Crying Sky

Городок, не отмеченный ни на одной карте, запомнившийся каждому, посетившему его хоть раз - своим тщеславием, существует словно один живой организм, объединённый единой целью - выделиться, блеснуть и навеки погаснуть, стать мифом, легендой, могилой времени. Городок является местом рождения, пожизненного заточения и в большинстве развитий будущего - могилой древней химеры, которая совершила ошибку, показав однажды человеку свои чувства. Городок дышит. За счёт слепой численности и сомнительной иерархии он стал убежищем для многих отшельников, впрочем ни один из них так и не выбрался из города живым. Тут есть и те, кто может по праву считать это жалкое скопление душ своим, и они, очень чутко ощущая это преимущество, не позволят прижиться чужакам. Городок, с абсурдным названием Реверс Фолз является центром как миниум целого романа в десяти томах - недомолвок, которые с натяжкой можно назвать тайнами, скорее паршивым оправданием. *** — Я? Безответственная? — всплескивая руками, в изящно-искривлённом жесте девушка опускает, что легко лежащий между пальцев кинжал - ей Богу, будто карандаш - свистит в воздухе над самым ухом надоедливого близнеца. Холодное оружие вторит мимике хозяйки, ставшее продолжением бледной руки, и главным выражением эмоций. — Ну... — немного виновато тянет гласные, мешкает. Лезвие качнулось и снова как бы невзначай указало в сторону визави. — Ты ведь тоже не шибко как готов понести ответственность за сохранность его шкуры? Я ошибаюсь? — Юноша хмурится, глубокие, оттенка королевского кобальта глаза не выражают ничего, как остановившиеся часы, делают хозяина ещё более непредсказуемым в глазах людей, которые по прежнему находятся во власти эмоций. Ламаник не так глуп, как они. Но даже его стальные нервы деформируются, выстреливают искрой, стоит сестре просто напросто открыть рот. Никакой сплав характера не выдержит прямого удара в лоб - тактики Моники. — Ты упускаешь из внимания тот момент, когда игра на выживание заканчивается, потому что выживать остаётся некому, и порою за это тебя хочется прирезать, а кишки развесить в гостинной как элемент декора. — спокойно, лишь прищуром выдавая подлинность своего гнева замечает брат. Смеётся, склоняя голову на бок, будто стараясь таким образом получше разглядеть редкое явление - сумбурное но тихое негодование брата, Моника подытоживает. — На этом креативность угроз закончилась, ещё год назад кстати. — Ламаник ловко отзеркаливает её усмешку, выпрямляется, будто сбрасывая с себя груз ненужного хлама называемого чувствами, и с нечитаемой эмоцией произносит. — Год назад угрозы обесценились. — прикрывает глаза, подавляя истерический смешок. Эту, со стороны, и для человека глухого, милую вечернюю беседу прерывает тихий-тихий, прерывистый вскрик, трудный вдох через нос, и веющая болезненностью возня в углу комнаты. Стоит Монике подать голос - охи и стоны затихают, сменяясь липкой, неловкой тишиной со стороны раненного. — Вот видишь, — зевает девушка. — Он даже живой... А жаль. — смахивая сон с ресниц она переводит взгляд на часы, а потом на брата. Ламаник застывшим взглядом пронзает то место, которое вмещало в себя маленькое недоразумение, редко и выражаясь образно - только по праздникам, из привычного "раб" называемое Уильямом. Сайфер в этом доме - нерадивая псина, очень обидчиво по этому поводу прячущая моську в окровавленных лоскутах, кое как сохранивших форму одежды. С каждой секундой его взгляд твердеет, из полу-мёртвого, выцвевшего, становится капризно обиженным - взглядом, напоминающим Монике взгляд подбитого щенка на пыльной дороге. Тот щенок долго смотрел вслед уезжающему автомобилю, гадая куда ведут две кровавые полосы. Уилл - недобитый, из раза в раз тянется к смерти, с тем же энтузиазмом, с которым тянется к хозяину за лаской. Безотказный, готов принять любую судьбу, предпочитая смерти жизнь, а жизни смерть, лишь бы не лежать вот тут в крови и горьких разводах соли, всё ещё нужный на роль жертвы. Ламаник не может скрыть любопытства, с привкусом страха, не может как всегда скрыть улыбку облегчения за переплётом книги, и просто оставляет это без доли внимания - на первый раз срабатывает. Юноша поднимается с кресла, расправляя замявшийся плащ и уже через несколько секунд оказывается над демоном, сверху вниз пытаясь оценить повреждения, но с высоты своего статуса над ним не может понять, почему за отсутствием каких либо физических повреждений, с коими прекрасно справлялась регенерация, хоть и не всегда совсем корректно, Уильям продолжал неразборчиво хныкать и прикрывать лицо руками. Зажатые резкие движения и зашуганные взгляды демона через плечо создают впечатление недосказанности. Уилл хочет что то сказать - но боится, хочет спросить - но молчит. Если бы вопросы высвечивались в глазах - его радужка бы пестрела