Когда мы тонули

      Антон неподвижно стоял около старой деревянной двери и, вслушиваясь в собственное глубокое дыхание, пытался заставить себя открыть её. Его глаза смотрели прямо перед собой, но затуманенный взгляд не выдавал никаких признаков жизни. Он вспоминал вопрос, который задал напоследок его работодатель: вы уверены, что готовы к одиночеству? В голове набатом звучал уверенный ответ — да!       Одиночество — это то, что Антон искал с тех самых пор, как ему едва исполнилось чуть больше десяти лет. Он и раньше знал, что люди — звери, и что их слова чаще всего кардинально разнятся с их мыслями и действиями, но именно в том возрасте он перестал желать быть нужным и необходимым. Слишком рано для ребенка, но не рано для игрушки или зверушки.       Сжав посильнее ручку двери маяка, он прислонился лбом к влажным деревянным доскам и глубоко вдохнул. Люди, непрестанно лезшие к нему руками, грязными мыслями и речами. Вынуждающие и принуждающие. Смеющиеся, унижающие, оскорбляющие… Ничтожные! Все они остались за тысячу и тысячу миль от этого места и, кажется, Антон впервые легко и свободно улыбнулся.       Парень улыбнулся крику чаек, шуму ветра, гнущего невысокие деревья и громкому звуку разбивающихся волн океана. Раз за разом, прорезая мнимую тишину, они с силой накатывали на берег, взмывали вверх, разбиваясь о камни и каждый раз, проиграв, море отходило назад, оголяя мокрое место победы суши над водной стихией.       Улыбка резко искривилась, стала натянутой, а затем и вовсе исчезла. По щекам тонкой струйкой стекали слезы, ненадолго задерживаясь на подбородке, и крупными каплями падали к ногам юноши. Он стукнул рукой по деревянной двери, отчего она угрожающе скрипнула, но даже не подумала двинуться с места. Рывком стянул с плеча спортивную сумку и прижал ладони к вискам. Лицо исказилось в немой попытке закричать, но звук глушился быстрее, чем выходил наружу. — Я трус, — не без труда прошептал юноша, прикрывая ладонями глаза. — Трус… Трус… Ничтожество! Не они… Я! Я! Только я! Только я ничтожество! Я позволял им… Я делал…       Слова комом застревали в горле и Антон понял, что его накрывает паника. В груди нарастала острая боль, сердцебиение учащалось. Он инстинктивно открывал рот как можно шире — пытался вдохнуть больше воздуха, но его все равно не хватало. Хватался руками за молнию легкой куртки и судорожно тянул ее вниз. Пытался дышать, пытался не чувствовать сильной боли в груди, но ничего не получалось. Голова кружилась, земля уходила из-под ног, и он бессильно упал на землю, почувствовав, как перестал контролировать конечности, как все вокруг застлала белая пелена, и, зажмурившись, прислушался к своему дыханию.       «Один, — Антон начал отсчет и сделал неглубокий вдох и, ненадолго задержав дыхание, выдохнул, мысленно произнеся: — Два».       Он успокоился, дойдя до шестидесяти восьми, и удовлетворенно кивнул себе, позволяя уголкам губ едва заметно дернуться в попытке заслуженно и вымученно улыбнуться. Он подумал, что в прошлый раз было хуже.       В прошлый раз он чуть не потерял сознание. В прошлый раз было намного больнее, и желания справляться с приступом не было никакого. В прошлый раз он дошел до девяноста четырех.       Боль в груди наконец окончательно прошла, и юноша откинулся на спину. От мокрой травы куртка тут же пропиталась влагой и обдала холодом спину Антона, но тот, кажется, ничего не почувствовал. Над головой висело серое небо, покрытое грязными рваными облаками. А он без удовольствия наблюдал за тем, как быстро они проплывали мимо него. — Все заново, — тихо прошептал он сам себе, наслаждаясь звучанием этих двух слов и, прикрыв глаза, с наслаждением повторил: — Все с самого начала.       Для него возможность уехать на необитаемый остров, площадью чуть больше среднестатистического русского городка, стала шансом начать жизнь. Не новую, а первую и настоящую. Антон не считал, что прошлые свои девятнадцать лет он прожил, он их отмучал и перетерпел.       Каждый год, каждый месяц, каждый чертов день из своей прошлой жизни он ненавидел настолько, что счастлив был бы потерять память, но он помнил все. И от этого всего было мучительно больно.       Он прибыл сюда, чтобы скрыться. Ему сказали, здесь будет одиноко и сложно, но для Антона слово «одиноко» является синонимом «легко», созвучным с «желанно» и взаимозаменяемым с «необходимо».       Встав с земли, он решил все же пока не заходить в маяк и, подняв свою спортивную сумку, направился к маленькому домику из белого кирпича, стеной прислонившегося к маяку. На входной двери, более массивной и не такой старой, чем та, рядом с которой он стоял некоторое время назад, висела ржавая табличка с такими болезненными для Антона словами «Welcome to your home».       У него никогда не было своего дома, места, где бы он чувствовал себя в безопасности. Повзрослев в детдоме, после шатаясь по бесконечным общежитиям такого типа, которые больше были похожи на наркопритоны, он ни разу в жизни не чувствовал, что находится дома.       Антону хотелось бы найти свое место в этом мире. Но единственное «место», знакомое для него, — это команда, которую отдают собаке. А еще — «голос» и «лежать». Он делал все, что ему скажут. Если надо — выгибался, стонал, симулировал. А после ненавидел себя, но выбора не было. Либо ты идешь на это добровольно, либо принудительно.       Ключей в выданной ему связке было всего два — от маяка и от дома, но вместе с ними на отдельном кольце висел нелепый брелок в виде русалки — бонусом от работодателя. Обстановка в доме… парная. Два стула с мягкой обивкой и столом в самом углу, рядом с плиткой и раковиной. Две кровати стояли дальше от входной двери, рядом по прикроватной тумбочке, а чуть поодаль от спальных мест — длинный узкий шкаф с тремя дверками друг над другом. Одной длинной, посередине, и двумя почти квадратными — сверху и снизу.       Две картины над кроватями. Одна старая и выцветшая, на которой странный мужчина сидит в кустах и печальным, болезненным взглядом смотрит куда-то поодаль от себя. Вторая картина не такая старая и профессиональная, но в ее чертах узнается Петербург. Антон слышал, что прошлые смотрители маяка были как раз из этого города и, возможно, картина осталась именно после них.       Напротив кроватей расположился камин — единственный источник отопления в этом доме, который дарил ощущение уюта. Маленькие красные кирпичи аккуратно уложены друг на друга, привлекая внимание простотой. По обе стороны от камина лицом к лицу стояли два кресла-качалки, а на них стопочкой лежало по несколько тёплых пледов. С потолка свисали лампочки на проводах, а напротив «кухонной зоны» удобно расположились книжный шкаф с тонной книг и, кажется, комиксов, и большой платяной, который Антону не пригодится. Вещей в его сумке так мало, что узкого шкафа более, чем достаточно.       Может, инстинктивно, а, может, и специально, но он выбрал кровать в углу комнаты, ведь ему так было привычнее и удобнее.       Лампочки не включались все сразу, в каждом из четырех углов был выключатель, который отвечал за освещение в одной конкретной зоне. Антон включил свет на кухне и, открыв холодильник, не обнаружил там абсолютно ничего. Пусто, чисто, минималистично. Он вспомнил, что должен был заселиться только завтра, вместе со вторым смотрителем маяка, но уговорил работодателя разрешить сделать ему это как можно раньше. Погода позволила приехать только сегодня, отдавая ему в распоряжение лишь один день истинного одиночества, вдалеке от остальных людей настолько, что даже если он пустит сигнальную ракету, её, скорее всего, не заметят.       Позаботившись о себе заранее, он достал из сумки один из «дошираков» и поставил чайник на электрическую плиту. Где-то здесь по близости должен быть старенький электрогенератор, питающий электричеством маяк и этот дом, но искать его не было никакого желания. А зачем? Чтобы просто посмотреть? У Антона впереди был еще целый год, чтобы вдоволь насладиться каждым метром этого огражденного от всего остального мира островом.       Сеть здесь ловила. Паршиво, конечно, но жаловаться на это у Антона не было никакого желания. Он терпеливо ждал, когда нужная беседа во «Вконтакте» прогрузится, чтобы написать короткое «я на месте». Беседа под названием «пасаны» состояла из трех людей: самого Антона, Макара, которого усыновили аж в четырнадцать лет, и на что он сам никогда не жаловался, и Димки Позова, смиренно прожившего в детдоме до своего совершеннолетия. Но, в отличии от самого Антона, его друг был отличником и зубрилой, жадно поглощавшим любые знания, которые только были доступны в маленькой библиотеке детдома.       Телефоны они смогли приобрести только в шестнадцать лет, когда тайно устроились на работу. Антон мыл полы в прачечной, Димка гладил стиранные вещи, большего им не доверяли. Уволиться им пришлось после того, как в детдоме прознали про их регулярные вылазки в город и пригрозили прачечной донесением сего факта в вышестоящие органы. Как ни крути, работали они больше положенного времени.       После этого инцидента контроль за выходящими за пределы детдома усилился и двое парней невольно оказались в этом виноваты перед остальными ребятами. Так Антон понял, что его очередная попытка жить оказалась провальной.       Шастун называл «пасанов» своими приятелями, знакомыми, товарищами, но никогда — друзьями. Он боялся с кем-то сближаться и, как следствие, боялся признаться себе, что с этими двумя он все же смог сблизиться. Антон прекрасно понимал, что люди предают, и делать из своей души подстилку не очень-то хотелось, достаточно было его тела.       Оставив свет на кухне включенным, он, шаркая тапочками по деревянному полу, устало добрался до одного из кресел-качалок и, выбрав плед подлиннее, расстелил его поверх одеяла. Усталость накатывала волнами: сказывались длинный переезд, смена часового и климатического поясов, приближение ночи. Понимая, что нет никаких сил застилать постельным бельем одеяло и подушку, он из последних сил справился с простыней и плюхнулся на кровать, утыкаясь лицом в колючую подушку, и укрылся плотным одеялом с пледом. Они немного пахли сыростью, но Антон был настолько уставшим, что этот запах ничуть его не раздражал.       Подумав, что это место нравится ему по-настоящему, Шастун все же заснул и, впервые за много лет, спал спокойно. Ему не снились кошмары, он не ерзал во сне, не обливался холодным потом. Ему вообще ничего не снилось, но это именно то, к чему он стремился всю свою осознанную жизнь. Он настолько устал безрезультатно бороться, что уже даже и не мечтал о нормальной, хорошей жизни, он просто хотел, чтобы она была не плохой. Просто чтобы без боли, страха, вечных переживаний, можно даже вообще без чувств, но только не так, как было.       Не сумев проспать слишком долго, Антон проснулся на рассвете и, лениво потянувшись, продолжил лежать в постели с закрытыми глазами. Ему не верилось, что все это не сон, а потому он не желает просыпаться. Крик чаек за окном привёл его в чувство, намекая и утверждая, что все происходящее — реальность.       Нарастающее желание сходить в туалет все-таки вынудило его открыть глаза и, натянув на себя куртку, выйти из дома. Он был предупрежден заранее, что туалет находится на первом этаже маяка. Как, собственно, и душевая кабинка. Всем этим удобствам просто-напросто не хватило места в маленьком доме.       Антон вновь подошел к той двери, которую так и не открыл прошлым днем. Сегодня она казалась ему просто куском древесины, невольно ставшим свидетелем его панической атаки. Вчера ему казалось, что это дверь в новый мир. Сегодня он уже хочет, чтобы весь его мир был в этом острове, маяке и доме.       Первое, что бросилось в глаза — узкая лестница, витиевато уходящая далеко вверх. С одной ее стороны — сплошная круглая стена маяка, с другой — высокие простенькие перила. Душ и туалет стояли рядом, разделенные смежной стеной. Душевая кабинка казалась тесной, но Антон подумал, что это мелочи. Даже не проблема и не минус его нового дома, просто маленькая особенность. Дверца туалета не закрывалась на шпингалет просто потому, что его нет и, опять же, это не проблема, а всего лишь ещё одна особенность. Стены двух кабинок были кирпичными, от чего это выглядит немного странно. Зайдя в туалет и подняв голову, он увидел дно лестницы, неустанно стремившейся вверх, и где-то там, наверху, потолок, высота которого была где-то на уровне шестого или седьмого этажей среднестатистической многоэтажки.       Справившись с нуждой, он с особым интересом разглядывал убранство первого из двух этажей маяка и понимал, что, в принципе, здесь имеется все необходимое. Под самой лестницей стояла большая морозильная камера для продуктов, которые им должны завезти сегодня. Снабжать всем необходимым двух смотрителей маяка работодатель обещал три раза за год, то есть раз в четыре месяца, и не сказать, что Антона эта новость как-то расстроила.       Чуть дальше, правее морозильной камеры расположилась стиральная машина старой модели, но, слава богу, не марки «Фея». Стирать вручную Антон умел, но не любил. Последним предметом обстановки, который Антон отметил, был сундук, удобно расположившийся прямо напротив туалета. В нем Антон отыскал несколько никому ненужных футболок, которые можно использовать как половые тряпки, и два достаточно длинных паласа коричнево-серого цвета.       Наверх тянуло невыносимо.       Смирившись с количеством ступенек, Антон посильнее укутался в куртку и начал подъем ко второму этажу. Все тело знобило, а по спине каплями стекал пот. Юноша не боялся высоты, но один раз, будучи под действием наркотического опьянения, он не удержался на балконе и упал с третьего этажа. Будь он тогда в сознании, то, определенно, сломал бы себе что-нибудь. Но пьяные, обкуренные или обколотые, видимо, на особом счету у госпожи фортуны, а посему он просто проспал в кустах под окнами всю ночь и вернулся домой лишь под утро, грязный и замерзший, не помнящий о падении, но принимающий его как факт.       На последней ступеньке стало как-то легче. Прошли и дрожь, и холодный пот, и страх не дойти до второго этажа. Большую высоту Антон любил, хотя бы потому, что тут все может быть наверняка. Он всегда шутил, что «тренировка прошла успешно», но слишком часто жалел, что жизнь решила проявить к нему снисхождение тогда, когда ему это было совершенно не нужно.       Лестницу и комнату с фонарем маяка не разделяла дверь. Поднявшись на последнюю ступеньку, Антон оказался на втором этаже, и первое, что ему бросилось в глаза — еще два кресла, стоящих почти вплотную друг к другу. Такие же он видел около камина. Работодатель говорил, что прошлыми смотрителями маяка была супружеская пара. На этом острове им нравилось все, и они бы с радостью прожили здесь до скончания своих дней, но девушка забеременела.       Антон подошел к большому, успевшему запылиться фонарю, и провел пальцем по рубильнику около него. Сегодня официальный первый рабочий день, а, значит, вечером вновь придется подняться на маяк, но у второго восхождения уже будет цель. Единственное, чем руководствовался юноша сейчас — любопытство.       Окна на втором этаже маяка были панорамными и, сглотнув, Антон подошел поближе к стороне, где лучше открывался вид на пляж. От берега отплывала большая моторная лодка, оставив небрежно валяться несколько коробок с провизией и лекарствами, на всякий случай. Лень и безответственность двух людей на лодке вызывала в юноше лишь облегчение. Он стремился на этот остров за спокойствием и одиночеством, и не имел никакого желания контактировать с незнакомыми людьми.       Однако, ему все же придется делить этот остров, маяк и дом с одним человеком — вторым смотрителем маяка.       Оставшийся на берегу мужчина достал руки из карманов пальто и аккуратно присел на холодные камни чуть поодаль от песчаного берега. Наклонившись вперед, он обнял колени и нерешительно поднял свой взгляд на спокойный океан. Весь его потрепанный вид буквально кричал о том, как много боли скрыто под этими согнувшимися плечами и понуро опущенной головой. Мужчина продолжал неотрывно смотреть вдаль, а затем, уткнувшись головой в колени, заплакал.       Вторым смотрителем маяка был Арсений — мужчина в самом рассвете сил с погибшей тягой к жизни. Его прошлая состояла в основном из скучных стандартных вещей: работа офисным клерком со среднестатистической зарплатой, размеренная семейная жизни и встречи с друзьями в выходные дни. Он врал другим и самому себе, что такой расклад вещей его более чем устраивает. Что пусть лучше у него все будет стандартно, но в завтрашнем дне он будет уверен.       Так Арсений Сергеевич Попов дожил до тридцати лет. Утром он просыпался благодаря настойчивому вою будильника, отправлялся на работу на метро — так было быстрее и удобнее, чем на машине. Он неустанно трудился, а вечером возвращался домой, целовал свою жену, ужинал, бездумно пялился в телевизор и ложился спать. Расписание, идеально подходящее для описания пяти из семи дней в неделе.       Такая жизнь ему претила. Каждый вечер, засыпая, он ненавидел себя за ложь перед женой, друзьями и, самое главное, перед самим собой. Настоящий Арсений был веселым, неожиданным, непримиримым и невозможным. Он говорил, не думая, а потом краснел за свои слова, он действовал наобум, не задумываясь о последствиях. Он был тем, чьи мысли не поддавались логике.       Он был… Пожалуй, в жизни мужчины слишком часто повторяется это злосчастное «он был». Различные периоды его существования слишком сильно разнятся между собой: от веселого и жизнерадостного до понурого и безынициативного, заканчивая опустошенным и ненавидящим.       