(по вселенной «Dark Skylines»)
Лана встала ни свет ни заря, даже раньше, чем он сам привык просыпаться за девять лет утренних побудок в Образовательном центре. Она разбудила его и велела идти на кухню. Теперь он сидит там, забравшись с ногами на табурет, ждёт обещанный ранний завтрак и смотрит в окно, где лучи стремительно восходящего солнца дробятся мириадами бликов на острых пиках наста. Погода здесь всегда меняется резко: вчера утром выпало полметра рыхлого снега, к обеду он подтаял, потёк тонкими, извилистыми струйками, но тут же налетел ледяной ветер, причудливо заморозивший наст длинными острыми иглами. Словно лужайку перед их домом заполонили снежные дикобразы. Ему довелось видеть дикобразов вживую: какой-то богатей из Альянса Свободных Планет умудрился вывезти с Земли почти весь свой экзотический зоопарк, а дикобразы внезапно прижились на новом месте, совершенно не похожем на их места обитания на родине. Зато не прижились другие зверушки, куда более симпатичные владельцу, и тому зоопарк наскучил. Чтобы компенсировать затраты на его благоустройство, бизнесмен открыл свою живую коллекцию для посетителей. Русы тоже допускались туда невозбранно — лишь бы платили. А за знания для тех, кто всерьёз интересовался наукой (в данном случае — земной зоологией), Возрождённый Союз всегда платил не скупясь. Так что дикобразов он видел и историю их переселения с Земли знал как любопытный космобиологический казус. Такой же, как с ангорскими козами… Лана что-то рассказывает, напевает, щебечет, не требуя, впрочем, ответной реакции. А он думает о дикобразах и ангорских козах, смотрит на искрящийся снег и щурится от бликов. Ему двенадцать, и он второй год приезжает к сестре на зимние каникулы, как раньше они вместе приезжали к родителям. Ей двадцать семь, она совсем недавно окончила комплексное обучение и теперь строит грандиозные планы на будущее. Ей хочется посетить весь обозримый космос и изучить все известные человечеству загадки. Она уверена в результате. Их матери в прошлом месяце исполнилось восемьдесят четыре, в тот день они с Ланой проболтали по межпланетной связи добрых полтора часа, а он ловил себя на мысли, что обе женщины похожи как родные сёстры, только у матери залегли едва заметные морщины на высоком лбу. На долю Анеи Ве́сны выпала интересная жизнь — и оставила свой мимолётный отпечаток, как бы ни была совершенна косметология и антиэйдж-медицина тридцать первого века. Ему почти не стыдно и не жаль, что он не слушает девушку. Снег искрится и бросает яркие блики в широкое окно. Она смеётся и колдует возле мультиварки. А он по-прежнему думает о дикобразах и смутных перспективах на будущее… …Лана улетела на Гагарин-два через три недели после этого удивительно беззаботного ясного утра. Он больше не слышал вестей от сестры, хотя о незавидной её судьбе догадывался. Полиморфы редко появлялись около «червоточин», ими активно пользовались люди. У этой внеземной расы, как считалось, были собственные пути движения по космосу. Но тот нашумевший случай нападения полиморфов на корабль землян из засады возле «кротовьей норы» вошёл в историю — кровавую историю противостояния Человечества с инопланетянами. С тех пор прошло сорок восемь лет. Свет, сохранившийся в памяти, потух, смазался туманной серой пеленой. Он бросил взгляд в окно — такое же широкое, прозрачное окно, как и в его воспоминаниях, но совершенно неуместное тут, на Кисельных Берегах. Первые колонисты планеты заселяли её в стандартных жилых модулях, снабжённых огромными панорамными окнами. Довольно быстро стало понятно, что они здесь вовсе ни к чему — весь год, составлявший четыреста три стандарт-дня, на планете, изначально названной Опал, царили туманы. Стабильный тёплый и очень влажный климат окутывал небольшие и разбросанные по глади мелких морей острова́ густой белёсой пеленой. Мощные прожекторы жёлтого света прорезали молочный кисель тумана, вычерчивая автострады и дорожки между домами поселенцев и административными зданиями. В помещениях царило буйство красок, нарочитых и навязчивых. Исключение составляли лишь здания многочисленных офтальмологических курортов. Жилые дома, помещения бальнеотерапии, научные корпуса, космопорт и даже животноводческие фермы изнутри были расцвечены самыми безумными красками — компенсация за унылую, никогда не рассеивающуюся серую пелену тумана снаружи. И только в последние годы поселенцев одолела странная