Убивая сострадание

Холодно. Жарко. То так, то так. Полный пиздец. Он никак не может определиться со своими ощущениями, его из крайности в крайность бросает, и это напрягает, раздражает, бесит. Внутри всё горит, полыхает, натурально кипит, словно в котле — только пар из ушей не валит. Внешне он старается сохранить невозмутимость, продолжает заниматься обыденными вещами. Губы чуть заметно шевелятся. Хочется выматериться от души. Высказаться так, чтобы мат на мате, чтобы, как если в кино, то заебались бы запикивать, цензуря. Но вместо этого он просто-напросто считает. Один, два, три. Десять. Двадцать. Сколько угодно упражнений, до тех пор, пока силы не оставят, пока мозг не отключится. Но он, сука, как назло, отключаться не желает. Одну за другой схемы выстраивает. И вечно что-то рушится, вечно одно с другим не состыковывается. Бракованный паззл, под стать его жизни. Он знает, что за ним наблюдают, и этот взгляд нервирует. Липкий, жаркий, похотливый, при этом смешанный с плохо скрытой ненавистью. Как потные ручонки закоренелого дрочера, которому никто не даёт. И он этих самых недотрог презирает, но меньше от этого не хочет. Прикосновения, наверняка, будут точно такими же, нисколько не отличающимися. А если и да, то явно не в лучшую сторону они отличаться будут. Иногда он ловит себя на мысли о том, что готов потерпеть. А, может, и не иногда. Правильнее будет сказать, что он себя на этой мысли всё чаще ловит. Потому что у него есть определённая цель. Несколько событий его жизни, как объявление войны. Не в лицо брошенная угроза. Удар, нанесённый вероломно, когда он не ожидал. Молниеносно. Захватническая война. Предательство со стороны того, кто ещё недавно называл себя союзником, клялся в верности и вечной любви. Кто шептал на ухо сладкие речи. Кто... обманывал. Возможно, уже давно. Возможно, и не любил никогда. Просто подыскивал себе козла отпущения. И нашёл в лице одного доверчивого придурка, падкого на лесть и хорошее к себе отношение. Где была твоя голова, Стрейндж? Хочется ответить в рифму. Но он же не грузчик портовый, использующий обсценную лексику в качестве связки слов, не шлюха подзаборная. Он интеллигентный парень из хорошей — как будто бы — семьи. Он себе такого не позволит. Он себя контролирует. Пока. От взгляда, на него направленного, кожа почти горит, а кровь закипает. Не потому, что в нём просыпается возбуждение. Скорее, от того, что он ощущает напряжение, повисшее в воздухе, основательно наэлектризовавшее пространство. Сейчас он и его действия — отточенные, одинаковые, как под копирку, — единственное развлечение для наблюдателя, пришедшего на вечерний сеанс. Немое кино для молчаливого зрителя, ебавшего все существующие правила и неспешно потягивающего виски прямо на рабочем месте. Кое-какая конспирация всё-таки соблюдена. Алкоголь налит не в стакан, а в кружку. Как будто некто балуется чаем, а не тем, чем, по идее, не должен. Хер поймёшь этих копов. Вроде бы должны следить за порядком, а по итогу сами то и дело нарушают правила. Иногда в лёгкой форме, а иногда весьма и весьма грубо. Но кто бы их призывал к порядку, если они сами — стражи его? Взгляд, как десятки — сотни, тысячи — пуль, выпущенных ему, Лейси Стрейнджу прямо в спину. По идее, он уже должен валяться на полу, в луже крови, но он продолжает свои нехитрые действия. От отжиманий переходит к упражнениям на пресс. Прикрывает глаза и шумно выдыхает. Вдоль позвоночника стекает капля пота, по виску — тоже. Он смахивает её рукой, соблазнительно облизывает как будто пересохшие губы. Прекрасно знает, как выглядит со стороны, умело этим пользуется. День ото дня старается укрепить ниточки, их с копом связывающие, чтобы в дальнейшем потянуть за них и удостовериться, что это не просто нити, а целая канатная дорога, по которой он может сбежать. Пусть не в светлое, пусть даже в достаточно туманное будущее, но всё-таки... Лучше так, чем