Ненависть его была объемной и всепоглощающей. В событиях, произошедших два года назад, он винил по большей части себя, чуть меньшей — небеса и океан. Поначалу мужчина думал, что больше никогда в жизни не сможет находиться рядом с океанами, реками и морями, ежедневно прячась если не в своей квартире, то в бетонных джунглях большого города.       Ветер нещадно дул новому смотрителю в лицо, оставляя на его лбу и щеках неприятные прохладные капли морского бриза, но даже это никак не отвлекало мужчину от меланхоличных мыслей и болезненных воспоминаний. Арсений прикрыл глаза, вслушиваясь в шум водной стихии и ему показалось, что он слышит знакомый голос. Сердце вновь застучало в бешеном ритме, а дыхание будто бы остановилось, и мужчина резко открыл глаза, желая как можно скорее избавиться от непрошеного наваждения.       Голос принадлежал Алене — жене, которую он любил искренне, но все же иногда сомневаясь даже не в наличии любви, а в ее чистоте и непорочности. По крайней мере, если ее чувства были так искренны и сильны, как предполагали их общие друзья, Арсений бы не оказался на этом острове.       Из размышлений мужчину вывел высокий парень, молча остановившийся рядом с коробками с провизией на ближайшие четыре месяца. Поставил одну коробку на другую и, приложив немало усилий к рывку, поднял их с земли. В коробках, которые выбрал Антон, могли оказаться консервы в металлических упаковках или еще что-нибудь более тяжелое, но, как говорят, своя ноша не тянет. — Здравствуй, — Арсений неожиданно резко протянул к юноше руку для рукопожатия и так же резко замер. Его новый коллега, не задумываясь ни на секунду, отшатнулся на пару мелких шагов назад. По раскрасневшимся щекам Антона было видно его сожаление, реагировать так на человека, с которым ты разделишь дом на ближайший год было по меньшей степени неуместно, по большей — нагло. Но Антон не мог по-другому — это был его выработанный с годами рефлекс, направленный на защиту.       Сглотнув, Шастун неуверенно кивнул в знак приветствия и, подкинув тяжелые коробки с целью перехватить их поудобнее, направился к маяку. Кажется, именно морозильная камера и полупустой сундук будут складом для хранения продуктов.       Арсений еще какое-то время простоял на берегу, всматриваясь в даль. Два оттенка серого сходились в одной длинной линии горизонта. Реакция юноши на его попытку познакомиться и наладить отношения мужчину нисколько не расстроила, и, тем более, не оскорбила. Он не видел в этом никакого умышленного намерения или брезгливости к касаниям чужих людей, но видел страх. Мимолетный, неконтролируемый, мелькнувший в глазах юноши всего на долю секунды, сменившийся сожалением и… кажется, ненавистью к самому себе. В тот момент Арсений понял, что у его нового сожителя тоже найдется парочка секретов. Хотя, так называемых «секретов» у Арсения не было. Была лишь ошибка, стоившая ему спокойной и счастливой жизни.       Когда Антон второй раз прошел мимо мужчины, Арсений все же перестал изображать статую древнегреческого бога и, снизойдя до простой смертной рутины, так же принялся перетаскивать коробки. Поначалу он удивился, когда увидел, что парень заносит провизию не в дом, а в маяк, но, рассудив логически, что дом не такой большой для всякого лишнего хлама, добровольно согласился с этой идеей. — Я сам, — буркнул себе под нос мужчина, когда Антон начал распаковывать одну из коробок, и этому самоотверженному желанию работать послужили две причины. Первая — юноша все-таки перенес большую часть провизии. Вторая — грусть и тоска по прошлому вновь вырывались наружу. Арсений чувствовал, как воспоминания тяжелым камнем ложатся на грудь, как сожаления тошнотой подходят к горлу и ноги подкашиваются, не желая больше носить это тело, по вине которого самой лучшей и доброй девушки на этой планете — Алены — больше нет.       Мужчина чувствовал, что ему срочно нужно чем-то себя занять и, распаковывая коробку за коробкой, все дальше погружался в удивительный мир самобичевания. Всем уже давно известно, что история не терпит сослагательного наклонения, но Арсений упорно продолжал добивать себя избитыми «если бы да как бы».       К моменту распаковки последней коробки он успел забыться и прийти в себя, оставив прошлое в прошлом до того скорого момента, как оно снова напомнит о себе. В качестве провизии им и правда отправили все самое необходимое: овощи, мясо в виде кусочков и фарша, крупы с макаронами, чай, кофе, сухое молоко, достаточно соли, сахара и специй. Из продуктов не первой необходимости тут были пара килограмм яблок, печенья с конфетами, варенье, мед и еще что-то по мелочи, что Арсений складывал в сундук и в морозилку на автомате, забывшись в своих мыслях.       Войдя в дом, он резко в спохватился, что хоть все коробки они и перетаскали, но свои чемодан с дорожной сумкой он все-таки оставил на берегу, и уже собирался отправится за ними, как заметил их мирно стоящими около одной из кроватей. — Спасибо, — обратился Арсений к юноше, и, услышав в ответ тихое «угу», без прелюдий и компромиссов плюхнулся на кровать, уснув сразу же, стоило голове коснуться подушки. Всю ночь перед поездкой на остров мужчина сомневался — стоит ли. Тысячу раз порывался позвонить своему работодателю и сказать, что все, он передумал и никуда не поплывет, не поедет, не отправится, но каждый раз, поднося палец к кнопке вызова на телефоне, останавливался.       Быть здесь ему было нужно.       Необходимо.       Антон, заметив, что мужчина заснул, сделал напор воды более менее тихим. Вернувшись в дом, юноша почувствовал некий укол совести, что он оставил Арсения одного разбирать коробки и, достав из шкафов всю кухонную утварь, принялся ее отмывать. Этот маяк пустовал пару месяцев, и чашки, ложки, кастрюли со сковородами успели покрыться легким слоем пыли.       Антон боялся, что вторым смотрителем окажется какой-нибудь бугай с грозной внешностью или милая девушка, от нахождения в одном пространстве с которой ему было бы некомфортно, и не мог не порадоваться про себя, когда разглядел лицо недавно приехавшего мужчины. Он не выглядел угрожающе, а по спокойному поведению вообще отмел все мнимые преждевременные опасения на свой счет.       Утром выяснилось, что Арсений жаворонком не являлся, и Антон, прихватив чистую тряпку и ведро с водой, поплелся на второй этаж маяка. Прошлым днем, после помывки кухонной утвари, его сморило на дневной сон, медленно перешедший в полноценный вечерний и ночной.       Начиная протирать от насевшей пыли фонарь маяка, юноша заметил очередную камеру именно в этом месте. Простой работы в один день, конечно же, не останется незамеченным, еще вчера вечером маяк должен был указывать кораблям и лодкам безопасный путь к порту, но из-за халатности обоих смотрителей так и остался молчаливо наблюдать за безмятежным океаном.       Антон не знал, последует ли за этим какое-нибудь наказание за ненадлежащее выполнение рабочих обязанностей. Скажем, в виде штрафа или предупреждения, но, пока им не звонил начальник, можно было об этом не беспокоиться. В конце-концов отсутствие вестей уже является хорошей вестью.       Помещение оказалось намного сильнее запыленным, чем казалось на первый взгляд, и Антону пришлось несколько раз менять воду, чтобы закончить влажную уборку. Он совершенно не думал о том, что его новоиспеченный коллега все еще дрыхнет, отлынивая от работы, пока Антон в одиночку приводит их непосредственное рабочее место в более-менее приемлемое состояние. Ему нравилось делать что-то в одиночку, никого не отвлекая и ни на кого не отвлекаясь, позволяя себе расслабиться. Нахождение рядом незнакомых, но чаще даже знакомых людей, напрягало не только его сознание, но и тело. Юноша непроизвольно реагировал на это, его конечности будто бы сковывал легкий спазм и тело переставало его слушаться. Так начиналась череда маленьких катастроф: что-то падало, разбивалось, ломалось, не получалось и не сходилось.       В который раз поменяв воду и поднявшись в уже сверкавшую от чистоты комнату, Антон с перекинутыми через плечо чистыми сухими тряпками окинул взглядом панорамные окна и тяжело вздохнул. — Не смотритель, а уборщица, ей богу! — недовольно протянул он и принялся за чистку внутренней стороны окон. Стекла, зеркала и всякая прочая отражающая поверхность после влажной уборки Антона оставалась в разводах. Как бы он ни старался, результат всегда был один и тот же.       Наконец, открыв ставни окон, он глубоко вдохнул свежий воздух и непроизвольно наклонился вперед, прикрыв глаза, подставляя лицо прохладному ветру. Впервые за долгое время он чувствовал такое всепоглощающее умиротворение, что не хотелось даже думать о том, что на это ему отмерен всего лишь год. Еще подписывая договор, Антон уже планировал попытаться обжиться в этом месте, привыкнуть к природе, быту, ощущениям себя на этом отделенном от всего прочего мира острове и по истечению года попытаться остаться здесь.       Перспектива остаться одиноким навсегда манила и влекла, подавала надежду.       Открыв глаза, Антон посмотрел на влажную траву у основания маяка и отрывисто вздохнул, резко отшатнувшись назад. В груди что-то сжалось от капризного страха высоты, удивительным образом проявляющегося пассивно и нерегулярно. Пытаясь не смотреть вниз, Антон с горем пополам домыл внешнюю сторону окон, угробив только на это почти столько же времени, сколько потребовалось на уборку вообще всего помещения изнутри. — Хорошо-то как! — почти выкрикнул юноша, присев к стене и оперевшись на нее затылком. — Может, я наконец-то умер и попал в рай?       Говорить с самим собой, находясь тет-а-тет со своим сознанием, Антон считал обязательным. Выплескивал мысли и эмоции, уверяя себя, что он живой человек, что мыслит и чувствует. Ему легче было поверить во что-то светлое, когда это не просто ощущалось, но и произносилось вслух.       Арсений проснулся ближе к обеду. Перевернувшись на спину и посильнее потерев пальцами веки, он все никак не мог поверить, что все же решился отказаться практически от всего, бросил прошлую жизнь и скрылся на маленьком острове пусть и не посреди океана, но непосредственно им окруженном.       Свесив одну ногу на пол, он почувствовал, как под штанину забирается прохладный воздух и невольно вздрогнул, прогоняя волной пробежавшиеся по телу мурашки. Холод он не любил и, прожив достаточно лет в Петербурге, так и не смог смириться с его влажным и промёрзлым климатом.       Второй смотритель маяка был тем человеком, кто любит решать все проблемы здесь и сейчас. Вопреки снедающему изнутри желанию поплотнее укутаться в одеяло и забыть про этот холодный и жестокий мир, он опустил вторую ногу на пол и резко встал с кровати, подпрыгивая, с силой выдыхая застоявшийся в легких воздух и тщательно потягиваясь. Его друзья шутили, что Арсений — дед, и что ему вредно так резко менять положение тела, что может не выдержать сердце и подняться давление, но при этом все прекрасно знают, что физически их друг сильнее, гибче и здоровее любого подростка, проводящего свою жизнь перед экранами гаджетов.       В большой платяной шкаф юноша, скорее всего, даже не заглядывал. Этот факт приходит Арсению в голову, когда он видит мирно висящие на вешалке несколько рабочих курток со светоотображающими линиями. Две объемные и теплые, явно предназначенные для зимних месяцев и две без теплой подкладки — обычные ветровки. В договоре куртки, шапки и обувь перечислялись под графой «рабочая одежда» и Арсений не совсем понимал, зачем она нужна смотрителю маяка.       Выудив из шкафа ветровку, он не без труда натянул свои нерасшнурованные кроссовки и, готовый совершать подвиги, вышел из дома. Холодный ветер хлестнул Арсения рваной пощечиной еще на выходе, с силой потянув за дверь, вынуждая мужчину посильнее вцепившись в ручку, захлопнуть её так резко, что табличка угрожающе покачнулась в сторону лица мужчины, но вовремя остановилась и с характерным звоном ударилась о деревянные доски.       «Климат здесь просто потрясающий!» — чеканит в своих мыслях мужчина и тут же упрекает самого себя: — «От последней недели августа большего ожидать и не стоило. Если верить гуглу, то самые теплые деньки здесь выпадают на май и июнь, август уже считается осенью».       Обойдя дом, Арсений замер. Чуть поодаль от маяка расположился, пусть и не густой, но прекрасный лесок. Деревья синхронно покачивались под натиском устрашающего ветра и не без труда противостояли ему, стараясь не прогнуться слишком сильно, не сломаться, не коснуться ветками земли. На скудно покрытых зеленью ветках были заметны маленькие гнезда. Арсений действительно удивляется в тот момент, когда видит, как между деревьями проскакивает какой-то зверек, явно грызун, но мужчина не так хорошо разбирается в животных, чтобы безошибочно узнать этого маленького пушистого соседа.       Еще один порыв неслабого ветра напоминает Арсению о том, зачем он вообще вышел из холодного дома и мужчина, наконец-то, доходит до сарая, делящего одну стену с маяком. Хлипкая дверь заперта на защелку, и мужчина думает, что, скорее всего, зимой они этим нехитрым приспособлением пользоваться не будут, иначе придется каждый раз его отогревать, а лишняя морока ему явно не нужна.       Поленья аккуратно сложены в несколько рядов. Слишком мало, чтобы прожить здесь целый год и вполне достаточно на долгих четыре месяца. Арсений пытается вспомнить, входили ли дрова в перечень необходимых предметов, которыми их обещали снабжать несколько раз в год, но, запамятовав, решает дальше не беспокоиться об этом. Если их не оставили на этом острове без книг, то беспокоиться об ограниченном лимите дров ему точно не стоит.       Беспокоиться ему стоило об отсутствии знаний о розжиге камина. Мужчина привык считать, что камин в современном мире используется как весьма элегантная часть декора. В живую, кроме фильмов, он видел их всего пару-тройку раз, не больше: на постановке в театре и в специально обустроенной комнате для фотосессий. Назвать те пародии настоящими, конечно, язык не повернется, именно поэтому первая попытка Арсения увенчалась провалом.       С трудом сумев зажечь сухие поленья, мужчина уже через пару минут проветривал помещение, открыв одно из окон и дверь. Сквозняк с громким воем ходил по комнате, из всех сил выворачивая бедную дверь уже изнутри. — Вьюшка! — резко выкрикнул мужчина, злясь на самого себя, изучая в интернете статью о том, как правильно разжигать камин. — Это же как печная заслонка! Почему я сразу не додумался?!       Отодвинув вьюшку, Арсений заметил, что дым прямым столбом направился в дымоход, а желтое пламя огня будто бы выпрямилось, стремясь сбежать от неумелого смотрителя вслед за дымом.       Комната не сразу начала заполняться теплом. Сквозняк, который Арсений был вынужден впустить в свой новый дом на какое-то время, практически сравнял температуру в помещении с температурой на улице, но приятный треск, исходящий от камина, успокаивал подпаленные нервы мужчины.       Сняв ветровку, он расстелил один из пледов на кресло-качалку, удобно разместился перед камином и закутался во второй. Прикрыв глаза, Арсений вновь начал погружаться в одно из болезненных воспоминаний. Эта сцена отрывками всплывала перед глазами мужчины с того самого момента, как он переступил порог комнаты и, окинув взглядом скудное убранство, остановился на злосчастном камине.       Была осень. Арсений еще не офисный работник. Еще женат. Еще не искушен семейной жизнью, серостью дней, отсутствием перспектив. Еще не отчаялся, не решился и не потерял. Еще живой.       Только вернувшись из путешествия в честь медового месяца, новоиспеченные молодожены пришли на фотосессию, которая была одним из удачных свадебных подарков. В помещении прохладно так, что нос краснеет. Не спасают теплые свитера и паршивый горячий кофе, купленный по пути, но спасает любовь. Алена садится на пол поближе к камину, играющему роль декора и, пододвинув к каминному экрану руки, расслабляется, будто неживые языки пламени и правда грели. Арсений смеется так, как всегда смеялся рядом со своей женой первые два года и так, как не смеялся после тех двух лет больше никогда — искренне, по настоящему, забывая абсолютно обо всем. Садится рядышком и, опустив голову девушке на плечо, берет ее руки в свои, складывает ладони лодочкой и подносит к губам. Выдыхает теплый воздух, растирает холодные пальцы, целует костяшки рук. Арсению казалось, что в его жизни началась светлая полоса, и он хотел плюнуть на систему, свернуть с курса и идти не поперек, а вдоль, но жизнь оказалась не зеброй, а шахматной доской.       О том дне всегда будет напоминать маленькая фотография из бумажника Арсения, на которой мужчина нежно целует руки смущенной девушки.       Слезы медленно стекали по щекам, оставляя за собой мокрые дорожки. Уже давно воспоминания не всплывали в подсознании такими яркими и живыми картинками, но от временного переезда не стоило ожидать чего-то другого. Все друзья мужчины наперекор кричали ему, что он идиот, что рядом с океаном он закроется в себе, замкнется еще сильнее. Даже его психолог, за год сумевший вернуть Арсению некоторые светлые чувства и ощущения, был категорически против этой поездки.       Но мужчина никого не слушал. У него были свои причины поступать подобным образом. Или он думал, что были… А, может, и вообще просто хотел так думать…       В животе громко заурчало и Арсений вспомнил, что в последний раз ел еще вчера, перед поездкой на остров. Сначала боялся, что его укачает на лодке, а потом, от нахлынувших воспоминаний и съедающих изнутри болезненных ощущений было уже далеко не до этого.       