раньше.       Теперь, в этом помещении, тускло освещённом несколькими уличными фонарями и лунным светом, льющимся из непрозрачного от пыли окна, Ниа видел глаза Мелло очень ясно. И то, что он увидел, по-настоящему напугало его. Чуть ли не впервые в жизни страх такого масштаба закрался в сознание мальчика.       Что-то звериное было в этом взгляде сапфировых глаз, хотя теперь сапфировыми их было невозможно назвать. Червоточины, темнее его собственных зрачков. Опасно. Очень опасно. Надо огородить себя от этого. Пока не поздно.       — Итак, Мелло. Ты притащил меня на этот пыльный грязный чердак, вместо того, чтобы остаться в комнате. Браво. Теперь говори, чего ты хочешь. У меня нет желания находиться здесь дольше десяти минут.       Отлично. Задал свои условия сразу же. Чтобы немного обезоружить и обескуражить противника. Но, судя по нахально вздёрнутым бровям, на Мелло это вряд ли подействовало хотя бы частично. Он тоже умел манипулировать, и делал это с гораздо бóльшим энтузиазмом.       — Мне не нравится твой тон, Ривер. С каких пор бездушная машина научилась дерзить? А, малыш Ниа? Когда ты перестал быть фригидным как железка?       Опять, это вечное напоминание об узости его эмоционального интеллекта. А теперь ещё и намёк на... зачем он сказал это? Зачем вообще затронул эту тему? Нет, он уже зашёл слишком далеко, это пора прекращать.       — Довольно прелюдий, — Ниа слегка повысил голос, лишь на полтона, чтобы показать противнику, насколько ему претит вся эта ситуация. — Я не собираюсь выслушивать твоё мнение о себе, особенно в подобной вульгарной формулировке. Либо ты говоришь по делу, либо разговор исчерпан.       Мелло не слышал ничего кроме самой первой, самой интересной для него части.       Он сказал про фригидность ради эксперимента. Посмотреть на реакцию. Но мальчика, кажется, это вовсе не задело. Ни капельки. Дрянь.       Нет, это не может длиться вечно. Просто не может.       — Довольно прелюдий, говоришь? — Мелло плотоядно облизнулся, делая несколько шагов к мальчику и, к своему приятному удивлению, отмечая, как тот и не думает шелохнуться.       На его месте любой бы уже, опасливо поджав хвост, спрятался в свою норку и не смел и носа высунуть. А этот настырный мальчишка ещё и имеет наглость глядеть прямо Мелло в глаза. Ты знаешь, как сильно это заводит, малыш Ниа? Ты знаешь, как этот твой сучий взгляд на меня действует?       Мелло уже был вплотную к Ниа. Быстро дышал через нос, словно в гневе, но до гнева ему было как Эл до обличения Лайта Ягами во лжи. Очень далеко, то есть.       Нет, не гнев. Мелло старался вдохнуть в себя как можно больше мальчика, чтобы его запах проник до самых дальних уголков легких. Такой... юный. Цветуще-юный, незапятнанный, девственно-чистый.       Как же сильно хотелось опорочить своим грязным существом эту чистоту. Как сильно хотелось заставить эти бутоны раскрыться. Чтобы цвели, и цвели. И благоухали, и распространяли всё это только на Мелло. Только на него одного.       Потому что это должно принадлежать лишь ему.       А ты всё стоишь здесь, малыш Ниа. Смотришь на меня своими невинными, не по-детски взрослыми, серьёзными глазами, и не понимаешь, какого чёрта я хочу от тебя. А я и сам не знаю, чего хочу.       Хотя нет, конечно знаю. Иначе, зачем бы я тебя потащил сюда. Неужели ты не догадываешься, Ривер?       — Мелло?       Блять.       Ты сам виноват, Ниа.       Ты сам заговорил своим блядским, прекрасным, пустым, невинным, потусторонним, чистым голосом.       Ты сам напросился.       Мелло метнулся к мальчику и с такой силой впечатался в его губы, что Ниа по инерции отбросило к стене. Это не было препятствием для Мелло — он сжал руки Ниа в своих, чтобы у мальчика не было возможности вырваться, вдавил его маленькое тельце в стену, а сам продолжал терзать его нетронутые ни единой душой губы. Нетронутые никем до него.       