продолжать гнить за решёткой, пока виновники твоих бед наслаждаются жизнью на свободе. Для заключённого он, в принципе, не так уж плохо устроился. У него есть мягкая постель, горячий душ по вечерам, относительно вкусная еда. Другим о таком только мечтать. Соседей у него тоже нет, никто не посягает на омежью задницу, никто не тянет к ней руки. И правильно делают. То ли догадываются, то ли знают наверняка, что останутся без этих самых рук, если Пирс вдруг узнает о домогательствах к его любимой куколке. Есть такие альфы, которых лучше не злить. Пирс как раз из их числа. Он носит полицейскую униформу, и по существующим правилам обязан бороться со злом. Но чем чаще Лейси смотрит на него, тем чаще ловит себя на мыслях о том, что этот альфа со злом бороться, в принципе, не способен. Почему? Ответ очевиден. Потому что он сам никто и ничто иное, как живое воплощение зла. У него и внешность соответствующая. Такими картинных злодеев в книгах и фильмах изображают. Злой прищур, скулы, что те лезвия, тонкие губы, вечно сжатые в нитку, шрам над губой, лёгкая щетина. Тёмная, иссиня-чёрная. В нём есть что-то поистине пугающее, животное. В нём чувствуется сила, от которой большинство омег вмиг голову потеряло бы. Это Лейси держится. Из последних сил. Чем гордится. Хотя, с завидным постоянством приходит к выводу, что хотя бы на пару часов может сдаться. А больше никому из них и не нужно. Пирс — очевидно — не из тех, кто грезит семейной жизнью. Он из тех, кто любит добиваться, а, добившись, теряет интерес. Он совсем не тот, на кого обычно западает Лейси. И он совсем не похож на Берри Халлидея. Берри полная его противоположность, естественно. Да и есть ли смысл сравнивать? Берри иной. Томный блондинчик. Омега, жеманный, чуть полноватый, смешливый. На вид, да и по первому впечатлению — простой, как пара центов, на деле же та ещё сука, способная поставить подножку и столкнуть вниз, прямо туда, где шумит вода. Туда, где под водой скрыты острые камни, о которые невозможно не разбиться. Берри, Берри. Чёртова ягодка, насквозь пропитанная ядом, при попытке проглотить которую можно подавиться и сдохнуть. Как минимум, отравиться. И хорошо, если отравлением дело ограничится... От неосторожного движения тонкая чёрная майка задирается. Счёт останавливается. Лейси поднимается и больше не опускается на пол. Поправляет ткань, поворачивается в сторону наблюдателя, отмечая малейшие перемены в его настроении, ловит знакомый огонёк похоти в чёрных от нескрываемого возбуждения глазах. Перебрасывает волосы на одну сторону, усмехается и с наслаждением, которое не пытается замаскировать даже для приличия, показывает Пирсу средний палец. Пошёл на хуй, господин наблюдатель. И сегодня тоже нет. И завтра. Твоё время ещё не настало. — С огнём играешь, Стрейндж, — раздаётся рокочущий голос, разбивающий тишину. — Себя с огнём сравниваешь? Ну-ну. Смотри, не потухни раньше времени. — Угрожаешь? — Предупреждаю. — Смотри. Укорочу тебе язык, — щёлкает складным ножом, позволяя на долю секунды полюбоваться острым лезвием. — Абсолютно похую, — усмехается Лейси. Отряхивает одежду, берёт с полки книгу и делает вид, что занят только чтением, ничем больше. И плевать на то, что взгляд со стороны будто сверлит ему кости черепа. Плевать на то, что он почти ощущает характерный тошнотворный запах и видит крошку цвета топлёного молока, усеявшую пол. Книга у него одна. Дочитать её он никак не может. Он её и не читает толком. Лишь перелистывает время от времени, не замечая букв, не вникая в смысл предложений. Для него книга примечательна по иным причинам. Там, между страниц, лежит фотография Берри. На обратной стороне витиеватым почерком стандартно-слюнявая чушь про долгую память, любовь до гроба, и уебанское, нарисованное подрагивающей рукой сердце. Первые несколько недель, находясь в заточении, Лейси гладит ламинированное фото, водит по нему кончиками