Взглядом пробежавшись по уже заполненным полкам холодильника, мужчина выудил несколько яиц, помидор и палку вареной колбасы. Что-то ему подсказывало, что питаться как нормальные люди они будут около двух месяцев, не больше, а следующие два — как нормальные люди в ожидании зарплаты.       Подумав, что его новоиспеченный коллега тоже еще сегодня не завтракал, Арсений решил делать две порции омлета — одного из немногих блюд, готовить которые он умел и не боялся испортить. Он мог приготовить какой-нибудь алкогольный коктейль, но вот что-то съестное всегда оставалось выше его возможностей.       Когда завтрак был уже почти готов, дверь дома распахнулась, и в комнату вошел потерявшийся с утра высокий парнишка. Арсений сразу заметил продрогшие красные кисти рук, но спрашивать и говорить об этом не решался. Юноша не без труда расстегнул дрожащими руками молнию куртки и большими шагами направился к холодильнику. — Набери воду в чайник, я почти приготовил омлет, — уловив удивленный и непонимающий взгляд собеседника, мужчина добавил: — Обоим.       Антон ничего не отвечает, лишь слегка потерянно кивнул в ответ, наливая в чайник воду через очиститель в раковине. Так же молча поставил чайник на плиту, включил ее и ушел в глубь комнаты.       Когда блюдо было почти готово, Арсений, в поиске тарелок беспомощно обернувшийся на коллегу, замер. Он увидел сидевшего на кресле-качалке, прямо на не расправленных пледах, сгорбившегося юношу, протянувшего руки поближе к защитному экрану камина и безмолвно наблюдавшего за языками пламени. Его плечи оставались неподвижными, а потому со стороны начинало казаться, что его новый знакомый совершенно не нуждался в дыхании. Во всем этом человеке: позе, взгляде, мимике — Арсений узнавал себя, человека, пережившего что-то страшное.       Антон не думал ни о чем. Вслушиваясь в треск поленьев, он наблюдал за тем, как медленно его руки сначала перестали дрожать из-за холодной воды после уборки, а затем и вовсе приобретать привычный телесный цвет, он был готов ухватиться за любую мысль в своей голове, но они, похоже, сегодня подали в отставку. — Пойдем, — отправляя сковороду в раковину, позвал его мужчина. — Завтрак готов.       Антон уже и не помнил, когда в последний раз ел омлет. Возможно, это было еще в детском доме. Яйца, смешанные с молоком, не до конца прожаренные, с прожилками и кусочками скорлупы — он помнил это слишком хорошо, а потому никогда не пытался самостоятельно приготовить это блюдо. В личном рейтинге еды Шастуна омлет стоял на предпоследнем месте, хуже него была только холодная манка с комочками. — Вкусно, — Антон не врет и это впервые, когда ему действительно понравилось это блюдо. — Спасибо. — Значит, ты умеешь разговаривать? — губы мужчины слегка дернулись в неудачной попытке улыбнуться. — Арсений Попов, рад знакомству. — Антон Шастун, — небрежно брошенные слова, поспешно запитые сладким чаем. — Мы фонарь на маяке будем по очереди включать? — Давайте я буду это делать… В смысле… Вы… Я не думаю… Наверно у меня не получится разжечь камин и…       Антон словно сдулся. Он не любил разговаривать с малознакомыми людьми, предпочитая слушать их речь с другими людьми через неработающие наушники и бросать на них короткие случайно-специальные взгляды. Он изучал их, анализировал, но так и не решался доверять. Доверие, думал он, вещь ограниченная, а его лимит закончился на двух «пасанах» — Димке и Макаре. — Понимаю, — мужчина полностью увлёкся омлетом. — У меня самого не с первого раза получилось затопить камин. Можно же было просто печь поставить, проблем было бы меньше. Мне, конечно, тоже не в радость его разжигать…       Но нужно, Арсений, тебе это нужно.       Утопая в прошлом, растворяясь в заботе друзей и родных, его волнами бросало то в глубокую бездну депрессии, когда он не хотел никого знать и ничем не быть, то выталкивало на свежий воздух. В эти минуты он внимательно слушал психолога, следовал всем его рекомендациям, встречался с друзьями, а затем снова падал в бездну. И чем дальше, тем глубже, страшнее, дольше и на свет выбраться все труднее. Однако Арсений не сдавался. И он всплывал. Дышал. Пытался, но вокруг был океан, формально и буквально. И если Арсений хотел жить, он должен был научиться плавать. Он должен сам захотеть уметь плавать, сам бороться с сильным подводным течением, чтобы его вновь не утянуло в бездну. Он должен был бороться и быть сильнее. На этот раз. После такого количества проигрышей достаточно лишь одной победы и этот раунд может стать решающим во всей этой игре в прятки-догонялки. — Не в радость, но, кажется, я понял принцип, так что я согласен.       Антон кивнул. Он не дурак, видел, что мужчина согласился на его предложение без особого энтузиазма, словно уговаривал себя поступить именно так. Он не умел читать людей, не любил проникаться их эмоциями и больше всего на свете мечтал перестать потакать их желаниям. А потому он наконец-то промолчал.       Молчал, пока мыл посуду после вкусного завтрака. Когда часами напролёт пропадал за экраном телефона. Когда уходил включать маяк. Когда читал перед сном оставленные в книжном шкафу комиксы. Молчал изо дня в день. Наслаждаясь и утопая в отсутствии необходимости общаться с другими людьми.       Но Арсений так не мог. Он вызвался на этот остров не потому, что хотел спрятаться от всех, и ему было нужно общение. Пары фраз живого общения на завтрак, обед и ужин хватило бы, чтобы без труда продержаться на плаву, но уже вторую неделю в доме царило молчание, а потому Арсений чувствовал, что начинает тонуть.       Выходя на прогулку, чтобы подышать свежим воздухом, он задыхался от невозможности отпустить прошлое. Горизонт манил, упрекал, пожирал, внушая Арсению чувство вины, и мужчина верил просто потому, что сам говорил себе тоже самое каждый прожитый в городе день.       Мотнув головой, он отложил недочитанную книгу на край кровати и немигающим взглядом уставился в потолок. Его коллега-сожитель закончил с мытьем посуды и шаркающей походкой направился к своей кровати. Он лениво зевнул, устав то ли от безделья, то ли от слишком длинной прогулки и, не расправляя кровать, распластался на ней, уставившись в экран своего телефона, ожидая, когда страничка социальной сети обновится.       Погладив книгу по шершавому корешку, Арсений решился. — Почему ты здесь? — быстро осекся, остановив себя на первой же фразе. — Нет, прости, неправильно — почему ты решился… — и снова остановил себя на полуслове. — Нет, тоже неправильно. Прости. Не отвечай. Вопрос слишком личный, наверное.       С первого взгляда казалось, что Антон не обратил ни малейшего внимания на отчаянные попытки мужчины заговорить с ним, но если присмотреться внимательнее, то можно было заметить, как в уголках глаз юноши появилось несколько морщинок, а взгляд стал будто зеркальный, отсутствующий, и смотритель полностью превратился в слух, жадно внимая каждому слову мужчины.       Он все ещё пытался понять, насколько хороший человек его новый коллега, и стоит ли держаться от него как можно дальше. Опыт прошлых лет не позволял юноше расслабиться, не позволял довериться первому впечатлению и мирному поведению, которое мужчина демонстрировал прожитые совместно две недели. Его разум кричал, что где-то здесь подвох, что быть хорошо и идеально не может, а потому постоянно нужно быть начеку.       Арсений, тем временем, так скучал по простым разговорам, что первая неудачная попытка завязать с коллегой диалог совсем не расстроила его, даже наоборот — добавила храбрости и решимости. — А я последние несколько лет в фирме работал, — начал свой монолог мужчина, надеясь если не развязать своей общительностью парнишке язык, так хотя бы самому выговориться. — Знаешь таких людей, которых называют «белые воротнички»? Зарывался в бумагах с головой с самого утра и до конца рабочего дня, отвлекаясь лишь на обед и парочку чашек хорошего кофе — в десять и в три. Вдыхал аромат свежезаваренного напитка, наблюдал издалека на свой заваленный бумагами стол и так противно на душе становилось, что даже кофе переставал радовать. Да и сейчас, вспоминая это все… Противно! На душе, в голове, а на языке привкус кофе, то ли нормального, то ли уже нет — понять не могу. Воспоминания, они же разные бывают, — порой, когда Арсений долго о чем говорил, то резко перескакивал с одной темы, на другую, не замечая этого. — Хорошо, если воспоминание — это просто образ. Промелькнуло оно в твоём сознании и исчезло, будто бы его и не было. Куда хуже, если картинкой — закрываешь глаза и видишь все в мелких деталях, словно фотографию разглядываешь. Улыбается кто-то, хмурится или вовсе безразличен — все видишь. Но самое ужасное — это слышать или обонять. Мозг как будто бы с катушек съезжает и перестает понимать, где реальность, а где что-то уже давно старое, пережитое и вообще…       Арсений замирает. Понимает, что начал болтать лишнего, что весь его монолог из простой жажды живого общения превращается во что-то жалобное, раскрывает его слабую натуру и ноющие душу и сердце. Дрожащими пальцами, не глядя, на ощупь находит на кровати корешок книги и, схватив её, резко открывает на загнутом краешке страницу и тут же цепляется взглядом за самые первые слова, читая строчку за строчкой, ничего не понимая и ни во что не вникая. Просто потому что всё, достаточно, на сегодня, видимо, общения хватит.       В то же время, когда мужчина схватил книгу, чётко давая понять, что его монолог окончен, палец Антона впервые за несколько прошедших минут коснулся экрана телефона, проматывая ленту новостей вниз. Он слушал своего соседа. Внимательно слушал. И даже более того — он своего соседа понимал. Все эти воспоминания — поддерживал он Арсения — уж лучше образов, чтобы секунда-две и все, отмучился, ты снова здесь, в настоящем.       Больше границу личного Арсений не переходил. Каждый вечер он что-то рассказывал: как любил в детстве купаться в речке, как с лёгкостью ему давалась учёба в школе, как он в первый раз попробовал алкоголь. — У меня, конечно, диплом об окончании экономического есть и работал я практически по специальности, но, знаешь, так обидно, что я мечту свою похоронил, — Арсений приостановился, удивленно смотря на Антона, который впервые за проведенные вечера, отложив телефон, повернулся лицом к Попову и внимательно слушал. — Я артистом хотел быть, даже позже выучился на актера театра и кино, но дипломом своим так ни разу почти и не воспользовался. Аниматором детским был, ведущим праздников, но так ни в одном спектакле и не сыграл, ни в одном фильме не снялся. — А я всегда человеком хотел стать, — еле слышно подал голос юноша и резко откинулся головой на подушку, неотрывно смотря в потолок: — Обычным человеком. Таким, как вы, наверное. Чтобы своя квартирка была и не страшно, если съемная, но главное — просторная, чтобы дышалось легко. Хотел устроиться на какую-нибудь стабильную работу и ходить на нее каждый день, из года в год, ощущая какое-то… постоянство, что ли? А еще хобби хотел себе найти, чтобы прийти после работы, разогреть себе еду в микроволновке и забыть про нее, увлекшись чем-нибудь. Вот таким обычным, серым, непримечательным, но определенно счастливым я хотел быть, но кто я?       Арсений замирает от повисшего в воздухе неожиданного вопроса и лишь внимательнее вглядывается в лицо коллеги, пытаясь найти ответ в его глазах, мимических морщинках и поджатых уголках губ, но не находит. Видит лишь потерявшегося в таком огромном мире маленького человека. Уставшего, отчаявшегося, сбежавшего от всего, что его окружало, туда, где окружать его будут только его собственные мысли и бескрайний океан.       Вдруг, с Антоном начинает происходить что-то странное. Мужчина замечает, как юноша начинает чаще дышать, судорожно хватая ртом воздух, как он с силой сжимает рукой толстовку на груди в области сердца и как весь его лоб покрывается испариной. Вопреки всему, в его глазах нет ни капли страха, лишь отвращение к самому себе, принятие того положения, в котором находится. — Ничтожество, — одними губами шепчет юноша и резким движением встает с кровати, подбегает к двери и, руками схватив свои кроссовки, выбегает за дверь, захлопывая её.       Антон считает до семидесяти пяти и только тогда начинает ощущать холод мокрой травы под нагими ступнями. Он дрожащими руками натягивает обувь и обхватывает себя за плечи, пожалев, что в приступе паники и диком желании скрыться от посторонних глаз даже не подумал прихватить с собой куртку.       Спустившись к берегу, он продолжает судорожно дрожать от порывов холодного воздуха, но океан завораживает. Антон смотрит вдаль и успокаивается от одной только мысли, что на этом острове есть только он и еще один, как юноше начинает казаться, хороший человек, а все остальные там, далеко. Они больше не смогут дотянуться до него своими мерзкими, противными ручонками и оставить на чувствительной коже ярко-фиолетовые следы. Иногда от ударов, иногда от желания обладать и унизить совершенно другим, но более грязным способом. — Здесь нечего бояться, — успокаивает Антон сам себя и оборачивается на маленький белый домик, из трубы которого неравномерно валит светлый дым.        Сложив руки лодочкой, он несколько раз дышит на них теплым паром, а затем понимает, что хочет домой.       Хочет, потому что там тепло, уютно и спокойно. Мужчина никогда не нарушал его личных границ, никогда не требовал ответов, если задавал вопросы, и так по-доброму улыбался, когда разговаривал по телефону со своими друзьями.       Сам Арсений думал, что улыбаться разучился уже давно, пару лет назад и не замечал, как, забываясь, уголки его губ приподнимались, пусть и ненадолго, лишь на несколько секунд, а затем снова возвращались в уже привычное им положение.       Когда дверь вновь открылась, чтобы впустить в дом промерзшего и успокоившегося смотрителя, мужчина обернулся к нему и посмотрел так спокойно, словно произошедшее совершенно недавно было обычным событием. Он аккуратно поставил кружку с ароматным чаем на тумбочку рядом с кроватью Антона, не забыв подложить под нее сложенный в несколько раз листочек бумаги вместо подставки. — Выпей, это очень хороший чай. В нем мелисса, цветы ромашки и что-то еще, мне его… — Арсений резко замолкает, понимая, что не хочет говорить о том, что этот чай ему прописал психотерапевт. — Мне он очень нравится, после него сны становятся спокойными.       Антон кивает, силясь поблагодарить мужчину, но ничего больше улыбки так и не слетает с его губ. Наскоро переодевшись, юноша забирается под теплое одеяло в кровать, наслаждаясь не таким уж и вкусным, но отчего-то приятным напитком. Он едва ли не вздрагивает, когда мужчина садится на краешек его кровати с книгой в руках. — Я почитаю для тебя, — Арсений показывает ему потертую обложку книги Табо Фишера «Философы с большой дороги».       Антон не любит книги. Просто потому, что никогда их не читал и не собирался начинать. В его жизни как-то не было выделено место на то, чтобы часами напролет пялиться на страницы без картинок и восторгаться слогом автора, но отказаться от предложения Арсения он не мог.       У юноши нет воспоминаний из детства, когда мама или папа читали бы ему какую-нибудь сказку перед сном, а он прикрывал глаза и притворялся, что спит, ожидая поцелуя на ночь, а потому узнать, что это такое, ему хотелось. Даже без поцелуя на ночь. Даже если это не мама или папа, а человек, которого ты знаешь едва ли месяц.       Арсений же заботиться о людях любил, но не хотел. В его жизни прошли те дни, когда он отдавал другим всего себя, требуя в замен лишь их реакцию и благодарность. Он больше не хотел стараться делать жизнь кого-то краше, приятнее, счастливее просто потому, что его жизнь перестала быть такой. Он не мог дать другим того, чего не было у него самого, но сегодня, кажется, океан начинал понемногу возвращать ему свой должок.       Книга, которую Арсений выбрал, была наполнена добротой и юмором. Мысли двух друзей, с претензией на философию, когда-то давно заставляли смеяться самого мужчину так звонко, что он надолго запомнил эту книгу.       Читал Арсений спокойно, но с чувством, оправдывая свой диплом об актерском образовании и уже на минуте десятой глаза его коллеги закрылись, но ресницы то и дело продолжали трепетать, выдавая бодрствующего юношу и мужчина продолжать читать дальше.       Увлекся, потерял счет времени и не заметил, как юноша и правда уснул. — Прочие подробности детдомовского воспитания опущены: a priori предполагалось, — продолжал читать мужчина, — что если это был не сам ад, то один из его филиалов.       После этих слов юноша резко дернулся и сжал руками краешек одеяла так сильно, что костяшки пальцев побелели. Его сон становился беспокойным, и мужчина услышал тихие сухие всхлипы. Антон не плакал, по крайней мере в реальности, но сон его резко сменился и поднял в памяти момент первого раза. Именно в тот день он сломался и узнал, насколько противно и больно быть таким слабым, как он.       Антону было четырнадцать, когда его, еще надеявшегося на усыновление и на светлую жизнь, приметили двое друзей за восемнадцать, готовящихся покинуть детский дом. Они угрозами привели его в подвал и там, стоя рядом с грязными списанными матрасами, спиной упираясь в скрипучий полуразобранный шкаф, мальчишка едва сдерживался, чтобы не заплакать. Он знал это место, знал кучу других скрытых мест на территории детского дома лишь потому, что и раньше его притаскивали сюда «старшаки».       Глаза наливались слезами, а в голове красным неоном горела одна единственная фраза: «опять будут бить».       