Если мы не умрем, нам не будет скучно вдвоем

Давай придумаем новое слово, повторим его снова и снова, Сделаем вид, что оно что-то значит, пока оно не утратит смысла. Назовем любовь шелухой от лука, вместо Бога скажем - цветы картошки... Получается, что цветы картошки мир спасут с шелухой от лука? (с)

Ночь тепла и безоблачна, только полупрозрачный мягкий сумрак плещется где-то между землей и небом, и звезды плывут в открытых детских глазах. — Если б ты пореже открывал рот, когда стоит помолчать, мы бы сейчас не в лесу валялись, а обустраивали бы шикарное логово на крыше, — разочарованно протягивает Киллуа. Несмотря на то, что слова звучат достаточно резко, явной обиды в них не чувствуется: когда весь холод заглушается теплом лежащего рядом друга, а мысли — нежно перекатывающимися в нескольких метрах темными волнами, злиться по-настоящему не получается. — Что я могу поделать со слухом Мито-сан? Все-таки, это у нас семейное… И кто же знал, что она будет против небольшой пристройки, — с извиняющейся улыбкой вяло оправдывается Гон. — Приходится довольствоваться ночевкой на природе. Разве это так уж плохо? Киллуа согласно вздыхает и потягивается на шуршащей под лапами ночного ветерка траве. Пушистые хлопья тумана оставляют на ней призрачные следы; из-за бледной кожи и серебристых волос мальчик сам кажется маленькой звездой, спустившейся на пару бесконечных часов в гости к лучшему другу. Внезапно Золдик подскакивает на месте, и Гону кажется, что он и правда сейчас засветится — так в миг преобразилось его лицо. — Слушай, давай придумаем свой код, секретный язык, чтобы нас никто не понимал! — заговорщически пихает он товарища локтем. Фрикс вопросительно склоняет голову к загорелому плечу. — Это как… Задом наперед произносить слова? — Нет, так слишком просто, да и ты полчаса думать перед каждым словом будешь, — фыркает тот. — Мы дадим всему новые имена! Вот, к примеру, луна будет дырявым ведром, а звезды — трехзубыми вилками… Понял? — Понял! — воодушевленно кивает Гон, и сияние его глаз способно посоперничать не только с Киллуа, но и с новоявленными трехзубыми вилками. — Деревья — это желтые занавески, ночь — ножка стула… — Тут он, только войдя в азарт, прерывается и недоуменно хмурится. — А как будут звать нас? — Чур придумываем друг другу! Ты будешь кривой удочкой, — ехидно щурится Киллуа, никогда не упуская шанса поддеть Гона, на что тот высовывает язык. — Тогда ты — трехколесным велосипедом… Необъятно глубокое небо пестрит и переливается мерно дышащими хороводами созвездий, которые проплывают где-то там, в недостижимой вышине, и ни за что, кажется, не дотянуться до них вытянутой вверх рукой. Тонкие пальцы даже в темноте контрастирующих на фоне друг друга рук чертят по космической глади бессмысленные символы, неосознанно иллюстрируя новые и новые названия, и беззаботные, упрямо борющиеся с подступающей усталостью дети еще не знают, что способны на самом деле добраться даже до самых далеких планет. Их тихий смех, чуть не запутавшись в кронах желтых занавесок, достигает дырявого ведра. Крошки рассыпаются по скатерти, складываясь в беспорядочные причудливые узоры, воскрешая воспоминания о вчерашних созвездиях. Гон торопливо смахивает их на пол и бросается на последний кусок пирога, всего на долю секунды опередив Киллуа. Однако тот, мгновенно сориентировавшись, стремительно ударяет соседа под локоть, и яблоко раздора летит на стол, взметая вокруг себя брызги крошек. Золдик не теряет желанной возможности, первым хватает пирог и, чтобы пресечь дальнейшие возражения, тут же кусает, будто предъявляя на него свои законные права. — А ведь Мито-сан велела и пальцем не касаться сладостей. Я ей так и скажу, что это была твоя идея… — Слушай, мы ведь совсем забыли придумать ей новое имя, — нарочито непринужденно переводит тему Киллуа, с удовлетворением отмечая, с какой завистью наблюдает за ним Фрикс. — Точно! Но оно не должно быть совсем уж бессмысленным, — тут же забывает все старые обиды Гон и задумчиво скидывает со скатерти крошки слабыми щелчками. Из объятий фантазии его вытягивают остатки пирога, внезапно