Изначально Джереми сомневался в собственной адекватности — сомневался, думал, переживал, подходил к зеркалу с вопросами к самому себе и отходил, не дождавшись ответа ни на один из них. Ему было страшно, колени подгибались; он волновался, руки дрожали. Нужен был толчок, или что-то страшнее, чем его предчувствие, что-то, что перебило бы все мысли, что прижало бы его к полу, перекрывая дыхание и ставя перед выбором — жить дальше и согласиться, или умереть в муках, отказавшись.
«Я надеюсь твое предложение все еще в силе»
«Потому что я согласен»
Просто Майкл — такой добрый, мягко улыбающийся, всегда рад ему, — позвал его на свидание. Пол ушел из-под ног еще тогда, но когда он добавил такое незатейливое и совершенно беззлобное «я знаю хороший скетинг-ринк», Джереми, честно, был в шаге от того, чтобы упасть замертво прямо там, в кофейне.
Потому что пойти куда-то с Майклом ему очень сильно хотелось.
Потому что азартные огоньки в глазах Майкла ему очень сильно нравились.
И потому что он очень сильно боялся ударить перед ним лицом в грязь — ведь кататься Джереми не умел.
Как-то так вышло, что ролики и катание на них обошли его стороной, что тогда, в детстве, что сейчас, в период поздней юности. Хир понимал, почему не занимался этим в старшей школе, и, скорее всего, из-за этого же не занимался в младшей, а период до этого в его памяти был каким-то размытым, смазанным. Сейчас же, будучи большим самостоятельным мальчиком, он не обещал, что занимался бы катанием на роликах, даже если бы было время и желание, не отнимаемое его деятельностью в театре. Ему нравилось то, как он живет, чем он занимается, и менять что-либо не хотелось.
Не хотелось прощаться со стенами закулисья и сцены, не хотелось покидать уютную гримерку, в которой он коротал время прямо сейчас, слоняясь без дела, покачиваясь на высоком стуле. Его все устраивало — он находился в гармонии с самим собой-
Вибрация телефона в заднем кармане.
«о боже чувак»
«я так рад»
«серьезно я уже поверил в то что ты откажешься»
«но вот ты и я так рад ты не представляешь как я рад»
Кажется, у него покраснели щеки. Телефон вибрировал без остановки, напрягая и без того нервничающего Джереми, но больше, чем сообщения, его пугала собственная реакция.
«Я не смог бы отказаться от приятного вечера в компании тебя, ты знаешь»
«тогда компания меня ждет тебя в 19:00 возле кофейни, я пораньше закончу»
Джереми тычет какой-то стикер в ответ, сочтя его удовлетворительным ответом, проверяет время и откладывает телефон на туалетный столик рядом с собой, а после закрывает лицо руками. Глубоко дышит, считает до десяти, а после выпрямляется и смотрит в зеркало.
Покраснели у него не только щеки, но и уши.
До встречи осталось совсем ничего, время летит быстро, Джереми это знает — знает и понимает, что даже погуглить основы катания на роликах у него не выйдет. Все, что у него получится сделать, это переодеться и дойти до кофейни, не опоздав.
Ну.
Есть еще кое-что.
джереми даже не думай
Кое-что, что очень важно для него.
джереми ты совершаешь ошибку
То, что он чувствует, предвкушая это
свидание с Майклом.
Свидание. Полноценное
с в и д а н и е. Они оба готовятся к нему, оно пройдет не где-то на ступеньках чьего-то дома, а в месте, которое выбиралось долго, или не выбиралось, потому что с их первой встречи Майкл записал на задворках сознания, или не с первой встречи, Джереми не знал точно, но верил в то, что, в отличии от него самого, Майкл был готов, был уверен в этом. С точностью практически до ста процентов Мэлл был уверен в каждом своем шаге, действии, принимаемом решении, и в том, чтобы вытащить неуклюжего Джереми покататься на роликах, он тоже был уверен на все сто, ведь для него мир прост и понятен, как дважды-два, и все эти сложности, все запутанные схемы развития проблем это всего лишь плод больного воображения самого Джереми.
Джереми. Он.
ты идиот джереми
Он опаздывает.
Опаздывает не так критически, но до кофейни еще нужно дойти, а он даже не готов
(на языке так и вертится профдеформированное «я не накрашен»), и, поставив на чаши весов «опоздать на пару минут, но прийти в том, в чем он есть» и «опоздать критически, но прийти красивым», Джереми выбирает первое, сует телефон в карман рюкзака и вылетает из гримерки, огибая неизвестно почему оставшихся тут людей, торопливо извиняется, но не задерживается, нельзя задерживаться, нельзя-
нельзя-нельзя.
На улице приятно, в меру тепло и красиво. Солнце не режет глаза, а ласково пригревает сверху, отчего дети бегают без кепочек и панамок. Они, сопровождаемые своими родителями, разбавляют городской шум смехом, редкими вскриками, еще раз смехом.
А у Хира вместо шума собственное сбитое дыхание, вместо смеха детей зашкаливающий пульс и торопливые шаги, когда он сбавляет скорость, чтобы не вылететь на проезжую часть на бегу. Он упирается ладонями в колени, сгибаясь и восстанавливая дыхание, цивилизованно проходит с людьми пешеходку, а дальше снова срывается на бег, пугая идущую ему навстречу парочку.