И лучше бы били. По крайней мере, терпеть физическую боль мальчишка уже почти привык. Тот вечер Антон запомнил на всю жизнь. Запомнил, как противно там пахло сыростью, страхом, унижением. Запомнил ту боль, меньше физическую, больше — душевную. Запомнил тот треск, когда внутри него что-то сломалось. Что-то очень важное. Оно заставляло мальчишку забывать все прошлые обиды и думать только о том, что все это временно. Что все закончится сразу, как только он навсегда переступит порог этого, как он уже привык называть, ада.       Друзья покинули детский дом на следующий день, не забыв оповестить оставшихся приятелей, что Антона — можно. Что Антон стерпит, что Антон боится и что Антон не сдаст. И Антон терпел, боялся, молчал, умолял, захлебывался слезами больше от унижения, чем от боли и ждал, когда все закончится. А через пару лет Антону надоело бороться и во время очередных унижений он превращался в безвольную куклу. Не двигался, не кричал, не умолял, даже дышать научился размеренно и единственное, что он так и не научился сдерживать — это слезы.       Отложив книгу, Арсений еще раз повернулся к мальчишке и увидел скатывающуюся по щекам к подушке запоздавшую слезу. Мужчина не был дураком, а потому сразу понял, что один из секретов своего коллеги он все же смог разгадать. Самый безобидный и нескрываемый — Антон сирота.       Рука мужчины с теплотой и заботой потрепала взъерошенные волосы юноши. Он почти забыл, как же все-таки приятно заботиться о других и сейчас, вспоминая, с тоской смотрел в сторону океана. Ему казалось, что он слышит всплески волн, чувствует, как сильно они врезаются в небольшой катер, оставляя на палубе бледную пену. Он снова почувствовал те страх и беспомощность, и больше всего боялся, что следом придет боль утраты. И она пришла. Не такая сильная, не такая навязчивая, но все такая же всепоглощающая.       После этого вечера Антон начал разговаривать. Он все так же не употреблял длинных предложений, не украшал их эмоциями и мимикой, но этих фраз было достаточно, чтобы восполнить потребности Арсения в общении. Парень не спрашивал личных вещей, не говорил ничего о себе, скорее просто констатировал факты настоящего момента: «Сегодня дома очень тепло», «Наверное, будет дождь», «Я на маяк».       Обычность дней не давила на подсознание, не заставляла скулить от тоски и лезть на стены. Наоборот, они дарили такое спокойствие, что остаться здесь хотелось навсегда, лишь бы больше никогда ничего не чувствовать — так думали оба смотрителя, наслаждаясь жизнью на маленьком необитаемом острове.       Еще через месяц Антон понял, что прочитал все оставленные в книжном шкафу комиксы и теперь нужно найти другой способ коротать вечера. Он долго стоял, разглядывая обложки уже прочитанных изданий, думая, а не перечитать ли ему что-нибудь, но понимая, что занятие это будет скучным, ставил комиксы обратно, на свое прежнее место. — Скучный сегодня будет вечер, — вновь констатация факта.       Шастун прекрасно помнит о скачанных на ноутбук фильмах, но смотреть их нет никакого желания, как и настроения наслаждаться тишиной, залипать на супергероев, а после лечь спать через пару часиков. — А книгу почитать не хочешь? — отрываясь от своего телефона, спрашивает Арсений. — Нет, спасибо, я ими не интересуюсь как-то. Что может быть интересного в том, чтобы просто что-то читать? К тому же, у меня отсутствует фантазия, я не умею представлять что-то или мечтать о чем-то. А, может, и умею, просто не делаю этого.       Антон и сам не заметил, как начал доверять мужчине, но, когда вдруг осознал это, никак не мог понять, чем его коллега это заслужил. Чаем с ромашкой? Ненавязчивостью? Спокойствием? Не имея привычки принимать данное как факт, ища везде подводные камни, юноша часами рылся в себе, ища ответы на заданные вопросы, но каждый раз натыкался на невидимую стену и сдавался.       Так, как он это делал всегда. Каждая извилина мозга юного смотрителя привыкла к тому, что сдаваться нужно каждый раз, как только появляется какая-либо трудность. Так легче принимать свое положение и так проще смириться с поражением, ибо на победу юноша уже давно перестал надеяться.       Арсению же нравилось, как парнишка раскрывался. Он перестал контролировать свою речь, рассказал про своих друзей, Димку и Макара, а еще с удовольствием уплетал приготовленную мужчиной еду, щедро ее нахваливая. — Там вроде была книга Лермонтова, — словно пропустив слова парня мимо ушей, соскочил с кровати Арсений. — Есть у него очень хорошая поэма, называется «Мцыри». Я не раз ее перечитывал, даже некоторые главы наизусть знаю. Я тебя, конечно, не заставляю, но мне почему-то кажется, что ты сможешь ее понять.       Мужчина протянул найденную книгу Антону и юноша долгим взглядом окинул однотонную обложку. Само слово «поэма» уже не внушало доверия, а странное название, значение которого он вообще не знал, только сильнее увеличивало желание отказаться от предложенного чтива, но Антон согласился. В тот самый момент, когда Арсений, устав ждать, неуверенно покачнул книгой, поднося её ближе к Шастуну.       Поэма не впечатлила Антона первой главой и юноша лениво перелистывает страницу, даже не надеясь ни на что интересное. Разве может быть супермен на Кавказе или железный человек в монастыре? Нет, а потому интересной данная книга быть не должна.       Юноша вновь ошибся. С первых же строчек второй главы он потерял счет времени, а сердце болезненно отзывалось на каждую рифму. Он слишком сильно понимал все чувства главного героя, слишком явно представлял лес и горы, захлебываясь в собственном дыхании и забывая дышать.       Когда-то он хотел быть таким же — сражаться за свою жизнь, за свою свободу и за правду, но быстро сдался, замкнувшись в себе. Он не был тем, кто бежал на свободу, чтобы научиться жить и вспомнить, как это. Наоборот — он от этого мира скрылся, чтобы все забыть, но тем не менее он главного героя понимал.       Последние строки поэмы были дочитаны тогда, когда темноволосый мужчина уже мирно посапывал на соседней койке. Положив книгу на тумбочку, Антон чувствовал, как его сердце сжимается, а дышать становится сложнее и он всей душой проклинал свои панические атаки за постоянство и настойчивость. Укрывшись с головой одеялом и высунув на свободу только нос с подбородком, юноша попытался успокоиться и вновь начал считать.       Сегодня он дошел до ста пятидесяти семи и это первый раз, переваливший за сотку.       «Разве стоила его жизнь нескольких дней свободы, борьбы, влюбленности и страха? — задавался вопросом юноша. — Идиот!»       Сам Антон влюбляться не умел. Ему претила необходимость доверяться человеку, оголять перед ним душу, а затем — тело. Его передергивало каждый раз, когда рядом со словом «любовь» стояло слово «секс» и мысли о том, что рано или поздно он все же влюбится, загонялись подальше в его подсознание. В самый темный уголок, чтобы не мельтешило перед глазами и не вызывало приступов рвоты.       Тем не менее утром книга не вернулась в книжный шкаф, а осталась лежать на прикроватной тумбочке. Арсений это заметил и сначала подумал, что Антон еще не дочитал поэму, но юноша не открывал книгу в течение дня, залипая в новостной ленте социальной сети, и тогда мужчина уже не знал, что думать. — Не понравилась? — Арсений кончиками пальцев провел по корешку книги. — Хорошая, — не поворачиваясь, ответил парень. — Не думаю, что буду перечитывать ее второй раз, но пусть лежит на тумбочке. — А еще что-нибудь почитать хочешь? Могу порекомендовать… — Нет, Арсений, не хочу, — резко перебил коллегу Антон. — А вы не хотите комиксов почитать? — Я ознакомлен с некоторыми, — легко ответил мужчина, допивая свой кофе, с кружкой которого он по странной привычке ходит по всему дому. — Обычная история, только от ярких картинок и мелкого шрифта в глазах рябит. Хотя Грут мне очень понравился, очень интересный персонаж и… — Арсений, хотите посмотреть фильм? — вновь перебивает коллегу Антон и сам ощутимо удивился своим словам и поведению. — Хочу, — нахмурился мужчина и отправился на кухню мыть свою кружку.       Смотреть фильм, говорил им с Позом Макар, всегда нужно с кем-то. Чтобы если захотелось заплакать, ты сдержался, ну, а если стало страшно, то всегда можно представить, что хищная тварь сначала сожрет того, с кем ты этот фильм смотришь и только потом тебя. Ну или не сожрет, если успеешь убежать. А еще, если фильм смешной, улыбка другого человека сделает тебя счастливым.       Илья всегда отличался своим позитивом от молчаливо-апатичного Антона и занудно-правильного Димки, но его и выделяло то, что он все-таки смог приобрести семью и познать такую недоступную его друзьям родительскую любовь.       Арсений присел на краешек кровати Антона и, откинувшись на подушку, поставил телефон на беззвучный режим. Он не любил, когда просмотр фильмов или спектаклей прерывали громкие телефонные звонки. Юноша сначала долго включал свой старенький, грозящийся в любой момент уйти на пенсию ноутбук, а затем, кажется, еще дольше выбирал фильм для просмотра.       Мужчина его не торопил. Завороженно вглядываясь в темноту за окном, он впервые за долгое время просто наслаждался моментом. — Хорошо, если бы сейчас пошел снег, — мечтательно протянул он. — Представь, какая была бы атмосфера.       Первый снег выпал через пять недель. Он шел непрерывно несколько дней подряд, заметая следы от дома до маяка еще до того, как фонарь маяка включался. Антон, наконец, достал из шкафа свой комплект «спецодежды», убрав свою легкую ветровку в спортивную сумку, и частенько бродил по острову, лениво пиная снег. Иногда юноша пропадал на улице часами, пытаясь понять, как еще несколько месяцев назад незнакомый мужчина достиг уровня доверия и уважения его «пасанов», но так и не мог найти ни одного вразумительного ответа. Он просто каким-то своим внутренним чутьем знал, что Арсений не опасен и что бояться его не стоит.       Арсений же, наоборот, в холодные времена любил отсиживаться дома, неустанно топя камин и разогревая промерзающий дом. Антон заметил, что мужчина все меньше смотрит на океан, но боль в его взгляде от этого становится лишь гуще и приторнее.       Побродив мимо облысевших деревьев, юноша нехотя вышел к берегу и заметил вдалеке неподвижно стоящую фигуру, от холода кутаясь в свое черное зимнее пальто. Крупные хлопья снега, гонимые слабым ветром, создавали иллюзию тумана, завесой скрывая сгорбившегося мужчину с застывшими слезами на глазах.       Арсений понимал, что начинает понемногу выплывать из своего состояния, что ему становится лучше, что он начинал заново чувствовать вкус жизни и, черт подери, как же ему было стыдно за то, что он пытался вновь научиться жить. Он не мог перестать корить себя за то, что произошло в прошлом, и считал, что вправе страдать за это всю оставшуюся жизнь, но он просто не хотел этого.       Арсений настолько устал ненавидеть себя, обвиняя во всех смертных грехах, что иногда начинал ловить себя на желании стать эгоистом и заботиться только о себе. Здесь, на острове, в полной тишине, он как никогда ясно слышал свои мысли и они, оглушавшие своей жестокостью и ясностью еще в августе, становились все тише и снисходительней.       Любимое пальто, кажется, совсем не грело, но расплывающийся изнутри холод мужчина чувствовал намного сильнее зимнего ветра. Хотелось снять верхнюю одежду, расправить плечи и полной грудью вдохнуть свежий, кажущийся теплым воздух.       Арсений уже давно забыл, как ощущается внутреннее тепло. Он отчаянно пытался вспомнить, просматривая фотографии со своей почившей женой, навещая родителей и проводя время с друзьями, но ничего не происходило. Все его тело изнутри, все органы промерзали настолько, что, казалось, кровь останавливалась в жилах и отчаявшийся человечек Арсений Попов переставал существовать. — Блять! — донеслось звонкое ругательство до ушей мужчины.       Смотритель резко обернулся и увидел, как с невысокой горки скатывается к берегу долговязый юноша. Он хаотично махал руками, пытаясь за что-нибудь схватиться, но плохая реакция дала о себе знать, и Антон пропускал все маленькие тоненькие деревца, подъезжая к ногам коллеги. — Может, нам льдом покрыть эту горку, чтобы ты дальше катился? — нагнувшись, будто бы искренне спросил мужчина. — Очень смешно, чтобы я сразу в океан уехал, ага! — недовольно ответил Антон, но вставать не торопится. — Я просто поскользнулся.       Арсений звонко рассмеялся и не сразу это осознал, но когда до ушей мужчины донеслось эхо его собственного смеха, он резко замолк. За последние два года он не смеялся так ни разу. Были моменты, когда умиленная или снисходительная улыбка появлялась на его губах, но чтобы такой легкий и непринужденный смех — нет.       Раскрыв от удивления глаза, Арсений медленно опустил голову, чтобы увидеть распластавшегося на снегу юношу, ловящего снежинки открытым ртом. Ничего внутри Попова не шевельнулось, не екнуло, но смеяться больше не хотелось хотя бы потому, что внутренний его мороз понемногу стихал, и это до смерти пугало озадаченного мужчину. — Слушай, кажется, пока я съезжал с горки, весь снег себе под кофту собрал, — Антон впервые переходит на «ты», сам того не замечая и не собираясь исправляться. — Пойдем тогда, — кивает Арсений, протягивая парнишке руку. — Мне еще нужно разжечь камин, а то заболеешь, умрешь и мне придется самому за работой маяка следить.       Антон не обижался на слова, сказанные с сарказмом, и, воспользовавшись помощью, поднялся на ноги. Он слышал слова намного страшнее этих: угрозы, унижения, насмешки и прекрасно научился пропускать все это мимо ушей. Однако самым сложным было оставить их за пределами своей памяти и не вспоминать сказанное по приходе домой, оставаясь наедине с самим собой.       В камине уже лежали приготовленные с вечера дрова, и наловчившемуся Арсению хватило несколько минут, чтобы разжечь огонь. Антон тут же прижал руки к медленно нагревающемуся защитному стеклу камина, то и дело подрагивая и посильнее кутаясь в теплый плед.       Точно так же грел руки их нежданный гость — Сергей Матвиенко, решивший навестить своего друга. Он приплыл на доставляющей на остров провизию лодке и имел в запасе лишь пару часов, пока его «такси» не уплыло обратно.       Мужчина южной внешности недовольно причитал на сильный ветер посреди моря и проклинал друга за его решение стать смотрителем маяка. Вообще Серега редко был чем-то доволен, ему больше нравилось критиковать все и вся, но другом он был верным. Каждый раз, когда Арсений терял тягу к жизни, терялся в себе и отдавал всего себя на растерзание воспоминаниям, армян с силой тащил его к психотерапевту и ждал весь прием около двери только для того, чтобы убедиться, что его друг никуда не сбежал.       Настя — девушка Сережи, как-то слишком ревностно относилась к той заботе, что ее парень уделял своему другу, и порой устраивала истерики с битьем посуды и вышвыриванием из окна платьев, подвесок и прочих подарков от своего парня. Она знала, как сильно любил ее армян. Знала, что между друзьями детства нет ничего, кроме дружбы. И она знала, что Сергей чувствует себя виноватым в несчастье Арсения, но все же не могла делить своего парня с кем-то еще.       Матвиенко, как лучший друг Попова, не мог спокойно смотреть на то, как один из самых близких ему людей чахнет и выцветает на фоне однообразной повседневности, и отчаянно искал способ взбодрить его. Он предлагал Арсению стать блоггером, но тот лишь открестился от этого «молодежного» веяния, раньше времени приписывая себя к жильцам престарелого дома. Сергей водил его на разнообразные мастер-классы, но все заканчивалось парочкой новых фотографий в инстаграме с глупыми подписями и нелепыми хэштегами. Далее были поездки всей дружной компанией с остальными друзьями на дачу на шашлыки, в лес по грибы, хотя ни один из них не был даже начинающим грибником и, наконец, к морю, чтобы просто понежиться на раскаленном песке, обожраться чурчхелы и надраться местным алкоголем.       Именно тогда пьяный Арсений, стоя по щиколотку в теплой воде моря и смотря вдаль, за горизонт, признался своему другу, что оказаться посреди океана — его мечта. Он мечтательно закрыл глаза, представляя себя на палубе старинного корабля, а вокруг него во все стороны одно большое ничто, лишь миллионы, а, может, и миллиарды литров воды.       Тогда-то Сергей и совершил самую большую ошибку в своей жизни — он решил исполнить мечту друга. Вернувшись домой и вдоволь выспавшись, он первым делом обыскал весь интернет, так до конца не понимая, что ищет, но, как бы это не было странно, нашел. Молодая пара, оба опытные моряки, познакомившиеся в одном из малоизвестных портов, хотят пересечь индийский океан и приглашают присоединиться к себе еще две желающие того же пары.       Сергей никогда не простит себе, что взял на себя смелость и написал им от имени друга. Он знал, что Арсений согласится, но не знал, что не только не спасет его от меланхолии, но своими же руками сломает всю его сложившуюся жизнь. — Я думал, ты шутишь, когда написал, что скоро навестишь меня, — признался Арсений, протягивая другу кружку с горячим чаем. — Я тоже думал, что шучу, но потом оказалось, что это возможно. Подумал тогда, что и в марте смогу приехать, но это время уже кем-то занято. Сам же видел, что лодка, на которой мы приплыли, максимум двух дополнительных людей выдержать сможет с таким-то количеством ящиков. — Сергей залпом выпил горячий напиток и, отдав кружку обратно, достал из большой сумки две бутылки шампанского и одну коньяка. — Это на Новый Год, чтобы ты трезвым не остался. И пацана этого длинного угости, я сегодня добрый.       