всеми цветами радуги, а голубой был бы вопросом "за что?". Моника напоминает о своём присутствии, подходя к брату со спины, и добивает своим взглядом голубоволосого. За эти самые волосы: спутанные, длинные, истощённые пряди она хватает его в следующую секунду. Бесцеремонно, ловя нотку удивления в глазах задумчивого брата поднимает раба и чуть не роняет, когда Ламаник вдруг жутко ухмыляется. Моника считала брата за это последней тварью, он всегда ухитрялся увидеть что то такое, чего не видит она, и ощущениями не делился. Ламаник слегка теснит свою близняшку, за руку перехватывая несчастного Уильяма, что бы прижать к ближайшей стене и обратиться к самому себе. — интересно, успел ли он усвоить урок? — мстительно смеётся, в пол оборота к сестре шипит. — до того как кто то всадил ему нож в глотку и совершенно случайно забыл его вытащить. — задумавшись добавляет. — у нас же их так много, чего жалеть? — бледное существо в его руках сжимается, дрожит и что то неосторожно вякает про пощаду и милосердие, за что получает блестнувшей в руке хозяина плетью по лицу. — Уильям, — вкладывая в имя слуги всю выразительность, обращается юный хозяин. — расскажи, за что сегодня моя сестрица назначила тебе взыскание? — серьёзный как никогда, он смотрит прямо в глаза, но не настолько глубоко что бы утонуть. Уилл трясётся от страха и холода рук мучителя, болезненные мурашки по сухой коже импульсом проходят через оба тела. Едва расслышав вопрос, напрягается из последних сил, но вспомнить не может. В голове вертится лишь одно эгоистичное желание - желание обрести личное пространство и покой хотя бы на несколько минут. — Не помнишь? — Точка невозврата достигнута, обострившееся чувство безысходности выливается в слезах у одного, в сладкой ухмылке у другого. — Вспоминай. — ставит точку, образно протыкая грифелем карандаша пергамент. Ожидание длится не долго, из под тёплого плаща контрастом человек достаёт холодный нож. — я не Моника, и по этому буду краток. — направляет предмет так, что бы заведомо грядущий удар пришёлся под рёбра. — мне важны факты. — едва заметно, но очень довольно кивает ужасу демона, и резко заставляет его сознание помутнеть от дикой боли, для дальнейшего прояснения. Уильям кричит, хватается за место повреждения, и будто от чудовищного жара отдёргивает дрожащую ладонь, окровавленной рукой инстинктивно тянется, чуть не пачкает серую рубашку хозяина, вовремя, и очень смешно, глазами наблюдателя, останавливает себя. Раб не находит ничего лучше чем упасть в ноги юноше, в неестественной позе застыть, упереться мокрой щекой в холодный носок чёрного ботинка. Ламаник отступает на шаг, со всей осторожностью убирая оружие обратно, и Моника замечает, как в глазах брата на миг мелькнуло что то похожее на разочарование, когда демон так и не смог сформулировать ничего внятного, лишь без устали повторял что больше так не будет, и совсем отчаявшись перебрал тысячи вариантов в минуту, вплоть до разбитой вазы и плохо протёртой полки. С тяжёлым, измотанным вздохом юноша отступает, на последок с искренней злобой и досадой бьёт нерадивого слугу в живот, вложив в удар не сколь силу, сколь выразительность, и то, что помогало демону осознать свою ничтожность, а сестре - свою несдержанность. На фоне Ламаника девушка казалась капризным избалованным ребёнком, со своей извечной манерой увиливать от ответственности и не видеть границ, даже подойдя к ним впритык. Начинающийся дождь вторит послушной влаге обрамляющей щёки химеры, оставленного близнецами оправляться и думать. Думать, думать, думать, единственное что оставалось скованному демону. Взвешивать и делать выводы, что бы сократить время чудовищных взысканий. Пыток, бессмысленных и жестоких со стороны девушки, и поражающих своей неоспоримостью - со стороны юноши. Капли шипят, бьются о стекло, заставляют демона ёжиться и дрожать. Он тихо вздыхает, приподнимаясь на ободранных в кровь при падении локтях, и так наивно надеется, что в следующий раз застанет хозяина в хорошем расположении духа. Слова господина въелись в мозг, и демон интуитивно, с первым ровным вздохом отмечает для себя, что впредь действительно нужно быть повнимательнее. Уилл встаёт, обводит грустным взором пустую гостиную и спешит побыстрее убрать разводы собственной крови. Едва ли пропустит хоть одно пятнышко, покуда ему дорога жизнь. И возможно, если он очень постарается, он успеет посмотреть на вольность погоды, пристроившись на подоконнике, сухом, лишённом всякой растительности, что обычно раскидывается вдоль всего окна. *** Конечно, таких мелочей великое множество, и из них складывается общее ощущение жизни, паршивое, как зрение голубоволосого демона, посаженное за стопкой злосчастных бумажек, что предназначалось заполнять его двуличным хозяевам. Но дождь принесёт с собой силы жить дальше.