Грубые руки схватили полы рубашки и резко развели их в стороны. Пуговицы, идеально пришитые к ткани, с мясом вырвались и разлетелись во все стороны, звучно стукаясь о пол, пока ткань рубашки с треском рвалась по швам. Дикие блуждающие руки вцепились в тонкую бледную кожу, отчаянно впиваясь ногтями в рёбра.       Мальчик коротко вскрикнул.       Ощутимо укусив парня за губу, Ниа смог оттолкнуть от себя Мелло и отбежать на приличное расстояние от него.       Он впервые за всю жизнь перебывал в подобном шоковом состоянии. Никогда прежде, ни в едином кошмарном сне, ни в одной игре воображения, ни в какой существующей форме мысли Ниа не смог бы и предположить, что Мелло кинется на него с подобными намерениями.       Это было дико. Так дико, что мальчик никак не мог прийти в себя.       Он не понимал. Теперь уже совсем ничего не понимал. Что произошло? Почему Мелло сделал это? Неужели он действительно этого хотел?       Грудь Ниа вздымалась и опускалась, чтобы набрать побольше воздуха. И только сейчас он заметил, что его рубашка вновь расстёгнута. Безнадёжно порвана. Так вот почему так зябко, хотя секунду назад казалось, что его обдало адовым пламенем. Это Мелло так горел. Или металлическая молния его куртки обожгла оголенное тело Ниа своим ледяным холодом?       Ниа поднял взгляд на пышущего нескрываемым возбуждением Мелло. Прокушенная губа кровоточит, но парню всё равно. Скользит по ней языком, однако кровь с новой силой начинает струиться вниз, стекать по подбородку. Поднял руку и резким движением стёр рукавом с лица кровь, размазывая новый приток ещё сильнее.       Ниа как загипнотизированный смотрел на это, и ему казалось, что эти губы, невесть где успевшие уже побывать до мальчика, — что именно эти губы — самые красивые на свете. И их обладатель тоже. Нездорóво. Как же нездорóво.       Мелло опять подошёл очень близко. И опять Ниа не сделал попытки отойти. Дежавю.       Привычный запах дорогих какао-бобов перемежался с запахом дешёвого алкоголя. В этом весь Мелло. Есть элитный швейцарский шоколад из кондитерский лавки на другом конце Гемпшира и запивать его второсортным ирландским виски из ближайшего трактира на Стокбридж-стрит. Полон контрастов и противоречий. Даже сейчас, когда его глаза прожигают в зрачках Ниа сквозные дымящиеся дыры, Мелло колеблется.       Смотрит на эту фарфорно-шарнирную куклу, этого чёртового ангела, и не может коснуться его. Его, такого совершенного, кристального, ослепительно сияющего своей белизной, своей непорочностью.       И Мелло, пошло позарившийся на это совершенство, чувствовал себя грешником. Самым грешным из всех на свете. Грешнее Мефистофеля, Люцифера и Аида вместе взятых и помноженных на бесконечность.       Господи. Ты же, блять, существуешь. Не зря же я ношу твоё волеизъявление на своей шее уже столько лет. Так позволь мне сделать это. Позволь согрешить. И отправь меня в заслуженный Ад. Это будет наградой для меня. Последней, перед вечной агонией, которую ты уготовил мне после. Прошу тебя, Господи.       — Мелло?       Выцепил назад в реальность.       Это знак?       Кель замер в нескольких дюймах от лица мальчика. Сглотнул. Он не посмеет больше ничего сделать. Не посмеет, пока ему не позволят. Пока не дадут разрешение.       Господи, какой же он слабак.       Видишь, что ты делаешь со мной, Ниа? Видишь, кем я становлюсь при тебе? Из-за тебя?       Ниа видел. Видел сотни, миллионы мыслей и сомнений, мечущихся по этой светлой голове. Не утихающие волны возбуждения, которые распространялись теперь и на мальчика тоже. Как змей искуситель, Мелло молча склонял Ниа к чему-то очень непристойному. Как демон поглощал всё существо Ниа и окутывал его сознание пеленой забвения.       Забвение. Потеря контроля. Как же силён соблазн. Нужно ли сдерживаться? Или отдаться этому окончательно? Будет ли эта игра стоить свеч? Игра ли это вообще?       Ниа тоже колебался. Теперь он уже не был так уж уверен, чего хотел. Если не от жизни, то хотя бы от этого момента.       — Ниа?       Какой опасный низкий рык. Скрытая угроза в этом диком голосе. Такая предупреждающая. Но вместе с тем... побуждающая... к действию. Будоражащая сознание. Вызывающая желание...       Позволить Мелло овладеть им, Ниа, — значит проиграть. Впервые в жизни проиграть Михаэлю Келю.       Но ведь Ниа никогда и не соревновался. Соперничал только Мелло. А Ниа обособленно побеждал.       Значит, это и не будет проигрышем. Не будет.       Всего лишь... игра.       Или?.. К чёрту.       Ниа осторожно, словно мог разрушить невидимую тонкую стену выдержки Мелло, приблизился к его неспокойному лицу и, немного вскидывая голову, почти невесомо коснулся его губ. Только коснулся. Скользнул ладонями по сильным рукам вверх, до плеч. Под пальцами, на самых кончиках чувствуется прохладная искусственная кожа куртки Мелло.       Ниа замер в ожидании.       Губы парня были неподвижны. Так неправильно неодушевленны. Мертвы.       В нём не должно быть смерти. Михаэль Кель — самый живой человек на свете. Неужели это Ниа умерщвляет его своей бездушностью?       Мелло словно обратился в камень, и мальчик уже решил было отпрянуть и как можно скорее забыть о том, что сделал, как вдруг руки — эти сильные, жёсткие, почти-родные руки — схватили Ниа и с такой горячностью прижали к себе, что мальчику показалось — он сейчас сломается. И раскрошится мелкой пылью в цепких пальцах.       За долю секунды Мелло ожил и, с явным намерением выпить Ниа досуха, до самой последней капельки, впился в эти сахарно-ватные, сладкие губы, размазывая по ним свою же кровь. Рана саднила, но это не шло ни в какое сравнение с болью, пронзившей всё его жалкое грешное существо, когда он почувствовал как механический ангел (такой маленький, но уже такой смелый в своей попытке поцеловать его) собрался выскользнуть из его... из него.       Нет.       Нет.       Не. Уходи.       Руки Келя собственнически забрались под рубашку Ниа, касаясь его почти по-женски хрупкого юного тельца, всего, без исключения, каждого миллиметра неприкрытой кожи, пока его настойчивые губы мучили губы мальчика, впитывали их в себя.       Мешает. Что-то невообразимо мешает.       Руки Ниа сместились на застежку куртки и одним резким, таким не свойственным ему дерзким движением дернули молнию вниз, до конца. Куртка с шелестом упала на пол. Под ней — кожаная жилетка.       Опять на молнии.       Кожа.       Так много искусственной кожи на таком настоящем тебе, Михаэль Кель. От кого ты прячешься за этим вторым слоем кожи? Когда ты почувствовал нужду прятаться?       Его губы были так безумны. Но как же это нравилось Ниа.       Безумие.       Безумие этого человека было так прекрасно. Доведено до абсолюта. Выточено из неогранённого алмаза в ослепительно сверкающий бриллиант.       Окрашенные алой кровью губы — рубины, глаза — сапфиры. И бриллиантовое безумие.       Драгоценный камень Михаэль Кель. Зарази меня своим безумием.       Сведи с ума.       Прошу.       Мне не будет больно.       Что творится с ним? С Нэйтом Ривером, всегда таким рациональным и правильным, таким точным механизмом?       Он оживает?       Оживает под неистовствующими губами, втягивающими тонкую кожу на шее.       Оживает под рвущими гортань жаждущими зубами.       Пусть. Пусть рвут, дерут насквозь.       Лишь бы не переставать жить.       Жить, жить, жить.       ЖИТЬ.       Он не смог сдержать слабый негромкий, немного болезненный, вздох, когда явственно ощутил, как острые клыки Мелло прокусили пергаментную кожу горла и из раны тонкой струйкой посочилась кровь вниз по шее. Он провёл гибким языком прямо по месту укуса, и по телу Ниа прошлась волна возбуждённых мурашек.       Что же он делает? Что творит?       Мелло нетерпеливо стащил с мальчика рубашку, бесцеремонно отшвырнув тряпицу в сторону, а сам принялся дергать молнию собственной идиотской жилетки, которую сейчас хотелось снять как никогда. И ощутить своей грудью выточенного из белоснежной слоновой кости мальчишку.       