пальцев. Осторожно, невесомо, словно боится обжечься или, что в сложившейся ситуации актуальнее, запятнать эти нежные черты лица кровью, оставшейся на его руках. Кого угодно можно потащить за собой в темноту, но только не Берри, только не его. Не его. Ха. Заблуждения они такие. Теперь его прикосновения совсем не такие. В них нет нежности, сомнений и восторга. В них нечто иное. Пугающее. Теперь Лейси не боится, не переживает. Теперь он лишь зло усмехается и представляет в красках, как по пальцам растекается жидкость всех оттенков красного, как мазки её остаются на белоснежной коже, на приоткрытых губах. Пачкают. Оставляют несмываемые метки. Слишком резкое движение. Пальцы всё-таки сминают край фотографии, создавая на её поверхности надломы, похожие на шрамы. У Лейси в душе слишком много таких шрамов. Он захлопывает книгу. Резкое движение. Слишком резкое. Громко. В тишине — особенно. Словно хлёсткая пощёчина, которую он с удовольствием отвесил бы Берри. И... не только ему, но и своему сволочному братишке. Хочется книгу отшвырнуть, но он откладывает её в сторону с характерной педантичностью, внимательностью к деталям. Поворачивается на бок. Подкладывает обе ладони под щёку, наблюдает за Пирсом. Тот листает газету, делая вид, что наблюдения не замечает. Смена ролей. Сначала наблюдает один, потом второй. Разговоры редкие, короткие, ни о чём. Никакой игры в заинтересованность, никаких задушевных бесед, с наводящими и в лоб заданными вопросами. Пирсу не нужно ни о чём спрашивать. Он и так знает всё. И знает много лучше, чем Лейси, долгое время проходивший с зашоренными глазами, веривший, что это всё случайность, что его подставили посторонние люди, что Берри из кожи вон вылезет, но поможет любовнику и любимому. Но жизнь над ним и его наивностью посмеялась. У Берри Халлидея любовник и любимый был не в единственном числе. Поиграл с омегой, а потом слил его, одним выстрелом уничтожив двух зайцев. Избавился и от преграды, стоявшей на пути, и от назойливого поклонника, который его давным-давно утомил. Берри надоела омежья любовь, он решил вернуться к альфам. И ладно бы просто к альфам... Но нет, из всех существующих, многочисленных представителей рода альфийского он выбрал не кого-нибудь, а близнеца Лейси. Это был удар. Под дых. С размаха. И без предупреждения. Оба высокие, с длинными тёмными волосами, с острыми чертами лица. Не глянцево-красивые, но привлекательные. Близнецы Стрейнджи. Одно отличие. Но слишком весомое. Один — омега. Другой — альфа. Альфе всегда везло больше. Фартануло и теперь. Впрочем, удачей в полном смысле этого слова происходящее назвать получалось с большой натяжкой. Лейси не сомневался, что братец свою руку к организации всего происходящего вокруг пиздеца тоже приложил. Вероятно, даже не ограничился ролью второй скрипки, а выступил в роли главного сценариста. Расписал роли, расставил декорации, и в какой-то момент подтолкнул те, что находились с краю и не были достаточно закреплены. Лёгкого движения вполне хватило для того, чтобы картонные махины обрушились, и погребли под собой самого слабого, самого доверчивого и, как ни прискорбно, но против фактов не попрёшь, самого глупого представителя их семьи. Того вечера, когда вокруг шеи затянулась петля, Лейси не помнил. Помнил лишь вкус алкоголя. Вроде бы привычного, а вроде и подозрительно горького. Помнил, как его качало в какой-то адской карусели. Как отовсюду доносились голоса. Какие-то казались ему смутно знакомыми, но они тонули в общем потоке, и понять, кто есть кто, на самом деле, он так и не сумел. Отрубился раньше, чем до одурманенного мозга дошло хоть что-то. Пробуждение было омерзительным. Кровь на ладонях, в руках — нож. Рядом мёртвое тело одного из самых влиятельных людей города, Бреннона Россети. Хмурые взгляды, направленные в его, Лейси, сторону. Строгие голоса, жаждущие знать правду и только правду, одну лишь правду. Холодная