Вспомнишь солнце — вот и лучик! Довольный своей находкой в ящиках юноша гордо занес в дом еще две бутылки дешевого российского шампанского — подарок от работодателя своим работникам и поставил на пол, раздеваясь. — Антон, темнеет уже, завтра бы все вместе разобрали, — с неким укором отчитывает младшего Арсений. — Ага! — недоверчиво смотрит на мужчину Антон. — Чтобы мы обнаружили две бутылки, а донес ты только одну?       Арсений широко улыбнулся на выдохе и отвёл взгляд на Серегин подарок, как бы взглядом указывая юноше на беспочвенность его опасений остаться трезвым в ночь на первое января.       Сережа смотрит на Арсения слишком долго, пытаясь понять, на самом ли деле он впервые за прошедшие два с лишним года видит такую яркую улыбку друга или она ему только чудится. Через секунду уголки губ смотрителя вновь возвращаются на прежнее место и только тогда Матвиенко понимает — не показалось. Его друг и правда пытается оставить прошлое, заново изучая потерянные эмоции. — Арс, тут еще пара презентов от нас с Настей, — вспомнил Сергей и вывалил оставшееся содержимое большой дорожной сумки. — Свитер тебе теплый, чтобы не застыл, грибочки маринованные, ананас консервированный, все для оливье. Настя сказала, какой же это новый год у тебя будет без оливье, так? Так.       Сережа путается в мыслях, пытаясь понять, что же именно послужило улучшению психологического состояния друга. Он точно знал, что это не одиночество, потому что Арсений, которого он знает — разговорчивый социофил. Даже в моменты дикой депрессии и апатии он регулярно писал другу пару раз в день только лишь потому, что изнывал от молчания. И это не мог быть океан, с некоторых пор снившийся Арсению только в кошмарах.       Армян оглядывал всё вокруг, не находя причин меняться и уже молча доставал из сумки оставшиеся презенты, пока не наткнулся на замотанную в старую футболку подарочную бумагу. — Арс, — шепчет он. — Я тут кое-что специально для тебя купил.       Мужчина не понимал, почему Сережа начал говорить шепотом, но на всякий случай обернулся, чтобы убедиться, что Антон занят на кухне своими делами и присел на пол рядом с другом. — Помнишь ты рассказывал, как твоему соседу понравилась книга, которую ты посоветовал, и ты тогда сказал, что ты бы с радостью ему ее подарил, если бы она была твоя? Ну, я почему-то подумал, что вы могли сдружиться, все-таки уже почти четыре месяца вместе живете, — Матвиенко протянул другу празднично завернутую книгу. — Подари от себя. Я у тебя в глубоком долгу и никогда, наверное, его не выплачу. — Не начинай, — резко прервал его смотритель. — А за книгу спасибо. Сдержаться бы только, чтобы раньше не подарить.       Армян усмехнулся, припоминания критическое отсутствии терпения друга, ведь и им с Настей он тоже, как и всем, дарил подарки раньше времени, а потом на сам праздник приносил что-то маленькое, потому что «не с пустыми руками же идти».       Резкий грохот с кухни заставил обоих мужчин обернуться в сторону настораживающего звука в ожидании объяснений. — Арс, ты опять сложил все кастрюли и сковороды на первую полку кухонного гарнитура? Я же тебе говорил — раз не дотягиваешься, оставь рядом с раковиной, я уберу!       Арсений неловко прикрыл лицо ладонью, широко улыбаясь, и Сережа подумал, что, скорее всего, он все понял. Просто потому, что знал своего друга с детства. Потому, что не видел таких искренних его улыбок уже несколько лет. И просто потому, что если быть внимательнее, чужой взгляд всегда выдавал его искренние эмоции и чувства. — Все, мне уже пора идти, — резко встал с пола Матвиенко. — Эти два бугая с лодки просто пришибут меня, если я задержусь тут еще хоть ненадолго.       Арсений вышел его проводить. В следующий раз он увидит друга не меньше, чем через полгода, а потому запомнить обычно недовольное, но сейчас отчего-то спокойное и удовлетворенное лицо друга хотелось получше. Остановившись метрах в девяти от пришвартованной лодки, армян потянул друга за локоть, заставляя того повернуться к себе и долго искал нужные слова, чтобы все звучало правильно. — Арс, знаешь, иногда сам человек не понимает того, что с ним происходит. Чаще всего это очень плохо, но, бывает, что это и к лучшему. Ты наконец-то возвращаешься и сегодня я был безумно рад видеть твою искреннюю улыбку. Мне даже как-то спокойнее стало от осознания, что вернуться домой ты уже можешь прежним. Тем, кем был когда-то, — короткая пауза, а в глазах Сережи страх сказать что-то не то. — Так вот, то, что ты чувствуешь, но, возможно, еще не понимаешь, это не плохо, Арс. Это хорошо. Этот остров… Когда ты вернешься, каким бы ты ни был и кем бы ты не стал, помни, я всегда поддержу тебя. Так же, как в школе, когда мы пропускали уроки или когда ты подавал документы в актерское училище. Понимаешь? Как когда ты выбирал обручальное кольцо и отказался от всего, чего хотел добиться. Я — твой друг. И даже если все вокруг отвернутся от тебя, я встану на твою сторону. Просто помни об этом, когда страх совершить ошибку пойдет наперекор твоим желаниям.       Сережа искренне верил, что понял все правильно, а потому авансом хотел дать другу ту самую поддержку, которая ему еще пригодится. Матвиенко уже просто до зубовного скрежета устал видеть постоянно напряженные брови Арсения и его пустой, направленный в никуда взгляд. Он устал чувствовать себя виноватым и, хоть и понимал, что прошлого не вернуть, просто хотел, чтобы все стало на круги своя.       И Антон мог им это дать. Мог вернуть того Арсения из прошлого, улыбающегося, мечтающего, с ярким блеском в глазах. Вернуть то время, когда все жили спокойно, не виня себя в произошедшем, не закапывая свою будущую жизнь под толстый слой непробиваемой ненависти к самому себе. И если это произойдет, Сережа, наверное, возведет для Антона храм и станет первым поклоняться его гигантской статуе. Пораженный словами армяна и не до конца понимая их смысл, Арсений слишком поздно опомнился, чтобы полноценно попрощаться с другом, а потому лишь с досадой помахал ручкой вслед отплывающей лодке.       Он знал, что меняется. Что постепенно возвращался к себе прежнему, отпуская прошлое и начиная заново жить. Арсению нравилось просыпаться по утрам и укутываться по самый нос в теплое одеяло, вдыхая прохладный воздух. Нравилось заниматься домашними делами, нравилось читать, пересматривать по нескольку раз одни и те же фильмы, гулять в одиночестве по острову, совершенно ни о чем не думая. А порой он замечал за собой и вовсе забытое ощущение — ему нравилось жить.       Мужчина понимал, что еще пара-тройка месяцев и он окончательно станет тем, кем являлся когда-то. До того самого момента. Говорят, что время лечит. Но нет, Арсений всерьез начинает думать, что лечит не время, лечит одиночество и поражается глупости своих мыслей. Он не знал, что именно послужило причиной его выздоровления и даже ни разу не задумывался об этом, пустив все на самотек и наслаждаясь своими изменениями.       Вернувшись домой, взгляд мужчины первым делом зацепился за аккуратно поставленные на обеденный стол пять бутылок алкоголя. — Ты что, пытался на глаз определить, в какой бутылке больше шампанского налито? — Опять смешно, — констатирует факт юноша, но не улыбается. — Надо их куда-нибудь убрать, чтобы соблазна не было. — Я вообще думал выпить на Новый Год то, что привез Серега, а те две бутылки, что ты приволок, оставить на наши дни рождения, — Арсений замирает, понимая, что день рождения коллеги они уже могли пропустить. — У тебя он когда? — Весной, — просто отвечает юноша. — Девятнадцатого. — А месяц какой? — Весенний.       Антон не любит свои дни рождения. Каждый год, девятнадцатого числа он просыпался и засыпал с одной единственной мыслью, что его жизнь ни капли не изменилась за эти триста шестьдесят с хвостиком дней, оставшись такой же дешевой и никчемной. Его друзья привыкли дарить подарки за несколько дней до или после самого дня рождения, не говоря никаких поздравлений или пожеланий, просто оставляя их на видном месте, покидая комнату друга в общежитие. — Хорош выпендриваться! Мой двадцатого мая. — Ну, мой чуточку раньше будет, — через силу выдавливает из себя юноша, — девятнадцатого апреля.       Кивнув, мужчина взял две бутылки, кивком указывает Антону на длинный шкаф, потому что до ручки на самой высокой дверки дотянутся может только он.       Если положить руку на сердце и честно признаться — Антон скучал по бухлу. Чуточку меньше, конечно, чем по сигаретам, но тяга ко вторым уже начинала понемногу сходить и юноша шутливо писал в чате своим друзьям, что с острова он вернется без вредных привычек. А про себя добавлял — еще бы хотелось и без памяти.       Антона больше не пугало прошлое. Ему хотелось потратить полученные от работы смотрителем деньги на переезд в другой город и наконец перестать бояться отголосков прошлого. Он не понимал, почему до сих пор не сделал этого, замкнувшись в своей скорлупе и уверяя себя, что у него непременно ничего не получится. Юноша боялся действовать. Принимать легкие наркотики и наслаждаться минутами забвения было и проще, и приятнее. Ему не приходилось перешагивать через себя и бояться за результат, он просто каждый раз, когда реальность становилась совсем невыносимой, убегал от нее куда-то в себя, брал передышку и, когда его отпускало, возвращался уже совсем новым, готовым и дальше терпеть все прелести своей непростой жизни.       Друзья говорили — подсядешь, но Антон не становился зависимым. Даже наркотики не могли в полной мере заинтересовать потерявшего полный интерес к жизни человека, к тому же юноше всегда хватало малого, он не гнался за чем-то большим, оголяя свои руки. Не колоться — это был его единственный принцип, потому что он помнил своего отца. Человека, чьи руки и бедра покрывали не только яркие синяки, но и не заживающие язвы. Помнил беззубый рот и глаза, полные безразличия ко всему, что не могло принести ему нужной выгоды. Помнил рой мух над еще живым, но уже разлагающимся телом.       Антона никто не любил. Этот факт, прежде больно отдававшийся в сердце маленького Антоши, для взрослого Антона был пустым набором букв. Порой, напившись, он ловил себя на мысли, что быть любимым хотелось, но не больше, чем сгонять в магазин за добавкой. И вот в его жизни случился момент, когда обширное «никто» сократилось до одного короткого имени и выносить факт своей ненужности стало намного трудней.       За днями, проведенными вместе, Антон и не заметил, как при виде Арсения ему становилось чуточку спокойнее на душе и впервые со своих четырнадцати лет он захотел сделать хоть что-нибудь, чтобы снова стать кем-то. Собственные слабости и воспоминания давили на него, заставляя ненавидеть себя за бесхребетность.       Юноша смотрел на своего коллегу и видел идеального мужчину. Он зарывался в себе, уверял, что не нужен ему точно так же, как и всем остальным, а потому хотел стать лучше. Антон уже давно не был ребенком, а потому знал, что влюбленность всегда проходит, если не перерастает во взаимные чувства.       Противное слово с наивным смыслом наконец-то всплыло в подсознании юноши и он больше всего боялся, что со временем оно перерастет во что-то более серьезное и более болезненное — любовь. Антон утешал себя мыслями, что он не столько влюблен в своего коллегу, сколько благодарен. Это первый человек, отнесшийся к нему по-доброму, с заботой. Димка с Макаром выросли вместе с Антоном в одном месте, а потому их сплоченность и забота друг о друге принималась за что-то само собой разумеющееся. — Тох, ну, ускорься же ты, — нарезая картошку неровными кубиками, попросил Арсений. — Такими темпами мы Новый год в грязи будем встречать. — Я почти закончил, осталось только зеркало твое любимое протереть! Кстати, я не замечал, чтобы раньше ты использовал его также часто, как в последний месяц. — Значит, невнимательный.       Мужчина и правда начал с особым вниманием следить за своей внешностью совсем недавно. Теперь его не устраивали просто расчесанные волосы и слишком темные круги под глазами. Раньше он всегда слишком щепетильно относился к своему внешнему виду, но апатия и нежелание делать вообще хоть что-то отбили у него любимую привычку смотреться во все зеркала, которые только попадались на его пути.       Арсению и стараться-то выглядеть великолепно было здесь не для кого. Его не окружит, как в прекрасные старые… слишком старые времена толпа симпатичных девушек с явным желанием познакомиться, не имеет смысла выглядеть солиднее многих высокомерных мужчин просто для удовлетворения собственного достоинства, да и лопоухий мальчишка, кажется, равнодушно относится к изменениям в мужчине.       А вот это было обидно!       Арсений и сам не понимал, почему мнение коллеги для него стало так важно. И ему в голову закрадывалась мысль, что, если вдруг мальчишке не понравится одна из его футболок, то мужчина без сожалений выбросит ее или превратит в половую тряпку.       Арсений связывал это рвение оказаться Антону нужным с его триумфальным возвращением к жизни. Здесь, на острове, его коллега был единственным, кто волей-неволей застал борьбу мужчины за свое будущее и может именно это послужило причиной для Арсения считать Антона кем-то родным, чуть более, чем просто знакомым или другом. Глядя на юношу, мужчина думал, что хотел бы себе именно такого сына или брата, что именно о нем, прожившем, судя по всему, слишком много за свою еще короткую жизнь, но упорно молчащем и мастерски притворяющимся обычным подростком, ему хотелось заботиться. — Салат готов, — гордо оповестил коллегу Арсений, перемешивая кубики овощей с майонезом. — Забудь уже про это зеркало, лучше тарелки мне подай.       Антон с особым энтузиазмом отмывал разводы и жирные отпечатки пальцев от покрытого серебром стекла и так увлекся, что останавливаться на половине сделанного не собирался. Для юноши вот так вот готовиться к празднику впервые. Как-то… по семейному, что ли. Когда с самого утра, после выключения фонаря на маяке, убираясь на воображаемом дворе и украшая дом вырезанными снежинками, он впервые поддался, как говорит Арсений, «новогодней кутерьме». Антон не уверен, что знал это словосочетание раньше, но узнавать и чувствовать что-то новое больше не было страшно.       Арсений с удивительной легкостью открыл заиндевевшую бутылку с шампанским и довольно посмотрел на белый пар, поднимающийся на несколько сантиметров над горлышком бутылки. — Эй, не начинай без меня, — недовольно куксится юноша, бросая грязную тряпку в раковину и заливая ее водой. — Ждать я не буду, так что быстро споласкивай ее и садись за стол!       И Антон повиновался. Ему никогда не нравилось быть ведомым, это практически никогда не заканчивалось чем-то хорошим, но Арсению подчиняться хотелось. Почти за полгода этот мужчина ни разу не вызвал в юноше неприятных эмоций, не упрекал, не унижал, не использовал, а потому и быть к нему ближе очень хотелось.       Сигнал на этом острове был слабым, и посмотреть новогоднее поздравление президента смотрителям не удалось, но ни Арсения, ни Антона это совершенно не расстроило. Они с самого начала не хотели смотреть на то, как глава страны обозревает подтасованные факты, обещает небылицы и, позабыв про искренность, поздравляет с наступающим новым годом.       Оказывается, что для того, чтобы почувствовать себя счастливым, многого не нужно, всего лишь приглушенный свет, одна большая тарелка оливье, пара бутылок шампанского и приятный разговор с очаровательным человеком.       Очаровательный… Одно и то же слово набатом звучит в затуманенных прекрасным вечером головах смотрителей и заставляет немного съежится от внимательных взглядов и неловких улыбок, но из них двоих лишь Арсений понемногу начинает понимать, что ради улыбки человека напротив готов навечно остаться в этом месте — окруженном океаном острове. — Ну что, коньяк? — только ради вежливости спрашивает Антон, подскакивая с места за бутылкой с янтарной жидкостью.       Арсений удовлетворительно кивает, скорее самому себе, обещая держать себя в руках и не впадать в алкогольное забытье — состояние, когда под действием градусов у него окончательно развязывается язык.       Уговоры с самим собой оказываются провалены, когда Арсений допивает вторую протянутую порцию коньяка и вспоминает свою жену. Вслух. Сначала то, как они познакомились, затем — их семейную жизнь: однообразность дней и отсутствие каких-либо эмоций. Даже, скорее всего, отсутствие чувств. Мужчина и сам не знал, в какой именно момент начал относиться к своей некогда любимой жене холодно и отстранено, но думать о лимите своей любви совершенно не хотелось. Все-таки если любишь по-настоящему, то любишь навсегда. — Есть закурить? — невпопад спросил Арсений, бросивший это дело несколько лет назад, аккурат перед свадьбой. — Последняя, — без толики сожаления ответил Антон. Эта сигарета была припасена на тот момент, когда от окружающего мира станет тошно и невыносимо, но, пока рядом такой замечательный человек, как Арсений, все вокруг сияет разноцветными красками.       Закуривает мужчина быстро, отточенным и незабытым движением, выпуская пары ядовитого дыма и все же задыхаясь в судорожном кашле. — Э, полегче, — шаркнул по успевшему выпасть за вечер снегу Антон. — Раскуривай ее с удовольствием. — Я убил свою жену, — выплюнул вместе с дымом Арсений, поднося ко лбу леденящий комок снега. — Я думал, что после того путешествия по океану все станет на свои места. Ну, знаешь, что у меня вновь появится тяга к жизни, а у Алены пропадет чувство вины. Она всегда винила себя за то, кем я стал за те несколько совместно прожитых лет. Она думала, что дело в ней, а все оказалось совершенно не так. Дело было во мне — я не хотел меняться. Все жил в своих грезах и мечтал о театре, о славе. Пусть даже если бы пара десятков человек, но восхищались бы мной. Это было так глупо. Мы попали в шторм, нас бросало из стороны в сторону, палубу заливало водой, но единственное о чем я думал в тот момент — это как бы спасти свою шкуру. Ничья жизнь не волновала меня так же сильно, как своя собственная, и я никогда не смогу простить себя за это.       