мода — делать в домах широкие окна, как в жилых модулях первопроходцев. Окна открывались в сплошную беспросветную туманную мглу, но это никого из местных жителей не смущало, а чужаки в домах были столь же редки, как солнце на небосклоне. В обширных, но мелких океанах лениво ворочались огромные и безучастные ко всему окружающему животные, по аналогии с земными названные китами. Вокруг живительным киселём колыхался планктон. Он был источником кислорода, питательных веществ для китов, людей и внезапно прижившихся на Кисельных Берегах ангорских коз, а ещё фитонцидов, превращавших густой, перенасыщенный влагой воздух планеты в целебную взвесь, делая Опал раем для страдающих от кожных и респираторных заболеваний. Козы, даром что ходили вечно мокрые, чувствовали себя на удивление хорошо. Им по вкусу пришлись планктон и водоросли, пропитанный фитонцидами воздух благотворно сказывался на шерсти, и животные здесь не вырождались, из поколения в поколение давая здоровое плодовитое потомство с чудесной шерстью, в отличие от других планет, даже похожих на Землю более чем на восемьдесят пять процентов. Вопреки подростковому интересу к космобиологии, по этой дорожке он так и не пошёл. Когда пропала Лана, он подналёг на математику и логику, параллельно до седьмого пота загоняя себя в многочисленных тренажёрных залах Образовательного центра — доводил до совершенства рукопашный бой, стрельбу, пилотирование различных летательных аппаратов и прочие прикладные навыки. Благо, физические данные и здоровье позволяли. И к двадцати пяти годам, сразу после выпуска, подался на регулярную армейскую службу, искренне надеясь оказаться на передовой — там, где не утихала борьба с ненавистными полиморфами. Тогда и имя взял себе — Корд Бер. Корд — основа, гибкая и прочная. Бер — медведь, сильный и разумный союзник. Вместе — символ основательности и силы, твёрдости духа и умения идти напролом. Он составил эту формулировку и неизменно следовал ей при случае. На Кисельные Берега Корд попал после ранения. Полыхнуло знатно, и он заработал ожоги лица, сетчатки и верхних дыхательных путей, повреждение шейного и грудного отделов позвоночника и несколько переломов, по мелочи. Экстренную помощь сразу после ранения ему оказать не успели, так что период реабилитации на курортной планете предстоял долгий и скучный. Больше всего его удивлял психологический аспект подобных травм: вот только что ты бравый вояка в самом расцвете сил, а через несколько минут — калека на грани жизни и смерти, чьи шансы на выздоровление и даже выживание оцениваются медиками в какой-то десяток процентов. С этим сложно смириться, уж больно тонка грань между «до» и «после». Но упрямства ему было не занимать. Упрямство помогало не падать духом, когда не получалось из-за травм выполнять элементарные упражнения. Упрямство приглушало боль. Упрямство заставляло не смотреть в отражающие поверхности и не рассматривать свои голограммы, чтобы не видеть своего уродства. Временного, конечно же, медицина на Кисельных Берегах передовая, не уступает уровню реабилитационных баз столичной системы Москвы. Но и этот этап надо было пережить. Упрямство заставило Корда поселиться не в корпусе курорта, а в домике аборигена. Упрямство выгоняло его на улицу, в белое молоко тумана, — бродить по взрезанным жёлтыми прожекторами тропкам, уложенным шершавым пластбетоном. Упрямство призывало общаться с соседями, заигрывать с медсестричками, являясь на процедуры, появляться на людях в других общественных местах. Не смущаясь жутковатых черт лица: словно кожа — нежная, молодая, едва восстановившаяся, безволосая и ярко-розовая — плотно натянута прямо на череп. Напрягая обожжённое горло, заставлять себя проговаривать слова, напевать песенки и декламировать простенькие детские стишки. Тренироваться и восстанавливаться, шаг за шагом, постепенно и упорно. Если бы не упрямство, он бы сдался. Ещё Анея помогала. Позвонила по ноосферной связи через три дня после того, как Корд обосновался на одном из многочисленных курортов Кисельных Берегов, несколько секунд смотрела с какой-то странной укоризной, но без жалости. А потом, отбросив естественные материнские эмоции и переживания за пострадавшего сына, выдала чёткую и последовательную программу реабилитации — уже как дипломированный врач. Полностью совпав по мнению с коллегами с Кисельных Берегов. Потом названивала раз в три дня и контролировала процесс