сталь наручников, защёлкивающихся на запястьях. Долгие минуты, изматывающие часы, невыносимые дни неизвестности, проведённые за решёткой в ожидании. Непонимание, стремление доказать собственную невиновность, давление со всех сторон, попытки сломить его, заставив во всём признаться. К нему не пришли ни Берри, ни братец Альфи — альфа по имени Альфи, какая ирония, а? — ни адвокат, которого мог нанять кто-то из вышеозначенного списка. Его бросили на произвол судьбы и предложили самостоятельно выбраться из того дерьма, в которое Лейси окунулся с головой. И он пытался. Честно пытался. По кусочкам восстанавливал картину вечера, склеивал воедино. Всё рушилось. Снова и снова. И снова. Состыковываться одно с другим не спешило. Идеальным клеем для воспоминаний стали несколько телефонных звонков, совершённых с позволения доброго — доброта его была следствием личной заинтересованности — Пирса. Короткий путь от камеры до комнатки с телефоном. Пристальное наблюдение, сверлящий взгляд, направленный прямиком в затылок. Ставшие привычным украшением браслеты на запястьях. Могли бы сойти за нечто модное, если бы не цепь между ними. Набранный без сомнений номер. Знакомый, намертво в память врезанный. Длинные гудки. Ожидание. Холодный пот, выступающий на спине. Голос в трубке. Тоже, как и номер, до боли знакомый. Вот только одна поправка... Принадлежащий не Берри. Совсем не ему. Несколько попыток, в разные дни. Результат один. Альфред. Чтоб его. И тогда... Тогда паззл складывается, откровенно демонстрируя неприглядную правду. — Кого-то наебали? — спросит однажды Пирс, ухмыляясь самодовольно. Прочтёт всё по растерянному взгляду и подрагивающим губам. Ему не понадобятся лишние слова, чтобы понять всё и сразу. — Кого-то наебали, — согласится Лейси, глядя на него неотрывно, и даже не станет пререкаться, вопреки своей любимой привычке. А потом Пирс ему расскажет, по полочкам всё разложит. У него пока нет доказательств, но он найдёт их. Возможно. И обнародует их. При одном условии. Если Лейси будет посговорчивее, перестанет ломаться, позволит снять с себя трусы и раскинет свои роскошные длинные ноги. * Холодно. Жарко. То так, то так. Полный пиздец. Самое страшное заключается в том, что виной постоянному перепаду температур вовсе не взгляды, ставшие неотъемлемой частью его жизни. Виной всему грёбанная физиология омег, которая не поддаётся логическому объяснению, существует вопреки всему и обрекает тех, кто рождён омегой, на мучения. Ему жарко даже в тонкой майке. Пот течёт градом. Радует, что пока только пот, а не предательская смазка. Но он знает, что долго это пограничное состояние не продлится. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, и это тот случай, когда ожидание не подстёгивает. Напротив, настораживает. Даже, пожалуй, пугает. Ему не хочется быть слабым, беспомощным и ведомым. Ему не хочется падать в чужие руки. Но они оба понимают, что так будет, и от подобного поворота событий им обоим никуда не деться. Один насторожен. Позиционирует себя загнанным в угол. Жаждет слиться со стеной. Превратиться в невидимку на ближайшие несколько дней. Лейси чувствует, как усиливается природный запах. Если это без труда удаётся ему, то совсем несложно представить, что творится в данный конкретный момент с Пирсом. Хотя, так и не скажешь, что ему не по себе. Сидит невозмутимый, раскидывает по столешнице карты. Краем глаза Лейси замечает у него в руках Джокера. Взгляды пересекаются. Пирс усмехается и лёгким движением разрывает карту ровно напополам. Он сегодня при параде. Вообще-то он всегда при параде, но сегодня готовился особенно тщательно. И рубашка наглажена, и ботинки до блеска начищены, и даже вечной щетины нет. Гладко выбрит. Как будто на свадебное торжество собрался и грезит первой брачной ночью с невинным, хрупким, застенчивым омегой своей мечты, а не с потасканной шлюхой, коей считает Лейси. Обрывки