Арсений рассказывал все это с облегчением, докуривая последнюю сохраненную Антоном на всякий случай сигарету, вглядываясь в ясное звездное небо. Ему наконец-то не было больно вспоминать о прошлом, но стыд за страх в экстренной ситуации не отпускал. Мужчина продолжал винить себя во всем произошедшем, однако, перестал ставить на себе крест. — Я не знаю, почему Алена выбежала на палубу во время шторма. Вероятно, пыталась найти меня, беспокоилась, — смотритель выкинул в сугроб тлеющий бычок сигареты. — Она не удержалась на ногах и выпала за борт. Захлебнулась. Утонула. Она не должна была умирать так просто, от моей прихоти, желания бежать от скучных повседневных дней. Вот так вот, из-за ничего и ни ради чего. Просто умерла, оставив меня с огромным грузом на сердце.       Антон не мог в полной мере понять напарника, хотя бы потому, что он никогда никого не любил и никто никогда не умирал ради него. — Не думаю, что ты в этом виноват, — юноша топтался на одном месте, пытаясь согреть ноги. — Каждый человек сам в ответе за свою жизнь. Она запросто могла бы не плыть вместе с тобой в то дурацкое путешествие, но она поплыла, и это было только ее решением. Как и то, что она выбежала на палубу во время шторма. Никто же ее не выгонял? Не выгонял! Она знала, на что шла. — Но ведь это все было ради меня!       Мужчина и сам не замечает, как выкрикнутые им в истерике слова остаются неуслышанными, не отдававшимися эхом, не повторяющимися в сознание. Он лишь чувствует, как длинные мужские руки обхватывают его за плечи и прижимают к себе так сильно, что, кажется, слышен хруст собственных ребер. От мальчишки пахнет алкоголем и дешевым парфюмом, и этот запах отныне крепко отпечатается в подсознании Арсения.       Мужчина долго не думает, обнимая Антона в ответ и впервые за последние несколько лет понимает, как же сильно ему не хватало вот такой вот простой близости, когда обнимать в ответ хочется крепко и отчаянно, как в последний раз.       Арсений, кажется, начинает понимать, что с ним происходит. И само осознание происходящего приводит его в неистовый ужас.       Неужели он, Арсений Попов, обычный офисный клерк, в прошлом заядлый семьянин, вот так вот просто взял и влюбился в неказистого мальчишку? В эти оттопыренные уши, вечно взлохмаченные волосы и забавную родинку на кончике носа? Ту самую родинку, на которую невозможно не смотреть при разговоре? В ту самую родинку, которая так сильно раздражала Арсения в первые пару месяцев работы на маяке, а во все последующие — дико забавляла?       Мужчина думает об этом и на следующий день, проснувшись с легким похмельем и тяжелым осознанием своей ориентации. Сжав ладонь в кулак, он с силой ударяет его о матрас рядом с собой и в безысходности закрывает глаза. Арсению стыдно за самого себя. За то, что предал свои убеждения матерого гомофоба, но понимание, что именно незаметно появившиеся в его сердце чувства к младшему смотрителю вытянули его из того ужасного состояния, в котором он находился несколько последних лет, все перекрывает. Антон подарил ему желание жить. То, что не смогли сделать психотерапевты и лучшие друзья, сделал забитый мальчишка с очаровательной улыбкой.       От собственных мыслей Арсения тянет блевать. Он усмехается и напоминает себе, что очаровательная улыбка может быть у Джессики Альбы или Моники Белуччи, а у Антона… И язык не поворачивается сказать, что улыбка Антона не очаровательна, не ослепительна и вообще сам юноша так себе.       Снова тянет блевать, но уже от приятного воспоминания вчерашнего объятия. Мужчина еще никогда не испытывал такого сильного отвращения к самому себе. Сильнее это отвращение становилось в тот момент, когда Арсений искоса смотрел на вошедшего в дом коллегу и желал вновь оказаться в его объятиях.       Только сейчас слова Сереги обрели смысл. Он и правда не знал, что с ним происходит и тем более не знал, хорошо это или нет. Его друг утверждал, что все хорошо, что все это только к лучшему, но так ли это? Как может быть к лучшему то, что не воспринимается большинством людей на планете земля?       Арсений корил себя за свои чувства пару недель, просыпаясь с ненавистью и засыпая с нею же. Далее — круче, он начал испытывать к самому себе отвращение за то светлое чувство, которое так отчаянно хотел вновь почувствовать и которое сыграло с ним такую совершенно злую шутку. Еще через некоторое время произошло то, чего не ожидал даже сам мужчина — он смирился.       «Ну люблю», — думал он. — «И люблю, что уж теперь с этим делать!»       Вопреки нежеланию Арсения принимать свою любовь именно к мужчине, Антон отказывался верить, что он вообще кого-то полюбил. Это чувство было для него под негласным запретом, но после того, как он не смог сдержать порыв оказаться ближе с дорогим человеком, обнял Арсения и почувствовал, как земля буквально ускользает из-под ног, запретов стало заметно меньше. Он пытался, как и раньше, искать происходящему разные отговорки, списывая все на чрезмерную доброту Арсения, но желание коснуться губ мужчины своими нельзя было объяснить такой простой отговоркой.       Он старался не смотреть лишний раз на мужчину, не разговаривать, надеясь, что его глупые и такие некстати появившиеся чувства развеются сами собой, но любовь — не простуда — не пройдет, если ее долго игнорировать. Ее либо лечить тотальной изоляцией надо, либо просто поддаться ей и плыть по течению, даже если в конце ждет водопад или айсберг, и им просто звездами на небе предсказано утонуть.       Но сопротивляться великолепию Арсения невозможно! Хочется смотреть на этого мужчину, прикасаться к нему, обнимать, целовать и это то, что юноша никак не мог себе позволить. Им суждено быть на этом острове всего лишь год, а затем мужчина оставит Шастуна одного посреди океана со всеми его безответными чувствами и что тогда? Возвращаться в тот мир, который кишит людьми, предательством и насилием?       Антон и сам не знал в последнее время, чего он хочет. В августе, когда он только ступил на этот остров, он был полон решимости остаться здесь так долго, как только сможет. Хотел уговорить их работодателя по истечению сроков контракта оставить его на маяке еще на год, а после — еще на один. Юноша вновь почувствовал в себе дикое желание не возвращаться в тот безобразный мир.       Даже за Арсением.       Даже ради Арсения.       Все планы по переезду и попытке начать новую жизнь обычного подростка забиты, забыты и похоронены где-то глубоко в подсознании. Антон втайне надеялся, что намного глубже когда-то так же похороненного чувства любви, так не вовремя и неожиданно всплывшего на поверхность, как дерьмо, которое уже и не воняет, но оттолкнуть его палкой, чтобы плыло себе дальше — святая обязанность.       Борьба внутри юноши не стихала, он то давал слабину, проигрывая своим чувствам и наслаждаясь каждым движением своего коллеги, то весь день проводил на маяке, не желая видеть того, кто своим появлением разрушит все планы юноши и ломает его по новой. Так сильно и увлеченно, что захочется головой о стену биться, только бы перестать хоть что-то чувствовать.       А затем снова считать. И снова больше ста. — Антон, сядь, — как-то слишком неуверенно просит мужчина и юноша грузно плюхается на кровать, откидывая телефон на подушку.       Мужчина сполз со своей кровати на пол, придерживая одной рукой новенькую книгу. Таких на маяке нет, только старые издания с пожелтевшими страницами и наполовину выцветшими чернилами. Арсений смотрит на Антона снизу вверх, ловя его недоумевающий взгляд, прочищая горло и нервно улыбаясь. Книга становится тяжелой и поднять ее перед собой стоит титанических усилий, но Попов не из тех, кто так просто сдается, а потому рывком подносит книгу почти к носу Антона и тут же объясняется: — Я хотел подарить ее тебе на Новый год, но по-пьяни совершенно забыл это сделать, — мужчина долго ждет, когда его коллега решится принять подарок и понимает, что в голове больше нет никаких слов, но сказать что-то для разряжения обстановки стоит. — Что ж, с прошедшим!       Антон думает, что Арсений иногда дурачок, но любить его от этого меньше не получается. В горле комом застревают слова благодарности, неуместные шутки и даже маленький упрек, что с Нового года прошло уже чуть больше полутора месяцев, так и не разрезают потяжелевший от напряжения воздух, оставаясь невысказанными.       Мужчина выжидающе смотрит на коллегу, желая запечатлеть хоть одну новую эмоцию на его лице, но пока по морщинкам около глаз бегают лишь потерянность и нерешительность. — Спасибо, — не без труда проговаривает юноша, а затем не отдает себе отчет в своих действиях, откладывает книгу рядом на кровать и наклоняется так низко, что между губами смотрителей остается лишь несколько сантиметров.       Антон почувствовал дыхание мужчины, видит, как напряглось его тело и не может заставить себя сдвинуться с места. Сейчас либо вперед, еще ниже, впиваясь в чужие губы желанным поцелуем, либо назад, прикрываясь глупой шуткой, и Антон делает выбор. Он поднимает руку и щелкает коллегу по носу, рывком вставая с кровати и меняя старую книгу на своей прикроватной тумбочке на новую, теперь уже его собственную и относит старую на книжную полку.       До сих пор сидевший на полу мужчина понял, что окончательно попался. Еще бы одна чертова лишняя секунда, недостающая, и Арсений бы точно рванул вперед, заботясь только о том, чтобы не столкнуться с юношей зубами. И даже сейчас, когда все закончилось, и нужный момент окончательно пропущен, мужчина жалел о своей нерешительности. Боялся, что больше не выпадет такого шанса. Знал, что второго шанса ему вот так вот не подарят, что теперь, если окончательное решение будет принято в пользу мальчишки, действовать придется самому.       На сознание тяжело давило понимание того, что для Антона это, скорее всего, своеобразный отказ. Мужчина испытал неприятный укол вины, когда в голову пришла мысль о том, что после случившегося юноша уверился в безответности своих чувств, и хлопок закрывшейся двери лишь подтвердил внезапные опасения смотрителя.       Антону, наверное, стало немного легче, и он долго вздыхал, прощаясь со своей смелостью. Ему легче от того, что не нужно больше метаться в незнании, корить себя за нерешительность и ненавидеть за мнимые надежды на то, что в его жизни хоть что-то может измениться. Он сделал первый шаг и получил ответ, большего младшему смотрителю ничего и не требовалось.       Юноша думал, что, получив отказ, жизнь его станет чуточку спокойнее. Можно наконец-то смириться со своими чувствами и продолжить жить дальше так, как жил до этого, но смириться никак не получалось. Он смотрел на мужчину и понимал, что чувств его, вопреки ожиданиям, меньше не становятся, а наоборот, растут в геометрической прогрессии. Он корил себя за влюбленность, с замиранием вслушиваясь в каждое слово своего коллеги, в его смех, а по ночам в тихое сопение и редкий тихий храп.       В отличии от Антона, Арсений смог усмирить свои чувства, не думая и не вспоминая о них, утыкаясь взглядом в книжные страницы или дисплей телефона, когда коллега подходил слишком близко. Мужчина все твердил себе, что раз в тот момент поцелуй не получился, то это только к лучшему и, возможно, так хочет сама судьба — чтобы они не были вместе.       Арсений совершенно позабыл, что никогда не верил в судьбу, а с приходом настоящей весны с таянием снега и вязкой грязью позабыл не думать об Антоне. Все случилось плавно и само собой: сначала он перестал прятать взгляд в книгах, затем при каждой улыбке Антона останавливался в мыслях на несколько секунд, залипая и улыбаясь в ответ.       Опомнился мужчина лишь тогда, когда появилось, кажущееся таким естественным, желание сорвать поцелуй с губ младшего смотрителя, и Арсений точно знал, что выпади ему еще раз шанс оказаться в паре сантиметров от лица юноши, он бы не раздумывая поддался вперед.       Приехавшие навестить Антона друзья без конца лезли обниматься к своему другу и разговаривали наперебой, желая спросить слишком многое. Арсений впервые за все время знакомства с Шастуном видел того полностью расслабленным и от этого болезненно колола в сердце тонкая игла ненависти. — Илья! — высокий и массивный, словно медведь, мужчина протянул руку для рукопожатия. — Те макароны по-флотски твоих рук дело? Выглядят прям шик! Тоха бы точно ничего такого приготовить не смог.       Рукопожатие получилось крепким и увесистым, словно знакомишься с боксером, но приветливая улыбка и доброжелательный голос с лихвой уравновешивали грозное телосложение мужчины. — Ну, не скажи, Шастуна если ничего отвлекать не будет, он так профессионально тебе семечки пожарит, что ты про все свои сэндвичи и голубцы забудешь! — перебил Илью второй приехавший парень, оказавшийся намного ниже своих друзей. — Дмитрий. — Арсений, — ответил мужчина и замолчал, более не зная, что еще можно сказать и, сев на одно из кресел-качалок, придирчиво разглядывал друзей коллеги.       Вот Илья слишком сильно ударил Антона по плечу, не забыв извиниться. Вот Дмитрий неуместно пошутил, за что получил широкой ладонью по затылку от первого друга. Вот Антон, не сдерживаясь, засмеялся над сложившейся ситуацией и бросил короткий неосознанный взгляд на Арсения, уверяясь, что он все еще здесь. — Фильмов накачали? — вспоминает о своей просьбе юноша. — А то мы с Арсом тут скоро от скуки помрем. — Обижаешь! — отзывается Илья и достает из внутреннего кармана своей куртки две флешки. — Все как ты любишь, никаких ужасов. — Ого, это что, книга? Около твоей кровати книга? Да ты же даже брошюры в кинотеатре никогда не читал!       И, кажется, в этой жизни больше ничего не сможет удивить Дмитрия сильнее. — Да, Арс подарил, — взгляд юноши вновь скользнул по довольному лицу мужчины. — Поверь, я сам удивлен, что умею читать. Но в этой книге я читал только одну поэму, так что не беспокойтесь сильно, я все тот же фанат книжек с картинками.       Арсений звонко рассмеялся, не отводя взгляда от коллеги. Ему нравится узнавать что-то новое об Антоне. Что-то, что не связано с их жизнью на маяке, и то, что он о себе не рассказывал. Мужчина замер, с обидой понимая, что юноша о себе ему, если подумать, не рассказывал вообще ничего и все то, что он о нем знает — результат наблюдений и предположений. — Кстати, мы еще сигареты тебе купили, — достает презент Дмитрий из большого черного чемодана. — Я, кажется, бросил, — неуверенно ответил Антон и присел рядом с другом, счастливо разглядывая содержимое чемодана. — Мои кончились уже давно, так что пришлось жить как-то без них. — Ладно, вы разбирайтесь в сюрпрайзах, а мне в туалет сходить надо. Арсений, покажите, где он у вас?       Мужчина удовлетворительно кивнул и встал с кресла-качалки. Тон Ильи ему показался несколько странным, даже немного угрожающим, но отказывать в гостеприимстве другу Антона не хотелось. Мысли путались в голове, спину обжигал неприятный взгляд бугая и избавиться от неприятного предчувствия никак не получалось.       Туалетная кабинка так и осталась пуста, а Илья, недолго разглядывая смотрителя в упор, тяжело выдохнул и, сморщившись, в напряжении потер лоб. — Арсений, я лично никаких претензий к тебе не имею, но Антон — мой друг и я не допущу, чтобы он снова страдал. Мы с Димкой не дураки, по беседе с Тохой, его взглядам и удивительному изменению в лучшую сторону сразу просекли, что он к тебе что-то чувствует. Но только вот мы не ожидали, если честно, что и ты будешь на него так по-свойски смотреть, будто он уже принадлежит тебе, — Илья напрягся и подошел ближе. — Если единственное, что тебе хочется — это короткий роман до окончания работы на маяке, а потом красиво так свалить в одиночку в закат, то к Шасту лучше не подходи. Я серьезно. Я убью тебя, если узнаю, что ты его бросил. Ты же даже не знаешь о нем ничего! Тоха бы вряд ли начал кому-то чужому что-то рассказывать и уж точно не рассказал бы тому, в кого втрескался! Не трогай его, он уже достаточно настрадался в жизни! — Да, не знаю! — в ответ оскалился мужчина, не в силах молчать и далее. — Расскажи мне! Все, что знаешь с самого рождения и до сегодняшнего дня, потому что я уже просто не могу быть в неведении. Он мне нравится! Ты это хотел услышать? Так получи еще информацию — он стал моим спасением! Я не признавался в этом даже самому себе, но Антон — тот, ради которого я вновь захотел жить! А теперь давай закончим с этими бесполезными угрозами и ты расскажешь мне про Антона то, что я должен знать.       Арсений и сам не понимал, откуда у него взялась смелость ответить Илье и отчего слова по поводу несерьезности чувств мужчины так сильно его задели. Словно прорвало давно забитую мыслями и загонами трубу, пустив большим потоком желание знать все о любимом, наконец он смог признаться в этом самому себе, человеке.       