Ниа удивительно ловко помог парню избавиться от жилетки, и она так же была благополучно забыта на полу.       Три.       Два.       Один. Точка невозврата.       Потому что руки Мелло резко прижали полуобнажённое тело Ниа к себе, и мальчик вздохнул так хрипло, так надрывно, словно по его голосовым связкам рассыпались маленькие разноцветные стеклянные шарики, звучно ударяясь о смысл невысказанных слов.       Руки блуждали по сахарному телу, которое словно плавилось под его огненными пальцами, словно источало пары тягучего мучительно-сладостного запаха жженого сахара.       Я сожгу тебя до тла, Ниа, и ты ошмётками кристаллизовавшихся карамельных крупиц осыплешься по земле. И тогда мне станет легче.       Наконец станет легче, это точно.       Мелло был в этом абсолютно уверен.       Чувство безграничного контроля разливается по венам.       Ты позволяешь мне делать с тобой всё, что захочется. Такой послушный, податливый и невинный. Последнее мы исправим, и как можно скорее.       При тусклом, еле уловимом свете фонарей с улицы, Мелло различал только силуэт мальчика, отчаянно прижимающегося к его груди. Вот бы видеть его лицо сейчас, когда его губы приоткрылись, впуская в свой маленький неумелый, но такой жаждущий рот “вульгарный” язык Мелло, нагло порывающийся ворваться без приглашения и исследующий всё, что только возможно.       Требующий больше.       Больше.       БОЛЬШЕ!       Они вновь были в опасной близости от стены, и неожиданно Кель со всего размаху впечатал Ниа в вертикальную поверхность, отчего у мальчика на мгновение перехватило дыхание.       Настойчивые руки нащупали края штанов и резко сдернули их вниз, к ногам мальчика. Он спешно перешагнул через них, словно постоянно так делал.       Какое безобра...       Ниа не смог сдержать сдавленный вскрик, когда почувствовал колено Келя прямо на... том самом месте. Вдавливающимся в его тело прямо посередине. Так настойчиво, что пупок утонул во втянутом животе — кислород никак не желал поступать к лёгким, а в горле застрял ком необратимости. Откинул голову и заставил себя резко глотнуть спасительного кислорода. Воздух не поступает. Нет, это просто невозможно. Как же это невероятно, и...       Мелло исступленно рычал. Губы: мягкие, приторные, окровавленные и такие до одури сладкие — эти губы, которые он уже растерзал чуть ли не в клочья, больше не могли насытить его. Хотя внезапные звуки, издаваемые Ниа, были настоящей усладой для ушей.       Живой. Всё-таки живой, и ещё какой!       Нет, ждать больше нет сил. Пора.       Дичайшая пульсация в паху, разрывающая его изнутри — сейчас нахер взорвется, если не дать ему то, чего он так страстно желает.       Грёбаные кожаные штаны, в которые упирается грёбаный стояк.       У него встал на мальчишку.       Встал на Нэйта Ривера.       Пиздец. Это всё ты, механический ангел. Ты и твоя ебучая голая грудь.       Ничего. Сейчас, сейчас всё пройдёт.       Мелло, не отрываясь от блядских обескровленных его же кровью губ, принялся возиться с ширинкой и пуговицей. Характерный звук, как резкое торможение колёс. Крутой вираж, дрифт и скольжение. Дым от покрышек, перемежающийся сожженым сахаром. От этого запаха почти хочется кашлять. И вдыхать. И снова кашлять. Задыхаться сладостным дымом искушения.       Под кадыком зудит желание.       Вжался своим рвущимся на части от нетерпения пахом сквозь бельё в тело Ниа. Вжался так сильно, что ощутил своими тазовыми костями его кости. Снова рваный вдох.       Чувствуешь, Ривер?       Смотри, это всё ты.       Ты сводишь меня с долбаного ума.       Ты! Ты! Ты!       Парень вгляделся в отблески темных, антрацитно-чёрных угольных зрачков на алебастрово-белом бледном кукольном лице.       Страх. Настоящий. Неподдельный. И совершенно голый, как и сам его обладатель.       Боишься, малыш Ниа?       Боишься быть трахнутым своим врагом?       Боишься становиться взрослым?       