карты отправляются прямиком в мусорное ведро. Пирс поднимается из-за стола, направляется к решёткам. Тащит за собой стул, чтобы прямо рядом с ними расположиться. Зритель решил с задних рядов на первые перебраться. Перемены. Одни из. Вторая часть их заключается в том, что кино сегодня будет не совсем привычное. И, вероятно, совсем не немое. Потому что уже сейчас Лейси хочется взвыть. Что будет дальше... Известно. На сотню процентов предсказуемо. Пирс ему не сочувствует. Смотрит с превосходством, альфам присущим, улыбается насмешливо. Достаёт из кармана леденец на палочке. Красно-белый. Разноцветная спираль, вводящая в состояние транса. Завораживает. Ещё сильнее завораживает то, как откровенно-блядски проклятый альфа проводит по гладкой поверхности конфетки языком. Лейси думает о том... Вообще-то думает он сейчас с большим трудом, и совершенно не о том, о чём нужно думать. Не о мести, не о побеге, не о меркантильных интересах. Он думает об этом языке, об этих губах, об этих пальцах. Руки у Пирса охуительно красивые, что есть, то есть. Это правда. Это сложно отрицать. Да и не нужно. — Тебя обидели, Стрейндж? — спрашивает. И в этот раз ждёт ответа. Видно, что ждёт. Разговаривать с пустотой не желает. Не намерен. Не простит, если ему не ответят. Стена, к которой Лейси прижимается спиной, холодная. И сейчас, когда жар, разгорающийся внутри, достигает своего пика, стена становится единственным спасением. Больше рассчитывать не на что. Губы размыкаются, с них срывается тихий стон, а простыни становятся влажными. Лейси сидит, широко расставив ноги, поза — провокационнее не придумаешь. Ему отчаянно хочется прикоснуться к себе, но он себя не простит, если сделает что-то подобное в присутствии Пирса. У них была такая восхитительная война взглядов, редких, но метких и крайне колких фраз. Такое противостояние характеров, от которого мурашки бежали по коже. Досадно проиграть войну из-за предательской физиологии, дающей понять, что омеги отнюдь не такие сильные, какими хотят казаться. Они только притворяются бойцами. До тех пор, пока первая течка не свалит их с ног. Язык скользит по конфете. И Лейси хочется побиться головой о стену, чтобы не акцентировать внимание на этих действиях. Но он не может. Взгляд против воли притягивается, а отвести его в сторону уже не получается. Лейси ненавидит себя за то, что омеги в нём больше, чем альфы. Совсем не так, как он считал в свои двадцать пять. Доказывал всем, что он ничем не хуже своего старшего — всего лишь на несколько ничтожных минут — брата. Вёл себя, как альфа, старался копировать их манеру поведения, голос намеренно принижал. Трахал только омег. И искренне верил, что никакие альфы ему не нужны. Сейчас он в этом не уверен. Совершенно не уверен. Под задницей мокро, море, океан, блядь, целый. Раздражает. — Так, что? — всё тем же, самоуверенным тоном уточняет Пирс. — Тебя обидели? — А если да? — хрипло, с паузами, из последних сил. — Иди сюда. — Зачем? — Иди, иди. Не бойся. Только что пальцем не манит. Лейси хочет вновь показать ему знакомый жест, но вместо этого поднимается и идёт на зов, словно кролик, попавший под влияние удава. Запах. Блядский запах. Сумасшедший. Поистине сногсшибательный. Хватается обеими руками за прутья, чтобы найти точку опоры, чтобы не рухнуть к ногам своего тюремщика. — Что? Почти дерзко. Почти с вызовом. Почти. Совсем чуть-чуть не хватает для того, чтобы самому проникнуться и поверить. — Хочешь, я тебя пожалею и утешу? Звучит, как издёвка, а не предложение помощи. Хочется намотать его галстук на руку, потянуть и со всех сил впечатать лицом в ограждение. В тот самый момент, когда Пирс этого меньше всего ожидать будет. — Как? — Конфетку? Однозначно насмешка, а не что-то иное. Лейси опускает голову так, что волосы занавешивают лицо. И смеётся. Сначала тихо, потом — всё громче. Хохочет, как ненормальный. Впрочем... Почему как? Нормальный