лечения. Корд её звонкам был искренне рад… Запиликал коммуникатор сигналом внешнего вызова. Посетитель? Он никого не ждал. Тем не менее, поднялся с кресла и пошёл открывать, игнорируя автоматику. На Кисельных Берегах так было принято, а Бер вознамерился весь период реабилитации делать вид, что он тут настоящий абориген. В конце концов, феномен ангорских коз он так и не изучил. Теперь для этого было самое время. Вряд ли ему выпадет шанс вернуться в армию. Вряд ли ему позволят пройти комиссию и восстановиться на службе. Открыв дверь, Корд в который раз убедился, что мысль материальна. Только что думал про армию — и вот на тебе… — Здравия желаю, товарищ командир! — рука Бера дёрнулась отдать честь, но тут же вернулась назад. Тол Ханор сделал вид, что не заметил. — Разрешишь войти? — Конечно! Проходи… — Корд посторонился, пропуская старого военного внутрь. Из-за кухонной двери показалась лохматая башка домового, но тут же исчезла. Посетитель его явно не заинтересовал. Чего нельзя было сказать о контр-адмирале Ханоре: — Кто у тебя там? Кошка? — Нет, домовой. Опал ведь ноосферно активен. Вот и заводится тут… всякое… — пояснил Бер. — Да он тихий, не шалит. Зато мне поговорить есть с кем. Миску молока на ночь ставлю — ему достаточно. — Козьего молока? — зачем-то уточнил Тол Ханор. — Ну, да. Он натуральное любит… — А говоришь, не кошка, — усмехнулся контр-адмирал. — Для меня молока найдёшь? Можно не в миску, а в стакан. Диалог получался откровенно абсурдным. Оставив бывшего командира в комнате, Бер пожал плечами и направился на кухню, лихорадочно соображая, чем бы гостя потчевать. Не молоко же ему наливать, в самом-то деле! Домовёнок прыснул из-под ног и спрятался за холодильником. На Кисельных Берегах ноосфера бурлила. И это было вдвойне странно, ведь русы к ней были слабо чувствительны, не имели экзистенциальных страхов, а любые Прорывы наблюдали с энтомологическим интересом, стараясь оцифровать и структурировать. Они никак не могли подогревать и усиливать её активность. Аборигенная фауна самого Опала по большей части была представлена только китами. И крошечной колонией случайно найденных где-то в недрах одного из крупных Центральных островов представителей единственного разумного вида. Они звали себя тцаарладиаларританги, — их звонкий и при том певучий язык удивительным образом проникал сквозь туманную толщу воздуха, не искажаясь. Как водится, их имя означало что-то наподобие «истинные». Люди для простоты сократили их самоназвание до «тарланги». Это были субтильные гуманоидные существа с полупрозрачной сероватой чешуйчатой кожей, огромными блёкло-жёлтыми глазами, тонкими и подвижными пальчиками на руках и вечно настороженным выражением выразительных мордочек. Они ходили голышом и селились возле воды. Тарлангов было мало, они фактически стояли на грани вымирания — и люди тут были ни при чём. Когда-то в их эволюции случился рывок, и они обрели разум, но условия очень быстро изменились. Когда на Кисельные Берега пришли люди, местных обитателей было уже исчезающе мало. Их даже не сразу обнаружили, осваивая необычную, но вполне перспективную планету. Что уж говорить: индуцированных людьми фоновых порождений ноосферы — всех этих домовых, овинных, банников, кикимор и леших — в совокупности было больше, чем аборигенов. Русы тарлангам не мешали. Им оставили просторные, затянутые вечным туманом равнины Центрального острова. С ними поначалу, конечно, пытались наладить диалог, но тарланги неизменно уходили от контакта, прятались, растворялись в вечном тумане Кисельных Берегов и всячески старались делать вид, что их вообще не существует. Их ужас перед людьми был настолько осязаем, что воспринимался как обидная насмешка, ведь русы не желали им зла. Так что людям проще было не замечать существования разумных и пугливых аборигенов, не трогать их и не лезть на их ограниченную территорию. Получалось вполне успешно. — Не крутись тут! — прикрикнул на домовёнка Бер. — Хвост оторву! — Не-а, — тоненький, но ворчливый голосок раздался из-за холодильника, — нет у меня хвоста. Не оторвёшь. «Ого! — подумал Бер, — сегодня он даже разговаривает». Такое случалось не часто и свидетельствовало об особой активности ноосферы. А временами бывало и наоборот — в редкие периоды её затишья домовёнок куда-то исчезал и несколько дней мог не появляться. В такие дни Корду было особенно уныло. Он уходил в реабилитационный центр и напропалую