Боишься грешить, грёбаный ангел?       Ниа впервые не знал, как реагировать. Его напугала напористость парня.       И Мелло, вроде такой субтильный и складный, не очень-то и высокий.       Но его... размер. Огромный.       Это было очень пугающе.       Будоражило. И страшило.       Но и интриговало тоже.       Столько противоречий.       В их маленькой игре явно вёл Мелло. Парень, устав от прелюдий, решительно перешёл к кульминации.       Подхватив Ниа под ягодицы, жёстко впиваясь ногтями в кожу через нижнее бельё, отрывая его от пола и пригвождая к стене вплотную, Мелло усадил его на собственную ногу, прижатую к стене и согнутую в колене между узких бёдер мальчика. Тот по инерции подался вперёд и резко втянул носом воздух, словно собирался расплакаться.       Но это вряд ли.       Ангелы не плачут.       Неожиданно для самого себя Кель вскрикнул — почти так же, как до этого делал Ниа. Потому что это было просто безумием — то, что сейчас происходило.       Что творит этот сумасшедший мальчишка?!       Тонкие пальчики, такие робкие, но такие ловкие, прямо поверх белья, сжались на его члене.       На. Его. Рвущемся. На. Части. Члене.       Господи, блять. Ниа. Я сейчас выебу твою руку, если ты не уберёшь её.       Всё те же пальцы, уже более смелые и решительные, пробежались вверх, до кромки нижнего белья парня и оттянули резинку трусов, на крохотный дюйм забираясь внутрь.       Господи. Боже. Он сейчас кончит просто от его рук, которые даже не касаются его напрямую... Пиздец. Здоровенный, огромный пиздец.       А “невинные” пальчики уже поигрывают его пахом. Мимолётно пробегаются по самым чувствительным местам, но не хватают полностью.       Это было настолько жестоко со стороны маленького нахала, настолько пыточно-мучительно, что хотелось ворваться этим самым грёбаным стояком в него так резко и сильно, целиком, прорваться насквозь, чтобы до глотки пролетело.       Чтобы у того брызнули слезы из огромных невинных глаз.       Чтобы не смел больше мучить.       — Нарываешься, — уже откровенно рычит.       Ниа, блять. Ебучий ангел. Вы все такие беспощадные и жестокие?       Молчит.       Прерывисто дышит, пробиваемый мелкой дрожью.       Что, теперь запоёшь по-другому, Ривер?       Шаловливые ручки действительно перестали баловаться и резко сомкнулись на тёплой пульсации голой плоти.       Он умер. Он, блять, просто умер.       Руки. Маленькие руки. Движения вверх, по всей длине, и вниз. И снова.       Вверх. Вниз.       Блять.       Сучёныш. Маленькая тварь. Ты пожалеешь, что согласился играть в эту игру.       Потому что я — блять, перестань мне дрочить так, чтобы я кончил прямо тебе в кулак, ёбаный ангел — потому что я играю НЕ ПО ПРАВИЛАМ!       Всё. Последняя секунда.       Последнее препятствие, отделяющее их от абсолютного контакта.       Собрал остатки терпения.       И выбросил нахрен. Тебе конец, Ниа.       Облизнув палец, Мелло, изо всех сил противясь желанию закончить всё прямо сейчас, в этих маленьких руках на нём, дернул Ниа на себя — тому пришлось инстинктивно обхватить трясущимися тонкими ногами парня за талию, чтобы не упасть, — отодвинул в сторону глупое и когда-он-уже-блять-его-снимет нижнее бельё и медленно ввёл в мальчика один палец. Тот что-то неразборчиво пискнул и от неожиданности болезненно вцепился в плечи Мелло с нехарактерной ему силой. Абсолютно каждая мышца в маленьком тельце сжалась вокруг его пальца. Господи, какой же он узкий, этот ангел. Как же туго.       — Перестань напрягаться, Ривер. Расслабься, давай же!       Чей это голос говорит с ним? Такой низкий гортанный рык, совсем незнакомый Ниа. А внизу чувство такое жгучее. Больно. Дико больно, почти плакать хочется. Зубы стучат, отдавая в череп твёрдой звучной вибрацией. Дыхание сбивчивое и рваное от того, что его вновь с размаху вжали в стену. Хребет впивался в шероховатую поверхность, вызывая дикое жжение в каждом позвонке.       