Арсений пыхтел, ожидая ответа, но на Илью смотрел с некоторой мольбой. Мужчина и правда сам не знал, что будет дальше между ним и Антоном, но то, что он воспринимал юношу не как игрушку, а как полноценный предмет воздыхания сомнений не вызывало. — Да говори ты уже! — не выдержал смотритель. — Ты же за этим меня сюда позвал, чтобы поговорить. Мне и самому на мозги давит, что Антон ничего про себя не говорит, а спросить я все никак не решаюсь. Боюсь, что он оттолкнет меня. — Ему есть, что скрывать, — сдается Илья и голос его звучит намного спокойнее. — Мы все из детдома, но Тохе вот просто конкретно не повезло. Он столько дерьма видел, столько всего пережил, что практически любой на его месте свихнулся бы или покончил с собой. Я вот точно бы не захотел дальше жить. Над ним постоянно измывались, гадам нравилась его беспомощность. Били так, что он еще долго потом от боли корчился на своей кровати. Даже пару раз ломали ему руку, но это грязная работа, обычно они старались работать по чистому, чтобы никто ничего не узнал и не придрался. Когда я еще был с ними в детдоме, пытался как-то разогнать эту свору, что к нему привязалась, но как только меня усыновили, все снова пошло по наклонной. А Димка что, он же ботаник, дай бог себя защитит. Но его не трогали, Поз у нас был любимчиком воспитателей был. А позже… Тоху по кругу пустили. Они пользовались его телом, но бить перестали. Принципы у них, блять! Либо одно, либо другое. Вот тогда-то он окончательно и изменился, замкнувшись в себе.       Арсений ожидал услышал душещипательную историю, но то, что ему открылось, никак не укладывалось в голове. Теперь ему стало понятно, почему юноша неожиданно вжимал голову в плечи и отходит на пару маленьких шажков в сторону, когда рядом с ним происходит какое-то резкое движение. Ясно, почему он часто вел себя так тихо и осторожно, почему не любил разговаривать и заводить новые знакомства. — После детдома Тоха наркотиками некоторое время баловался, но, как ни странно, зависимость не получил. Он словно идет вдоль по черной полосе: никуда поступить не смог, устроился работать кухонным работником за гроши в кавказском круглосуточном кафе и так сильно отгородился от окружающего мира, что даже мы с Позом редко его видели. Он просто не подпускал нас к себе. Понимаешь, его отец был наркоманом, от наркотиков и умер, а мать собственноручно привела его в детский дом. Оставила плачущего мальчика у входа и пропала. Тоха даже не пытался ее искать — слишком сильно он ее ненавидит. Наш Шаст же никогда настоящей любви не испытывал. Как-то под запретом у него это чувство было. Но сейчас Тоха изменился: он спокойно разговаривает, не ставит блоков в общении, даже улыбаться начал, — Илья ненадолго замолчал, подбирая нужные слова. — Если б ты только знал, как сильно мы скучали по нашему Тохе. Мы с Позом уже даже не надеялись увидеть его улыбку, но с тобой он счастлив. Он ломает себя, позволяет себе чувствовать, идет на риск. Ты только его заново не ломай. Я тебе сейчас не угрожаю. Я, можно сказать, умоляю тебя сейчас — если ты с ним просто поиграть хочешь, то лучше не делай этого. Безответная любовь всяко лучше, чем если его снова используют, а потом оставят одного. Но если ты его любишь. Если твои чувства к нему настоящие, а намерения серьезные, то дай ему, пожалуйста, время привыкнуть к новому себе. Не гони, не торопи, для него чувствовать нужность кому-то, кроме нас с Димкой, в новинку.       Мужчина кивнул. Он не знал, что ответить. Боялся, что если начнет говорить, его голос может предательски дрогнуть, выдавая замешательство. Он любил этого мальчишку, но совершенно не представлял, как стоит действовать и стоит ли вообще. А, может, и правда лучше закопать в себе эти чувства и заставить Антона поверить, что его любовь не взаимна? Арсений не мог ручаться, что все его действия будут только положительно влиять на юношу и что он никогда не причинит тому боли. Отношения — эта такая штука, в которой не всё может быть идеальным. Иногда кто-то не прав, кто-то не сдерживается, кто-то устает. Вопрос лишь во времени и крепости чувств. — Арсений, ты производишь впечатление хорошего человека. Это мой номер, я всегда могу что-то посоветовать, если это будет касаться Тохи, — Илья протянул мужчине сложенный в несколько раз лист бумаги с небрежно написанным номером телефона и легонько похлопал нового друга по плечу. — И еще кое-что… Спасибо тебе за его улыбку. Правда. Мы ее уже так давно не видели. И даже не вспомню, когда так непринужденно разговаривали. Он же пару слов скажет раньше и молчит, хоть клешнями вытягивай, честное слово. — Да, он был таким, — наконец нашелся с ответом мужчина. — И так сильно за него не беспокойтесь, я не позволю себе сделать его жизнь еще более невыносимой. Если потребуется — пойду вразрез со своими интересами и чувствами, но с маяка он уедет таким, каким вы видите его сегодня.       Илья кивнул. Не в его правилах верить малознакомым людям на слово, но Арсению верить хотелось. Этот мужчина возвратил друзьям их Шастуна. Такого, каким они его уже отчаялись увидеть и уже это было достаточно веской причиной уважать, что заставляет уважать человека, которого они впервые видят. — Макар, пора! — поторопил друга Дмитрий и тут же увяз в весенней грязи.       Илья еще пару секунд смотрел на Арсения, взглядом намекая на то, что этот разговор не должен дойти до Шастуна, и мужчина, улыбнувшись, понятливо кивнул. Они находились на маяке, на маленьком необитаемом острове, окруженные морем. У этих стен не было ушей.       Не желая прощаться с другом, парни до последнего оглядывались на остров и время от времени вскидывали руку, махая на прощание, улыбаясь, как люди из фильмов про восьмидесятые — натянуто и наивно.       Антон впервые ощутил, что отведенного времени на общение с друзьями ему катастрофически не хватило и хотелось бы оставить «пасанов» у себя с ночевкой, просто чтобы наконец-то поговорить с ними по-человечески. Юноша никогда не испытывал дефицита общения, запираясь в своей комнате и наслаждаясь тишиной, он отдыхал от окружающего мира. Но сегодня он почувствовал, насколько сильно изменился за те несколько месяцев, прожитых на маяке.       Антон больше не хотел оставаться один.       Эта мысль разъедала мозг, плавила сознание и казалась такой чужеродной, что не акцентировать на ней внимание было невозможно. Антон не понимал: его ломало изнутри или его ломали извне. Разницы, казалось, не было совершенно никакой — результат все равно один, но что-то подсказывало, что в его случае это именно второй вариант. Его коллега так бессовестно перемещал внутри него органы местами, переламывал устоявшиеся принципы и вживлял новые мысли и чувства.       Без Арсения, наверно, все будет не так, и Антон вновь станет прежним. Тем парнем, которому уже ничего от этой жизни не надо, лишь бы она только перестала подставлять ему подножки на каждом шагу.       Мужчина не замечал, как, проснувшись, юноша, первым делом гладил подаренную ему книгу за гладкий корешок и взглядом искал своего коллегу. Просто чтобы знать, что он все еще на маяке и что все еще может чувствовать что-то хорошее. Не замечал, как часто Антон первым начинал разговор, как боялся к нему прикоснуться, как сидеть вдвоем в креслах-качалках напротив камина и наблюдать за яркими языками пламени стало чем-то обычным.       Но замечал другое: то, как много страхов он взращивал каждый день, кормя их своими бесполезными мыслями и умозаключениями. Он постоянно думал, а что будет потом, когда им придется покинуть маяк. Сможет ли он сохранить свои чувства и не сломится ли под грузом чужого мнения? После разговора с Ильей он понял, что не все так просто и он не имеет права быть эгоистом, ставя во внимание только свои интересы и чувства.       Арсений боялся сломать мальчишку, вернуть его в то состояние, в котором прибыл на маяк. Мысли забивали ему голову, не желая уходить, накапливаясь, доводя до внутренних криков и желания не быть в этом мире вообще.       А потом смотрел на своего коллегу, вновь любовался родинкой на носу и молил небеса о прощении, ведь он вновь влюбился. Арсений вспоминал свою жену и то, как ее не стало. В голове вновь набатом била одна и та же фраза, что это именно он ее погубил, и страх накрывал с головой. Он мог вновь погубить любимого человека. Убить его морально, оказаться дважды убийцей.       Потому Арсений и спасовал. Он смирился со своими чувствами, отодвинул их на второй план и просто продолжить жить дальше.       Антона этот расклад, в принципе, тоже устраивал. Он не надеялся получить взаимность на свои чувства, день за днем напоминая себе, что никогда никому не был нужен именно как объект любви и обожания. Юноша наслаждался мужчиной, купался в своей любви, научился получать удовольствие только от своих чувств и со страхом отсчитывал дни до месяца июля — их последнего на этом острове.       Все неловкие прикосновения Антон научился списывать на простые случайности, куда поглубже засовывая надежду оказаться Арсению нужным, а долгие взгляды мужчины трактовал как свой мираж. «Чудилось то, что желалось», — повторял он из раза в раз. А потому списал желание мужчины провести весь день в кровати младшего смотрителя за просмотром скаченных Ильей фильмов за подарок на день рождения Шастуна.       Антон лежал под одеялом и бездумно пялился на экран ноутбука, удобно расположенный на его коленях и не знал, куда деть свои руки. Он то скрещивал их на груди, недовольно комментируя действия героев фильма, то складывал их на живот, со скукой думая о своем, то неловко, почти случайно касался ими лежащего рядом на боку Арса и поспешно извинялся.       Находиться настолько близко к любимому человеку оказалось чертовски приятно. Юноша облизывал губы, опускал взгляд на мужчину, прикасался к нему в мыслях, любил. Любил просто потому, что хотел этого и потому, что получалось. Он судорожно вдыхал приятный аромат шампуня, едва ли не касаясь кончиком носа темных волос, и боялся, что ночь наступит слишком быстро, не позволив смотрителю вдоволь насладиться исходящим от мужчины теплом.       Под звук титров очередного фильма, мужчина резко вскочил с кровати и побежал на кухню. Антон неосознанно качнулся вслед, ощутив досаду от резкого прекращения приятного времяпровождения, но позже широко улыбнулся, когда Арсений достал из холодильника бутылку шампанского.       С характерным хлопком пробка покинула горлышко бутылки и улетела в мусорное ведро. Мужчина довольно улыбался, его способность открывать шампанское без пенного фонтана не пропадала с годами и сэкономила в общем еще не один литр алкоголя. — Первым пьет именинник! — бодро оповещает Арсений и передает бутылку коллеге, удобно укладываясь на прежнее место, носом почти касаясь плеча Шастуна.       Антон пьет нетерпеливо. Чувствует, как горло обжигает холодом и давится где-то на пятом глотке. Мужчина назидательно цокает, отбирая бутылку и присасываясь к горлышку. Его ведет от желания остаться в этой кровати на ночь. Мысли путаются, он больше не может игнорировать свои чувства, с каждой минутой все ближе пододвигаясь к увлеченному новым фильмом юноше. Хочется вжаться в худощавое тело, обвить его за плечи руками, ощутить наконец вкус его губ.       Ощущение ненависти к самому себе Антон начинает испытывать в тот момент, когда от сонливости он еле удерживает глаза открытыми и то и дело роняет голову вперед. Пустая бутылка оставила после себя лишь приятное послевкусие и расслабленное состояние, а «ничего-не-деланье» за марафоном фильмов измотало посильнее рабочего дня. — Засыпаешь? — не отрываясь от фильма, шепотом спросил Арсений. — Тогда ложись на плечо, так удобней будет, а я фильм досмотрю.       Юноша нерешительно кивнул, съезжая по подушке, приподнимая голову. Мужчина устроился удобнее, просовывая под голову Антона руку и невесомо касаясь ладонью юноши, мягко опуская его голову себе на плечо.       С первых же минут Арсений окрестил фильм неинтересным, но перебираться на свою кровать не хотелось и потому терпел банальные реплики, шаблонные повороты сюжета и вслушивался в приятное сонное сопение своего коллеги.       Поначалу Антон боролся со сном, но перспектива уснуть в объятьях любимого человека оказалась слишком заманчивой. Арсений бороться с самим собой больше не собирался. Он в конец перестал следить за происходящем на экране ноутбука и переместил все свое внимание на умиротворенное лицо Шастуна.       Он видел эту картину почти каждый день, за исключением тех моментов, когда засыпал первым. Рука сама собой откинула со лба Антона отросшую челку и задержалась на его затылке. Пальцы запутались в мягких волосах, от чего юноша недовольно сжал губы и резко выдохнул, не просыпаясь и не разлепляя глаза.       Попов не сдержался, обрубая окончательно все пути отступления и невесомо, чтобы не разбудить спящего, коснулся его виска губами. Мужчина почувствовал острую необходимость спустить губами ниже, поднять ладонями голову юноши и жадно впиться в эти губы, сминая до боли, но голос просыпающегося коллеги отпугнул приятное наваждение. Арсений резко отстранился и, не убирая руку с затылка парнишки, приподнял его голову. — Шаст, фильм неинтересный, я спать.       Юноша разлепил веки и нехотя приподнялся на локтях, чуть ли не роняя с колен ноутбук. Арсений вовремя схватился за крышку ноутбука, шикая на коллегу и наконец встал с его кровати. На губах до сих пор ощущалось прикосновение к солоноватой коже, словно поцелуй все еще продолжался и Арсений корил себя за упущенный момент.       Вновь.       Антон, потерянно окинув взглядом комнату, плюхнулся обратно на подушку и моментально уснул, досматривая прерванный сон. Ему снился тот мир, где по улицам бродит многочисленное количество людей, а в квартире Шастуна всегда тихо и одиноко. Снилось, как он лежал на своей скрипучей кровати, докуривал очередную сигарету, размашистым жестом стряхивая пепел на пол и перечитывал, перечитывал подаренную Арсением книгу от корки до корки.       Поставив ноутбук на стол и выключив его, мужчина, шаркая по полу босыми ногами, направился к камину. Давно прогоревшие дрова обратились в пепел и Арсений ненароком подумал, что завтра надо прочистить дымоход, а то не дай бог забьется. Закрыв вьюшку, мужчина опустился на кресло-качалку, укутываясь мягким пледом и легонько оттолкнулся ногой от пола, покачиваясь. — Антон, — почти шепотом позвал смотритель, зная, что тот его не услышит. — С днем рождения.       После этого дня мужчина окончательно перестал сопротивляться своим чувствам. Он не отказывал себе в прикосновениях и долгих взглядах, надеясь именно на то, что мальчишка их заметит. Он не краснел, когда находился слишком близко к коллеге и не робел, признаваясь самому себе в самых смелых желаниях.       Арсений искал повод признаться, но решиться на это было сложнее всего. После разговора с Ильей он понимал, что ожидать отказа ему не стоит, но каждый раз, когда с губ слетало начальное «Антон, ты мне…», последнее слово всегда оставалось невысказанным и его сменяли глупые окончания по типу «чаю нальешь?» или «не давал сегодня спать своим храпом».       Вопреки тяжелым попыткам Арсения рассказать о своих чувствах, Антон просто наслаждался каждым днем, плавясь от прикосновений мужчины и смущаясь от его пристальных взглядов. Даже не думая о взаимности своих чувств, он с наслаждением брал все то, что ему давали и не требовал большего.       Океан больше не вызывал в Арсении чувство тоски, не подкидывал в подсознание моменты прошлого и не съедал все его существо с потрохами, оставляя одну лишь красивую оболочку развиваться на жизненных поворотах. Мужчина сидел в кресле-качалке на втором этаже маяка и смотрел вдаль, куда-то за горизонт, методично покачиваясь в такт разбивающимся о берег волнам. — Я виноват перед тобой, — тихо шептал Арсений. — Никто и никогда не сможет убедить меня в обратном. Прости… Я не просил у тебя прощения, думал, что не достоин этого, но сейчас я просто должен извиниться. За все то, что было, что тебя больше нет, что я вновь влюблен. Не знаю, имею ли я права на это чувство и уж тем более справедлива ли ее взаимность, но я больше не хочу хоронить себя раньше времени. Да, я эгоист! Всегда был им! — мужчина тяжело вздыхал, тер лоб от усталости и подходит вплотную к панорамному окну. — Я извинился, поэтому, пожалуйста, отпусти меня.       Спускаясь по витиеватой лестнице, Арсений чувствовал, как с каждой ступенькой ему все свободнее дышалось, а груз на сердце пропал окончательно с последним шагом. Мужчина огляделся, свободно вдохнул свежий океанский воздух и стянул с себя одежду, желая ополоснуться. Под душем он стоял долго, подставив лицо под прохладные тонкие струйки воды, и смывая с себя всю грязь прошлого.       Домой Арсений зашел незаметно, почти прокравшись к своей кровати и забравшись под одеяло, не сняв прилипшую к мокрому телу одежду. Его знобило, руки тряслись так, что он мог бы за несколько минут взбить сметану в масло, но приятно разливающееся внутри тепло не давало мужчине окончательно замерзнуть.       Завтра его день. К его возрасту добавится еще один год, смелость перекроет нерешительность, а одиночество уступит свое место прикосновениям двухметрового парнишки.       На следующий день Арсений проспал незапланировано долго, проснувшись только к двум часам дня. На уже успевшей остыть сковороде, прикрытой прозрачной крышкой, дожидался именинника готовый омлет. Мужчина улыбнулся и вспомнил про последнюю бутылку шампанского на этом острове и достал ее из холодильника. Сам Арсений не помнил, ставил ли он ее прошлым днем в холодильник, или это забота его коллеги, но сам факт наличия именно холодного алкоголя успокаивал. Смотритель четко помнил, почему именно ждал своего дня рождения и отступать был не намерен.       Съев омлет, мужчина вымыл сковороду и направился с бутылкой в кресло-качалку. Ему до сих пор не хватало смелости сделать первый шаг, хотя во взаимности чувств он был более, чем уверен, но Антон все-таки парень. А признаваться парням Арсению как-то еще не доводилось.       