бы и не повёлся на эту клоунаду. За несколько недель знакомства с этим копом можно было понять, что от него помощи не дождаться, снега зимой не выпросить. — В задницу её засунь, — советует Лейси и, действуя на опережение, добавляет: — Себе. Пирс хмыкает довольно. — А я думал, что тебе. В тебя сейчас что угодно засунуть можно. Только рад будешь. Поднимается, одёргивает рубашку. Фуражку форменную оставляет на стуле. Подходит непозволительно близко. Мимолётным движением проводит по плотно сжатым пальцам, намертво вцепившимся в прутья клетки. От этого прикосновения разве что током не прошивает. Лейси смотрит на него. Впервые вообще замечает, что у Пирса не такие уж короткие волосы. Они просто в хвостик собраны. Ловит себя на мысли, что шрам на лице не такой уж пугающий. Что черты лица весьма и весьма гармонично сочетаются. Вдыхает чужой запах полной грудью... И окончательно забывает, как это — дышать. — Конфетку? — заботливо интересуется Пирс, и уголок его губ слегка приподнимается. Амплуа саркастичного ублюдка. Чуть ли не насильно вкладывает её в руку Лейси. В голове последнего что-то щёлкает. Он отмахивается от заманчивого предложения, сколько может. Но... сдаётся. И кто бы сомневался в том, что рано или поздно это произойдёт? Забирает леденец, едва ли не выхватывает. Ожесточённо. Копирует действия своего визави. Лижет самозабвенно, несмотря на то, что сладкое ненавидит. Но он слизывает и не подтаявший сахар. Он слизывает чужую слюну. Пробует её на вкус. Быть может, в любое другое время его бы стошнило от этого всего, но сейчас доставляет. Леденец летит на пол, куда-то в сторону. Лейси всё-таки наматывает галстук на руку и тянет Пирса к себе. Действует деликатно, лицом в ограждение не впечатывает, как представлял немногим ранее. Сам подаётся вперёд, продолжая второй рукой держаться за прутья. Открывает рот сразу же, как только губы соприкасаются, позволяет проскользнуть внутрь чужому, ловкому и умелому языку. Не играет в недотрогу, которая не хочет — валит всё на предательское тело. Признаётся самому себе, что... Обратной дороги нет. Да и не нужна она ему. Вообще-то он представлял всё иначе. Не так. Всё идёт не по плану. Согласно первоначальному замыслу он должен был использовать своё тело, как козырь. Выгодно продать его на этом аукционе. Действительно трахаться с копом в его планы не входило, но... Что вышло, то вышло. И, думается ему, так даже лучше. Лейси не помнит, как и когда исчезает преграда между ними. Как щёлкают, открываясь замки. Как его отрывают от пола, подхватывая под ягодицы и сжимая их, как собственные руки обвиваются вокруг шеи Пирса, а пальцы стаскивают резинку и вплетаются в волосы. Он падает, падает, падает. Кажется, что падение длится вечность. На деле — всего пару секунд. Снова мокрые простыни, но вместо пустоты вокруг и неудовлетворённости — присутствие постороннего человека. Влажный след поцелуя остаётся на шее, одна рука с лёгкостью разрывает майку, пальцы второй — самые красивые, самые охуенные, самые умелые на свете — оказываются между ягодиц. Оглаживают медленно, чтобы затем толкнуться разом, заставив вскрикнуть. Лейси запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи, наслаждаясь ими. Вскидывает бёдра, позволяя трахать себя, насаживаясь на пальцы сильнее. Он больше не играет с волосами Пирса — крепко хватается за его плечи, вжимает ногти, сожалея, что через ткань не оставить царапин на коже. Чем больнее надавливает, тем сильнее в него вгоняют пальцы, тем громче он стонет, тем ему приятнее. Омежья сущность жаждет этого альфу. Хочет отчаянно. Так, как никого и никогда не хотела. Смазка льётся по ладони Пирса рекой. Тот довольно хмыкает, наслаждаясь столь бурной реакцией на себя. Затуманенное сознание отмечает момент, когда язык скользит уже не по леденцам дурацким, а по мокрым пальцам, слизывая смазку. Губы вновь прижимаются к его рту, позволяя узнать