Расслабиться? Легко сказать. Особенно когда не висишь в полуфуте над полом.       Спокойно. Это Мелло. Непредсказуемый и взбалмошный, жестокий, но не садист. Не с тобой, Нэйт. С тобой он не будет так жесток.       Только не сейчас.       Спокойно.       Постарался отпустить напряжение от всего, что только можно было взять под контроль.       Второй палец незамедлительно скользнул в него, почувствовав некую свободу действий. Безумие. Какое же безумие.       Пальцы словно издевались. Поигрывали по стенкам его нутра.       Чёрт.       Выскользнули из него так неожиданно и быстро, что мальчика сильно передернуло.       Нет, так больше просто нельзя. Его сейчас к херам собачьим разорвёт. Скорее же!       Набрав в грудь побольше воздуха, Мелло сдернул с мальчика нижнее бельё, вновь прижал к себе и без предупреждения вошёл в него максимально глубоко, до самого основания, упираясь в тело до конца.       Послышался отчаянный, но абсолютно безуспешно сдерживаемый крик — Ниа с силой кусал губы в попытке не оглушить самого себя своим криком.       И в ту же самую секунду Мелло осознал, каким идиотом был.       Каким невообразимым придурком он был всё это время, полагая, что простой трах с мальчишкой успокоит его разбушевавшиеся в последние недели неадекватные гормоны.       Ни-чер-та.       Мелло замер статуей внутри Ниа, ожидая, пока наконец мальчик отдышится и немного придёт в себя. И перестанет раздирать в кровь кожу лопаток парня.       Сам Мелло был в полнейшем состоянии аффекта. До этого у него было несколько жарких ночей с девчонками-студентками Винчестерского университета, с которыми Мелло знакомился в баре. И это действительно был неплохой перепихон.       Но это был именно перепихон, и только.       А то, что происходило сейчас... Ни в какое сравнение...       Нет, этому невозможно было дать название. Ни одно не описывало бы и половины происходящего.       — Ниа?       Просто чтобы убедиться, что всё в норме. Что нет проблем и можно продолжать.       Ниа что-то нечленораздельно простонал, и Мелло воспринял это как призыв к действию.       Первый осторожный толчок отдался колючим напряжением в паху. Второй получился легче и глубже, хотя, казалось бы, куда уже глубже. Он уже упирался в то самое чувствительное место — Ниа тоненько, совсем не по-ниавски пошло простонал. Господь всемогущий.       С третьим толчком, движения парня стали приобретать ритм. Словно вместе с ударами своего сердца, он медленно, но верно ускорялся, темп нарастал, амплитуда усиливалась, и волны дичайшего наслаждения разливались по его телу с такой силой, что было удивительно, как он сохраняет способность так твёрдо стоять на ногах, да ещё держать на весу маленького, и до сих пор почему-то невинного механического ангела.       Ниа спрятал лицо за челкой, уткнувшись носом Мелло в ключицу и всё ещё цепляясь за его плечи как за спасительные соломинки.       Невероятный контраст: уже бешено и жестоко вколачивающийся в крохотное эфемерное тельце гортанно рычащий парень, и подрагивающий в такт толчкам мальчик, тихонько, но так до безобразия сладостно стонущий в сильное плечо.       Эти стоны хотелось срывать с губ мальчика и вдыхать вместо кислорода. И дышать ими, этими стонами.       Почти не отдавая отчёт своим действиям, Мелло исступленно прорычал:       — Хочу... видеть... твоё лицо.       Мальчик в ответ отчаянно замотал головой, не поднимая глаз.       Мелло, не переставая ритмично вдалбливаться в тонкое тело (и как только не продырявил насквозь, боже упаси?), схватил пальцами упрямый подбородок и с силой поднял его вверх, вынуждая дико блуждающие непроглядно тёмные глазища, старающиеся фокусироваться на чём угодно, но не на нём, смотреть прямо в него.       Блять.       Это Ниа?       Где?..       Где механизм? Где грёбаная машина? Где алгоритмы, контроль, где, где?       Вот оно. То, чего он хотел. Жизнь. Фонтанирующие, бурлящие, опаляющие кожу капли прожигающей насквозь жизни, въедающейся в костный мозг.       