Отточенным движением мужчина открыл бутылку шампанского, сразу же обхватывая горлышко бутылки губами, и жадно пригубил алкоголь. Арсений жалел, что у него нет сигарет, так легкое опьянение гарантированно настигло его бы еще до прихода Антона. Даже если мужчина полностью выпьет всю бутылку шампанского в одиночку, ему еще далеко будет до состояния «я на все согласен», однако даже половина бутылки должна добавить смотрителю чуточку храбрости и решимости.       Смотря на отражение комнаты в стеклянной защитной заслонке давно уже остывшего из-за ненадобности камина, Арсений все чаще прикладывался к бутылке, ожидая возвращения Антона. Проснувшись и не увидев коллегу на соседней кровати, мужчина сначала было обрадовался, что у него будет время подготовиться, но чем больше этого времени было, тем труднее было заставить себя не волноваться. — Дожили! — усмехнулся Арсений. — Трясусь, как сосунок перед первым свиданием!       Дверь в дом открылась, когда мужчина, запрокинув голову, бесконтрольно вливал в себя очередную порцию алкоголя. Арсений слышал, как Антон прошел на кухню и убедился, что приготовленный им обед съеден и только после этого подошел к Арсению. — Не знаю, — мялся юноша. — С днем рождения, что ли? Я в праздниках не очень разбираюсь, да и подарки мало кому дарил. Так что, вот, приготовил тебе омлет. Это типа торт.       Мужчина звонко засмеялся, протягивая Антону на две трети выпитую бутылку и, не опуская улыбки, внимательно смотрел на своего коллегу. Ему нравилось быть причиной появления румянца на юношеских щеках. Нравилось заставлять того думать о себе. Нравилось находиться рядом.       Антон послушно сел в соседнее кресло и, сделав пару глотков, резко откинулся на спину, отчего оно закачалось с большой амплитудой. Он и правда не знал, что может дать Арсению и это было лишним напоминанием, что мужчине он не нужен. Бесполезный факт в голове невнимательного мальчишки, ни огнем, ни холодом не отозвался в его груди. Какая, в принципе, разница, если ему доставляет удовольствие его собственная любовь к мужчине. — Хочешь сделать мне подарок? — Арсений почувствовал, что алкоголь был выпит не зря.       Юноша резко поставил обе ноги на пол, остановив кресло-качалку и, допив содержимое бутылки, удовлетворительно кивнул. Если уж было в этом мире что-то, чем он мог порадовать мужчину, то сделать это однозначно стоило. — Встречайся со мной! — Арсений внимательно всматривался в глаза напротив и видел в них неверие в происходящее, словно мужчина пытался как-то глупо над ним подшутить. — Я серьезно. Ты мне нравишься и даже больше — я влюблен в тебя. На счет твоих чувств я тоже знаю, не слепой. Ну, а раз они взаимны, чего бегать друг от друга? — Арсений замолчал ненадолго, а затем повторил: — Встречайся со мной. — Ты ничего обо мне не знаешь, — тут же выпалил юноша. — Я не такой, каким ты привык меня видеть. — Знаю. Многое. Про твоих родителей, про жизнь в детском доме, — Арсений заикнулся. — С подробностями. Про жизнь после детского дома, про наркотики. Но как-то меньше от этого мои чувства к тебе не становятся. Если я еще чего-то не знаю — расскажи, я выслушаю и приму, — мужчина начал нервничать, он думал, что все будет гораздо проще. — Тош, я повторяю это в третий раз — встречайся со мной.       Юношу передернуло от такого нежного обращения. Он не помнил, когда к нему в последний раз так ласково обращались, когда смотрели так восхищенно и преданно, и это не могло не пугать. Любить втихаря это одно, но получить взаимность и начать встречаться — совершенно другое. Хотелось все бросить, сбежать, закрыться в своей Воронежской комнате и избавить себя от необходимости принимать решение.       Антон смотрел на Арсения и не мог отвести взгляда. Ему вдруг подумалось — он ведь столько всего страшного пережил, что, наверное, заслужил хотя бы капельку любви. Даже если это будет всего несколько нежных прикосновений, парочка поцелуев, а потом он вновь обнаружит себя ненужным и брошенным, то это того стоило.       Решившись, Антон кивнул и жадно припал к горлышку пустой бутылки. Понимая абсурдность своих действий, юноша виновато огляделся по сторонам, лишь бы не выдать тот всепожирающий страх, что медленно подбирался к его сознанию. Он понимал, что рискует, доверившись, а затем запоздало понимает, что отказать мужчине не мог. У него бы просто язык не повернулся сказать «нет», голова бы не качнулась из стороны в сторону, а все потому, что это было тайным, скрытым желанием Шастуна — быть любимым и нужным. — Глупенький, — не перестает рассыпаться в нежностях Арсений.       Он наконец-то перестал волноваться. То, что он так долго боялся сказать — сказано. То, что боялся услышать — не прозвучало в немом жесте.       Встав с кресла, мужчина подошел к теперь уже своему парню и наконец-то прижался к его губам своими. Он откровенно про*бал пару раз эту замечательную возможность, а потому сейчас пытался взять от поцелуя все, что только может. Кусал чужие губы, облизывал их, сминал своими губами, проникал языком в его рот, обводил им по небу, по ровному краю зубов, проникал еще глубже, заваливаясь на мальчишку всем своим весом, едва удерживаясь на ногах.       Антон целовал неумело, зажавшись и не смея расслабиться, он боялся сделать что-то не то и не так, а потому лишь заботливо поддерживал Арсения от падения и податливо принимал все его ласки. — Ты же не передумаешь завтра? — отстранившись от мужчины, опасливо спросил юноша, не решаясь даже смотреть в его сторону. — И все же глупенький, — Арсений нежно подцепил пальцами подбородок Антона и развернул к себе, смотря прямо в глаза. — Как я могу бросить того, кто мне на день рождения приготовил омлет «типа торт»?       И вновь тронул губами губы, но уже более нежно, с любовью прикасаясь то к нижней, то к верхней, склоняясь на бок и оставляя невесомый поцелуй в уголке рта, где обычно замирает улыбка, и шумно вдыхает аромат дешевых духов. Отныне самый приятных.       Антон и представить не мог, что быть любимым настолько приятно. Что с утра можно просыпаться под такое милое, но глупое «утро уже наступило, а солнце еще не встало? Надо его будить, Шаст, просыпайся!», а засыпать после легкого поцелуя на ночь. Не знал, что так приятно сидеть на мягкой зеленой траве прямо на склоне маленького холмика, смотреть на спокойное море, сжимая в своей руке ладонь любимого человека и просто молчать. По-настоящему наслаждаться каждым прожитым днем и вообще жить. Без сожалений, не помня о прошлом, желая стать лучше и прилагать к этому усилия.       Он больше не чувствует себя ничтожеством или ошибкой природы. Наполненный любовью, юноша светился изнутри так, словно всегда это умел и ждал момента, когда кто-нибудь просто перемкнет оборвавшиеся провода. Он смотрел на Арсения, на его влюбленные глаза и широкую искреннюю улыбку, и даже не замечал, как все его прошлое меркло, теряло краски и значимость, словно до приезда на остров и не было ничего.       Антон был создан здесь. Человеком, забывшим и забившем вообще обо всем и на все. Его «всё» было здесь, в этом месте, в этом моменте, в этом человеке, и по-другому, казалось, быть не может вообще.       Это лето стало глотком свежего воздуха после такой длинной, задымленной ненужными страданиями и переживаниями, дороги в несколько лет. — Ну не тормози! — смеялся Арсений, забегая по щиколотку в воду. — Иди сюда! Пожалуйста, ради меня. — Арс, я плавать не умею. — А ты не плавай, просто стой рядом!       Арсению хотелось все делить пополам: и подгоревший кулинарный шедевр от шеф-повара Антона Андреевича, и генеральную уборку во всем доме с маяком, и теплый солнечный день. Делиться своими эмоциями, дарить чувства, наслаждаться родными прикосновениями и объятиями. Хотелось все.       И как можно больше. — Холодно, — констатировал юноша, подворачивая спортивные штаны до колена и неуверенно заходя в океан. — Конечно, тут рядом холодное течение, из-за него даже летом вода не прогревается.       Не в силах больше довольствоваться малым, Арсений выбежал на берег и снял с себя одежду, оставшись лишь в одних трусах. Он широкими шагами подошел к юноше, долго касаясь его губ своими, придерживая любимое лицо за щетинистые щеки, и с громким криком понесся навстречу слабым волнам. Окунался, плескался, нырял с головой, наслаждаясь приятным смехом своего парня, а вечером сопеть носом и кутаться в такое ненужное летом одеяло.       Антон хмурился — боялся, что его мужчина заболеет, но уже на следующий день Арсений порывался вновь искупаться в океане, здоровый и счастливый, отруганный за неумение учиться на своих ошибках.       Ужины, завтраки, уверенные прикосновения, поцелуи будто в последний раз, яркие глаза напротив мелькают в неумолимо несущихся днях. В один из вечеров, когда погода решила показать свой характер и разразилась сильным дождем с громом и молниями, Арсений без зазрения совести залез под одеяло и обнял Шастуна. — Арс, кровать же узкая, неудобно будет, — затараторил юноша, а сам прижался к мужчине плотнее, обвивая его спину длинными руками и вдыхая приятный аромат смотрителя. — Ничего, ты у меня дрыщавенький, — закинув свою ногу на чужую, Арсений носом утыкался в уголок между шеей и плечом. — Уместимся.       Спать вдвоем на одноместной кровати неудобно, но чертовски приятно, а потому Арсений несколько раз в неделю опережал своего парня, ложился в его кровать первым и ждал. Антон ради приличия ворчал на мужчину, пару раз предупреждая, что в таком случае пойдет спать на свободную кровать, но все равно ложился в свою, обнимая и целуя.       В свой последний день на острове Антон понимал, что больше не может мучить Арсения и самого себя. Он подошел к мужчине, обнимая его со спины и нежно целуя по линии волос на затылке. Арсений вздрогнул, когда чужая рука медленно спустилась по его спине, оглаживая ягодицы, а затем оттягивая резинку трусов.       Антон впервые получал удовольствие от самого процесса соития. Ему до сих пор было страшно, но он чувствовал нежность мужчины, слышал, как тот прерывисто выдыхал слова любви, и плавился от нежности и ласки. Никто и никогда не был с ним так внимателен и обходителен, не желал осквернить или просто расслабиться, а дарил самого себя и растворялся под кожей юноши, будто это было его единственным желанием.       От наслаждения хотелось выть, скулить, кусать усеянную родинками бархатную кожу и впиваться ногтями в худые бока мужчины. Голубые глаза, переполненные возбуждением, зажатая зубами нижняя губа, сбитое дыхание, челка, двигающаяся в такт прерывистым движениям и судорожно подрагивающие ресницы сводили Антона с ума. Это была ночь, после которой юноша больше никогда не назовет себя грязным. Не назовет ничтожным и уж тем более не сможет сказать, что не любим.       Нежась в мокрых от пота после приятной ночи объятиях, Антон с наслаждением вспоминал все прожитые на этом маяке месяцы. Водил пальцем по груди мужчины, и, запрокинув голову, увидел приятную легкую улыбку вкупе с распахнутыми немигающими глазами. Арсений тоже не мог поверить, что наконец-то нашел в этой жизни своё. Ту самую драгоценность, которую хочется пронести через года, в старости сидеть у себя дома напротив камина в кресле качалке, пить из горла шампанское и, откинув голову, смотреть, как его драгоценность светится.       Пары часов сна оказалось недостаточно, чтобы выспаться, и наутро бодро вышагивать к приехавшей за смотрителям лодке. Антон бросил свою спортивную сумку к ногам и уткнулся лбом на плечо мужчины в бесполезной попытке уснуть, и возвращение домой началось с крепко сцепленных пальцев.       Когда лодка отчалила, к берегу выбежал маленький грызун, отдаленно напоминающий белку, и Арсений в удивлении распахнул глаза. Он видел этого зверька в один из первых дней на этом острове и больше за прошедший год — ни разу. Встав на задние лапки, грызун долго смотрел вслед удаляющейся лодке и мужчина невольно подумал, что так остров с ними прощается.       Неровный берег, маленькие пологие холмики, маяк с панорамными окнами и маленький белый домик с ржавой металлической табличкой — всё это через некоторое время окончательно исчезло с поля зрения, и Арсений шумно вздохнул, обещая когда-нибудь вернуться сюда на пару дней, может быть всего лишь на одну ночь с палаткой и любимым человеком, чтобы вместе вспомнить то, с чего все начиналось.       Расслабившись, мужчина почувствовал легкое касание родных губ к мочке уха, а затем услышал длинный вдох и самые приятные слова, еще ни разу не звучавшие из уст его Антона: — Я люблю тебя, — шепотом, надрывно. — Так сильно, что даже не знаю, какими словами описать свои чувства. В голову ничего не лезет, а мне казалось, что слова сами польются, когда я начну говорить. Не знаю, что будет, когда мы вернемся, но не оставляй меня, пожалуйста. Не выгоняй, не говори, что, я тебе больше не нужен. Прошу, умоляю! Арс, я же… Я же так сильно люблю тебя. — Милый, — мужчина сильнее сжал пальцы юноши, а затем, поворачиваясь, поцеловал его в приоткрытые, дрожащие губы. — Разве могу я тебя отпустить? Куда, Тош, куда я без тебя? Забудь вообще все свои вот эти пустые опасения. Ты мой, понимаешь? А я свое никому не отдам.       Успокоившись, они засыпают сначала под мерную качку лодки, потом под тихий рев взлета самолета. На их картах кругленькие суммы за целый год работы вахтой на необитаемом острове, на телефонах сообщение от работодателя о назначенной на завтра встрече, чтобы получить полную информацию о состоянии маяка и дома, а на лицах счастливые умиротворенные улыбки.       Первую невидимую пощечину Антон получает, когда они выходят из аэропорта и видят, кажется, нескончаемый поток прохожих. За год отшельнической жизни они совершенно отвыкли от атмосферы, которую создают толпы людей, непонятная спешка и длинные дороги.       Питер выглядит точно так же, как и картина над кроватью мужчины в маленьком белом домике. Антон вспоминает, что романтические чувства мужчин друг к другу в их стране — непозволительная роскошь, но его спутник расслабленно дожидается две порции шавермы и с легкой улыбкой протягивает одну юноше, накрывая знакомые пальцы своими, когда салат в лаваше оказывается в нужных руках.       Вторая пощечина звонко бьет, когда Антон переступает порог квартиры Арсения и застывает. Она не похожа ни на одну из тех клоповников, которые снимал для себя в прошлом юноша, слишком ярко контрастируя с жизнью потерянного сироты.       Красивые обои, не ржавая ванна, дорогой кухонный гарнитур, широкоформатный телевизор у стены и просторная мягкая кровать в спальной просто кричат о том, что у хозяина этой квартиры до поездки на маяк уже было какая-то устоявшаяся и привычная жизнь.       Третью — последнюю — пощечину Антон дает сам себе, засовывая свои чувства куда подальше и глотая слезы. Он смотрит в зеркало и понимает, что совершенно не вписывается в окружающий интерьер. Что в этой жизни, настоящей, не скрытой от всего мира бескрайним океаном просто любить мало. Юноша вытирает сопли, затыкает растянутым рукавом старой толстовки рот и сдавленно стонет от нежелания принимать реальность такой, какая она есть.       Совершенно не вслушиваясь в рассказ переодевающегося в спальне Арсения о том, как ему в наследство досталась эта замечательная квартира, Антон обувается, хватает свои вещи и выбегает на лестничную площадку. Он давится мыслью, что в этой жизни любимого мужчины он выглядит лишним и ненужным. Что у Арсения все слишком хорошо, чтобы портить его жизнь своим присутствием, и что рядом с ним мужчина только стремительно пойдет ко дну.       Он не знал, что благодаря ему мужчина вновь начал жить.       Арсений застывает на месте, когда слышит хлопок двери. В спешке одергивает футболку, зовет Антона, но, оставшись один на один со звенящей тишиной, понимает — он ушел.       Только не сейчас! Только не он! Пожалуйста! Только не он!       Не помня себя, мужчина выбегает из квартиры. Он сломя голову несется по лестницам вниз, не дожидаясь лифта. Теряет по пути один тапок, перепрыгивает за один шаг через несколько ступенек, впечатывается в стену, резко разворачивается и продолжает бежать, забывая считать этажи, забывая абсолютно все, кроме одного единственного имени. — Антон!       Мужчина догоняет знакомую двухметровую фигуру на повороте, рядом с пешеходным переходом и, не успев вовремя притормозить, врезается в любимые плечи. Обнимает, крепко сцепляя руки за спиной юноши, вдыхает знакомый аромат и, не сдерживаясь, всхлипывает. — Ты меня так напугал, — кричит он куда-то в толстовку. — Не делай так больше! Не уходи. Ты же просил меня не оставлять тебя и я пообещал. Совсем недавно, помнишь? Ты мой, Тошенька, мой! Не знаю, что ты там себе надумал, но я тебя никуда не отпускаю! Слышишь? Никуда!       Арсений наконец-то поднимает голову и видит, как Антон едва сдерживает вновь нахлынувшие слезы. Губы дрожат, а взгляд такой потерянный, нерешительный, виноватый, что становится совсем не по себе. Одной рукой все еще держа спортивную сумку, другой Антон прижимает голову мужчины к своему плечу и, уже не сдерживаясь, шмыгая и вздрагивая от плача, шепчет на ухо: — Я дурак, — легкий поцелуй в макушку, нос скользит по темным волосам. — Дай мне еще один шанс. Я не уйду, теперь точно не покину тебя. Боже, я дурак! Дурак! Арс…       Попов крепче сжимает свои объятия, поворачивая голову и оставляя короткие поцелуи на длинной шее. Ради него — мужчины, что бежал за ним, кричал его имя, умолял не покидать его, Антон готов переступить через себя и научиться жить в том мире, в котором живет его любимый человек. В том мире, в котором не нужно считать.       Он научится соответствовать, поступит в колледж и станет обычным человеком — менеджером по продажам в обычной фирме рядом с таким необычным, манерным актером главных ролей в театре «ЧеловВЕК».