собственный вкус. Лейси рвёт синюю ткань, не сумев справиться с пуговицами. Раздражается. Ему хочется большего. Ему хочется отдаться. Ему хочется, чтобы его драли грубо, жёстко, безжалостно. Чтобы оставили ещё больше меток на теле. Чтобы на его коже оседал этот мистически-притягательный аромат. Он хочет пропитаться им насквозь. Занятно, если принять во внимание недавние размышления о том, как он собирается использовать Пирса в качестве билета на свободу, не более того. Он слышит, как вжикает молния. Нетерпеливо потирается задницей о простыни. Скользит одной ладонью по торсу Пирса, очерчивая стальные мышцы, восхищаясь. Обхватывает ею твёрдый и горячий член, растирает по коже густую смазку, едва ли не подрагивая от нетерпения. Не знает, чего хочет больше. То ли оказаться сейчас на коленях и коснуться губами. То ли остаться в том положении, в каком находится, и... Вопрос решается сам собой. За него решают, проникая резко, натягивая на свой член, заполняя. Он выгибает спину так, что лопатки почти сходятся. Одной рукой его обнимают, второй продолжают упираться в лежанку. И начинают двигаться так, словно мысли его читают, словно подсознательно чувствуют, что ему нужно. Как ему нужно. Здесь и сейчас. Лейси не стонет. Нет. Он просто дико воет, заходится в крике. Шепчет, пока Пирс старательно разукрашивает засосами кожу на его горле: — Ещё. Ещё. И ему дают ещё. Лейси сжимает зубы на плече Пирса, как будто сам собирается его пометить. О гондонах он вспоминает потом, когда изменить что-то уже не в его силах. Когда кончает сам. Когда кончают в него. Когда на наволочке остаётся несколько капель крови, а на белоснежной, контрастирующей резко с тёмными волосами, коже — метка. Когда узел связывает их на несколько минут, и рыпаться бесполезно — всё равно не соскочить. Лейси пристально смотрит в глаза Пирса, словно пытается отыскать в глубине их ответы на все свои вопросы. Пирс всё понимает, но отвечать, разумеется, не торопится. Прикладывает палец к губам, призывая к молчанию. Вновь целует. Лейси мстительно кусает его за губу. Получает ответный укус. В какой-то миг кажется, что они готовы друг друга сожрать. Но только кажется. Агрессия вновь сменяется страстью. Пирс нежно и заботливо зализывает место укуса, позволяет обнять себя. Прикрывает глаза, когда Лейси проводит языком по его шраму, шумно выдыхает. — Я знал, что ты меня не разочаруешь, Стрейндж. — Теперь ты подаришь мне свободу? — хмыкает Лейси. — Теперь я подарю тебе всё, что угодно. — Неужели можно выбирать? — Да. Сколько угодно. — Подари пистолет. — Зачем? — Хочу кое-кому отомстить. — Кому? — Не имеет значения, — усмехается Лейси. И тут же вздрагивает. Горячее дыхание щекочет его кожу, а шёпот у самого уха заставляет поёжиться: — Ошибаешься, детка. Очень даже имеет. Так кому? Уж не своему ли братцу и его пассии? — Откуда ты?.. — Знаю. Просто знаю. — И? После таких откровений закроешь меня в этой камере до скончания веков? — Нет, — качает головой Пирс; губы прижимаются к нервно подрагивающему кадыку, кончик языка дразнит чувствительную кожу. — Я тебе помогу. И сделаю это с превеликим удовольствием. Тебе даже не придётся пачкать свои прелестные руки. Не стоит делать грязную работу самому, если есть те, кто сможет сделать всё за тебя. — Ты... — Да? — Кто ты? — выдыхает Лейси, понимая, что подозрения его были вовсе не напрасны. Что-то с этим альфой не так. С ним с самого начала что-то было не так. Теперь в этом сомневаться не приходится. — Пирс Хаулер, — представляется собеседник. — Ты ведь и так это знаешь. Мы уже знакомились. — Кто? — упрямо, не желая удовлетворяться прежним ответом. — Пирс Хаулер, — повторяют, проводя губами по его ключице. — Но Хаулер — фамилия отчима. По отцу я — Росетти. Росетти. О, да. Всего одного слова достаточно. Всего одно слово, и всё становится на свои места. — Твой Истинный, — заключает Пирс. — И ночной кошмар твоего братца.