Сахар перестал таять. И начал гореть убийственно-живым пламенем.       Да! Да, да, блять, да!       Спасибо, господи.       И парень, выжимающий из себя весь свой яд, словно на причастии у священника вымаливая грехи, сейчас очищался. Живой ангел очищал его от каждого совершенного в жизни греха. Пропускал через себя убогость и уродство жалкой душонки Мелло и делал её такой же девственно-чистой, каким был сам. До сих пор. Даже прямо сейчас, когда сдерживаемый так долго протяжный стон сорвался с его языка.       Так пошло. Так грешно. Так несвято.       Он погружался с головой в омут похоти. Окутанный страстью.       Пропахший насквозь этим благовонием с ароматом “секс с Михаэлем Келем”.       Самый лучший аромат на свете.       Амортенция.       Амброзия.       Амбра.       Так сложно было смотреть на лицо парня в эти мгновения. Так невообразимо сложно.       Дикость. Дикость и экстаз.       Вульгарно. Грязно. Влажно.       Глухие шлепки, с которыми его тело соприкасается с телом парня, пока мальчик скользит по... нему.       Цепляется за его сильную спину, за выступающие шейные позвонки. Пальцы забираются прямо под лопатки и хватаются за кости, вдавливаясь ногтями в кожу.       Ниа почти теряет сознание от ужасающе-раздирающей боли и гипертрофированно-экстазного наслаждения.       Он точно сойдёт с ума.       Все силы тратятся на то, чтобы продолжать цепляться за реальность. Как можно дольше оставаться в сознании, чтобы эти мгновения экстаза никогда не заканчивались.       Как же Мелло неистовствует! Рычит, и рычит, и рычит. Бешеный ритм, словно ещё немного — и он пробьёт Ниа насквозь. Пусть!       Он вколачивался в маленькое тельце, и с каждым ударом ему казалось, что он исчезает. Исчезает в этом чистейшем прозрачно-сверкающем призрачно-живительном создании. Как лучики жаркого солнца растворяется в холодной воде. Как расплавленное горячее золото покрывается поблёскивающей серебряной пылью.       Губы. Где его губы?       В темноте наугад подался вперёд всем телом и уткнулся в гладкую кожу на щеке. Как у девчонки. Идеальная.       Мальчик повернул голову и их губы вновь встретились. Парень провёл по ним языком, и они вновь призывно приоткрылись для него.       Он вылизывал своим греховным языком святой рот, оставляя на кончике привкус святости. Ему нужно совсем немного. Совсем немного, чтобы...       Пик.       Почти.       Почти.       Последний непристойно-хлюпающий толчок, забирающийся в самое нутро, до конца. До начала.       Сейчас.       Одновременно, словно сам господь-бог ниспослал своё благословение, они сотряслись крупной синхронной дрожью: парень — громко, с рычащим придыханием, задыхаясь от волны наслаждения, прокатившийся по всему бренному телу, наполняя мальчика изнутри до самых краев; мальчик — безмолвно, прогибаясь в спине до хруста в позвонках, задерживая дыхание, не смея шелохнуться, как натянутая тетива, вбирая в себя всё, что оставил в нём парень.       Обессиленный Ниа обмяк в руках Мелло, последними частичками энергии держась за плечи и талию парня в полуобморочном состоянии. Сам Кель, не в силах больше стоять, медленно опустился на пол вместе с мальчиком.       Ниа осторожно придвинулся вперед и прижался голой грудью к его груди, обвивая его шею тонкими ручками и окончательно расслабляясь всем телом. Опять кукольно-марионеточно-податливый. Лёгкий и дышащий.       Он чувствовал рёбрами медленно утихающее дыхание парня во вздымающейся груди. Чувствовал всей своей бездушной механической душой тепло, разливающееся по всем участкам бледной кожи. По всем внутренностям. По всему своему существу.       Он чувствовал... так много всего необъяснимого. И молился, чтобы задержаться в этом прекрасном моменте максимально долго.       Сколько позволит судьба. И время.       Сегодня Нэйт Ривер впервые в жизни совершил смертный грех.       Сегодня Михаэль Кель впервые в жизни замолил свои грехи.