флиртовал с медсёстрами, ожидая, когда вновь проснётся Информационное поле Вселенной. Быстро просмотрев новостную ленту, Корд выяснил, что с минуты на минуту на Кисельных Берегах ожидается самый мощный и масштабный Прорыв ноосферы за всю историю освоения этой планеты. Местные исследователи уже вооружились всеми доступными приборами и ждали момента — когда ещё представится случай изучить это явление, ничем не рискуя. Стихийное бедствие невероятной разрушительной силы для других народов, у русов оно всего лишь порождало любопытные аномальные явления, по большей части атмосферные. Даже немногочисленные нооперцепторы русов не испытывали никаких отрицательных эмоций в преддверии Прорыва и намеревались активно участвовать в его исследовании — так говорилось в новостях. «Мама была бы довольна», — подумалось Беру. Анея в молодости занималась изучением ноосферных явлений, даже однажды попала в переделку из-за Прорыва. Но у самого Корда были совсем другие увлечения и интересы. Он вернулся в комнату, отчаянно смущаясь, но всё же принеся стакан свежайшего козьего молока. Тол Ханор даже бровью не повёл, словно это и правда было его единственным и однозначным желанием. Взял стакан, в несколько поспешных, крупных глотков опустошил его и передал обратно Корду. Глаза старого контр-адмирала лучились смехом. Впрочем, недолго. Он хлопнул по бедру, открывая потайной карман своего мезоскелета, — и выудил на свет характерную коробочку. Бер раздул ноздри и сглотнул. Он уже понял, что последует дальше. Теперь Тол Ханор был предельно серьёзен. Даже немного угрюм. Он с нарочитым стуком поставил коробочку на столик и активировал её крышку. Внутри оказалась медаль «За отвагу». Корд помрачнел ещё больше, он едва не выдыхал пар из ноздрей, глаза сузились, не до конца восстановившаяся кожа на лице болезненно натянулась, но Бер не замечал этого. Он был зол, очень зол. — Зачем..? — сквозь зубы начал было он, но был остановлен резким и безмолвным жестом командира. — Затем! — тяжело и веско уронил Тол Ханор. — Заслужил. Все заслужили, кто выжил в той мясорубке. А кто не выжил, так и подавно. Имей уважение. Бер наконец-то зло выдохнул воздух через ноздри. Ему было тяжело сдержать себя. Но командир был прав. — Это всё? — всё так же на грани срыва уточнил Корд. Адреналин звенел в жилах. — Пожалуй, да, — не стал его обнадёживать Тол Ханор. — Ты хороший парень, Бер. И хороший солдат. Мы с тобой знаем, что на самом деле там произошло, а руководству знать и не обязательно. Так что прими свою медаль и свою отставку. — И что мне теперь делать? — по-прежнему напряжённо спросил Корд. У Тола Ханора был готов ответ: — Ты же знаешь про Стражей Фронтира? Иди к ним, они примут. С руками оторвут! Там ты будешь на своём месте. А если вдруг понадобится — я приду на помощь. Уж это-то я могу тебе обещать. Как позвать — ты придумаешь. Личный адрес скину на комм. Всё, мне пора. Выздоравливай. Корд дождался, пока его бывший командир покинет его скромное жилище. Человек, которому он в критической ситуации дал в морду, сломав челюсть, вырубил и принял командование на себя — и оказался, чёрт возьми, прав! Тот самый человек, который признал эту правоту и сделал всё возможное, чтобы защитить честное имя своего задиристого подчинённого от всех нападок и обвинений. Тол Ханор всегда вызывал определённую симпатию у Корда как профессиональный военный и просто как человек. Настоящий отец-командир. Но сейчас Беру было очень сложно смириться с тем, что тот ему сказал. Лишь выждав полчаса с момента ухода Тола Ханора, Корд вышел на крыльцо своего дома. Закаты на Кисельных Берегах ничуть не отличались от рассветов. Даже день особо не выделялся. Только ночь была беспросветнее, чем другое время суток, да и то нужно было постараться, чтобы отличить одно от другого. Корду было невыносимо скучно все прошедшие дни и очень обидно сейчас. Реабилитация, визит командира, ненужная и натужная медаль, словно насмешка, — всё это было каким-то смазанным, нереальным, будто затянутым пеленой тумана. В армию ему не вернуться, восстановление продлится ещё пару месяцев, одна дорога к этим странным, чужим и непонятным Стражам Фронтира, как Тол Ханор и советовал… К чёрту всё! Корд с раздражением врубил и выкрутил на полную интенсивность жёлтый прожектор, задрал голову в белёсые, невыразительные небеса. Где-то там, судя по времени, должен во всю бушевать закат — буйством красок, наплывом