появившиеся перед носом. Он вопросительно поворачивается на Киллуа, пытаясь разгадать намерения игривых чертиков, заплясавших в льдистых глазах. — Мне кажется, мы оба прекрасно знаем, какое имя подойдет ей больше всего. — Золдик лукаво улыбается, пока друг, дожевывая милостиво предложенный кусочек, понимающе не ахает. Несколько мгновений они хитро улыбаются друг другу. — Красный перец! — одновременно выкрикивают оба и, хохоча, откидываются на спинки недовольно застонавших стульев. Тут дверь на кухню распахивается. — И как это понимать?! — сурово сверкает глазами Мито-сан, возникшая на пороге. — Опять!.. — в притворном ужасе вопят ребята, срываются с места и под оставшиеся позади крики о вопиющей наглости и страшном беспорядке выскакивают на улицу. — Эй, трехколесный велосипед! — с оттенком издевки, старательно замаскированным под невинный задор, зовет Гон. Расслабленно развалившись в легкой послеобеденной истоме на кровати, он лениво наблюдает за тем, как друг сосредоточенно крушит очередного легендарного босса. — Чего тебе, кривая удочка? — отзывается Киллуа, стараясь вложить в нелепое прозвище всю насмешливость, которую только смог наскрести в душе. — А что у нас будет любовью? Золдик непроизвольно поднимает голову от приставки настолько резко, что в шее что-то неприятно щелкает, и горячая, хотя и не обжигающая боль разливается от самого подбородка до плеч. Пожалуй, мальчик был бы даже благодарен неприятным ощущениям за то, что они разогнали лишние тревожные мысли — если бы успел их осознать. А времени, пока он недовольно шипит и потирает больное место, оказывается как раз достаточно, чтобы понять, в чем заключается вопрос. — Не знаю… Шелухой от лука, — отмахивается Киллуа, досадливо обнаруживая, что игра не была поставлена на паузу. — Значит, я шелушу луком мелкий дождь, а ты — дверцу шкафа? — смеется Фрикс, подразумевая, как помнили оба, молочный коктейль и шоколадных роботов. По телу Киллуа тут же разливается совсем иное тепло — не резкое и болезненное, а солнечное и очень уютное, щекочущее где-то под ребрами. Поддавшись моменту и отбросив игру, но все еще не до конца понимая, что им движет, он с воинственным кличем кидается на друга, не забыв прихватить в атаку грозное оружие — подушку. — Я тебе сейчас все дверцы сгрызу, берегись! Теплый воздух пахнет вчерашним грибным дождем, сочной травой и свободой. — Впереди круглые камни считают вишневые цветы! — доносится откуда-то с нижних ветвей. — Замок снят! — эхом отзывается лесная чаща. Они проносятся мимо огромных муравейников, пролетают над запятнанными бликами поваленными стволами, сливаются с освежающей тенью и вновь выскакивают на залитую светом поляну, оставляя в пушистом мху быстро исчезающие следы, уступают ежевичным кустам клочки одежды, не замечая ничего, кроме друг друга и искр чувств, взметающихся вокруг от каждого шага. Не замечая ничего, потому сейчас впереди расстилается совсем иной мир, неизвестный, недоступный и невидимый для других, придуманный и отпертый, как кажется, только вчера, но уже успевший стать убежищем и домом. Они отыгрывают выдуманные роли, ради лишнего повода для смеха общаются на языке, не всегда понятном даже им, чувствуют, что все вокруг не принадлежит больше никому. И в этом мире нет никого, кроме них. Наконец из-за стволов проглядывает сверкающая вода. Они несутся наперегонки к манящей синеве. Запыхавшиеся, выбегают из-под сени деревьев. Падают на песок и затихают — рука в руке. Над головой величаво проплывает белоснежная сахарная вата, но долго любоваться небесным лакомством не выходит: глаза слепят неугомонные солнечные зайчики; лучи, распугивая любопытных рыб, плещутся в холодной воде, тщетно стремящейся укусить ребят за пятки. Гон старательно освежает в памяти новые названия, которые недавно получила природа. — Киллуа, а что будет счастьем? Киллуа жмурится, подставляя лицо ласковому солнцу, представляет рыжие веснушки, которые завтра утром наверняка выглянут на него из глади зеркала. И думает, что еще пара дней — и его рука не будет так контрастировать с кожей Гона. — А счастьем будем мы.