Тяжелое дыхание похоже на короткие стоны, когда Джереми добегает до кофейни и топчется возле входа, пытаясь отдышаться. Телефон он не достает, знает, что опоздал, и не хочет разочаровываться в себе.
Он мог бы молить бога о том, чтобы Майкл не обиделся, не ушел без него-
— Я думал, ты зайдешь.
-но бога нет, а Майкл есть, и он куда лучше, чем они.
Он стоит перед ним, расплывшись в улыбке и держа в руке телефон, видимо, собирался позвонить Джереми. Убирает его в карман легкой куртки и треплет друга по голове, совмещая попытку пригладить растрепанные волосы с порывом внезапной нежности. Джереми приятно, ему нравятся его касания, и он не убирает головы, пока Майкл сам не уберет руку. Наверное, с такой политикой, это могло продолжаться бесконечно.
Не прекращать эту нежную картину, не прекращать выражать свои эмоции. Майкл не уберет «случайно» сползшую ниже руку с лица Джереми, а тот не перестанет улыбаться, глядя на него снизу вверх, так и не разогнувшись.
— Наверное, уже стоит идти, — Мэлл рушит нежную картинку, — а то можем и опоздать.
— Опоздать?
— Ну, у нас времени вагон, конечно, — он убирает руки в карман и улыбается снова, но не нежно, а скорее азартно, — но я совершенно спокойно потрачу его на нежности с тобой, и мне стыдно не будет, поверь.
Ему не стыдно, но щеки предательски краснеют — впрочем, не сильнее, чем уши у Джереми. Он выпрямляется, встает рядом и искренне надеется, что Майклу будет стыдно акцентировать внимание на чужом смущении, и он сможет гореть спокойно, в качестве похоронной музыки используя ритм собственного сердца, в очередной раз сошедшего с нормального пульса на безумный.
— Ладно-ладно, идем, — расслабляется, вливается в спокойный темп, — бесстыдник.
Молчать с Мэллом комфортно, но тот разводит Джереми на обсуждение прошедшего дня, потому что они в рабочее время и так мало разговаривают, а сегодня вообще молчали, потому что один на репетиции, гоняет самого себя размышлениями, а второй возится в кофейне, работая за двоих, чтобы обеспечить себе спокойный вечер. Майкл улыбается, когда слушает о том, как по-идиотски поставлены декорации на сцене, а Джереми смотрит на Майкла, а не на дорогу, потому что «не упасть» скучно, а «я случайно сшиб стул прямо с посетительницей» интригующе и интересно. К счастью, он не падает.
а лучше бы упал
Хир, видимо, считает себя бессмертным — вход в скетинг-ринк в десяти шагах от них, а об отсутствии умения держаться на роликах он так и не сказал. Промолчал и абсолютно забыл, вылетело из головы. Не так уж это и важно. Не так уж это и страшно. Не об этом он волновался весь день.
В принципе, когда Майкл стоит тут, в дистанции двух шагов, волноваться не о чем. О том, что под влюбленным биением сердца скрывается тахикардия, может быть.
Они берут ролики, оставляют вещи — полупустые рюкзаки — в шкафчиках. Майкл хлопает его по плечу, поддерживает, а после ловко завязывает шнурки и выходит на каток первым, стоя на месте, дожидаясь Джереми.
— Я сейчас без тебя уеду, — смеется. Дожидается, когда Хир войдет, и, не глядя, уезжает, позже разворачиваясь и совершенно спокойно катясь к центру катка.
Для Майкла это легко. Получается неосознанно, на рефлексах, будто бы ведомо инстинктом или какой-то магией — он улыбается, когда думает об этом. Останавливается и вытягивает руку, подзывая Джереми.
А Джереми думает, как скоро он упадет — прямо сейчас или чуть погодя.
Делает шаг, второй, пытается расслабиться и поехать, делает еще шаг, слышит, как подъезжает к нему Майкл, но слышит, не видит, потому что смотрит только перед собой, под ноги, потому что-
— Ты бы хоть намекнул, — Мэлл хватает его за руки, не давая упасть, — господи.
— Извини, я-
— Не извиняйся, мой косяк, — он хмурится, но тут же перестает, когда Джереми совладает со стоячим положением. Молчит с минуту, анализируя обстановку, а после очень нежно берет за руки.
За обе — осторожно и трогательно. Смотрит на Джереми, смотрит на то, как он, смелея, выпрямляет спину. Проводит подушечкой большого пальца по аккуратной и хрупкой ладони, гладит, и Хир приходит в себя, успокаивается.
— Просто смотри на меня и повторяй за мной. Это не так сложно.
— А если что-то пойдет не так? Что, ну, если я все-
— Джереми, — Майкл глубоко вздыхает, — спокойнее. Я могу пойти не так, потому что я не смотрю, куда иду, а знаешь почему?
— И-и… Почему же?
Джереми чувствует себя невероятно глупым, но, видимо, Майкла это ни капли не смущает. Нет, не так — Майкла это ни капли не смущает.
— Потому что я смотрю на тебя. То, что ты не умеешь кататься, не делает тебя плохим в моих глазах. Ты…
Он аккуратно привстает на носки, все еще не отпуская чужих тонких рук, оставляет на веснушчатой щеке поцелуй. Мягкий, скромный, но его хватает.
Хватает, чтобы Джереми поверил в себя.
Хватает, чтобы он решительно двинулся за Майклом, и, следуя за ним, расслышал окончание фразы:
— Нравишься мне таким, какой ты есть.