эмоций, какой-то потаённой энергией… Но если она и была — Кисельные Берега поглощали всю без остатка, жадничали, скрывали от глаз слабых, крошечных существ, еле-еле передвигающихся по их поверхности — будь то безвольные, безмозглые гиганты-аборигены или деятельные, активные, но мелкие пришельцы-люди. Чем были заняты в этот час тарланги, вообще не имело никакого значения. Стражи Фронтира? Пусть так… Он смирился, он решил: пусть чужой народ, другой государственный строй, иные взаимоотношения, — ему не привыкать. Главное, что прокля́тые полиморфы будут рядом, только долететь, достать, вцепиться в глотку. А там он своё не упустит. Густой туман в конце освещённой дорожки колыхнулся и застонал, на миг загоревшись непривычным фиолетово-алым отсветом. — Кто идёт? — настороженно спросил Корд. Снова заболело горло. «А ведь вроде как особо не нагружал сегодня, — подумал он. — Надо бы молока выпить…». Ответа не было. Но в туманной мгле двигалась размытая тень, приближаясь к освещённому краю дорожки. — Эй, я тебя спрашиваю? Тень не отвечала. Приблизившись вплотную к рассеянной грани луча прожектора, она замедлилась — и всё же сделала шаг вперёд. Бер в упор воззрился на пришлого человека. На том был привычный комбинезон-мезоскелет, пугающе большие глазищи отсвечивали жёлтым, но в целом ничего примечательного в незваном госте не было. — Я не ждал ещё гостей, — признался Корд. — Но если ты ко мне — проходи. Молчаливый посетитель, даже не глянув на хозяина, протопал по дорожке к дому и остановился возле крыльца, только тогда наконец-то обратив внимание на Бера. И защебетал на тарлангском, выразительно и настойчиво. Корд удивился. — Эй, полегче ты! — воззвал он. — Я этого языка не знаю, говори по-человечески! Посетитель едва заметно пожал плечами — и сменил говор. Теперь он произносил вполне привычные звуки, фонетически соответствующие рускому языку, но не несущие ровным счётом никакого смысла. — Так! Стоп! — сказал Бер. — Я тебя не понимаю. Идём в дом, там разберёмся. Он распахнул двери, пропуская незваного гостя в своё жилище. Тот не сразу понял, что от него требуется, но потом бочком, бочком вошёл внутрь и направился прямиком на кухню. Домовой, заслышав гостя, пришёл в неописуемое возбуждение и выскочил на середину помещения, тыча маленькой лапкой в его сторону: — Ты кого привёл? Братишку привёл! Братишка большой, сильный! Всё моё молоко выпьет! Зачем тогда привёл? — Тише ты… бесхвостый, — шутя пригрозил порядком запутавшийся Бер, — молоко не твоё, а козье! Что за братишка? — Нашенский он, не чуешь, что ли? — пропищал домовёнок. — Нерусским духом от него пахнет. «Братишка» всё это время с любопытством осматривался по сторонам, но с места не двигался. Присмотревшись к гостю, Бер с удивлением обнаружил, что у того мезоскелет на горле напрямую переходит в кожу шеи, словно не надет на тело, а нарисован на нём. И глаза у «братишки» были явственного, нечеловеческого жёлтого цвета. И говорить он мог только по-тарлангски, не владея ни одним из языков людей, что быстро удалось выяснить при помощи программ-переводчиков. Настроив комм на перевод, Бер спросил у самого гостя: — Ты кто такой? И тот ответил, расплывшись в улыбке и сверкнув жёлтыми глазищами: — Рицерритиартитадредр дриртетаар тацертрац. Комм исправно перевёл: «Пришедший от солнца, как и ты». — Нет, ну ты видел? — усмехнулся Бер, обращаясь к домовёнку. — Он себя человеком считает, «братишка» твой! — Вот тем более: молока ему не давай! — проворчал тот. — Ты чего такой жадный, а? — продолжал подначивать Корд. — Я не жадный, я — домовитый. А братишка чужой, хоть и нашенский. — Я, кажется, понял, — вслух догадался Бер. — «Нашенский» значит «ноосферный», так ведь? Его Прорыв создал. Он — воплощённый ужас тарлангов. Человек, какими нас тарланги видят. Не боящимися солнца, пронзающими взглядом туман, одетыми в почти одинаковую одежду, свободно говорящими на языке аборигенов и ещё бормочущими какие-то странные собственные звуки, пришедшими от солнца, а не истинными. — А ты таки голова! — уважительно протянул домовой. — Ну, спасибо на добром слове, — улыбнулся Бер, невольно подхватывая архаичный говорок своего собеседника. Неприятный осадок после разговора с Толом Ханором давно рассеялся. Этот странный день, наполненный ноосферными проявлениями и неожиданными визитами, внезапно оказал на Корда Бера позитивное воздействие, как сеанс у опытного психолога. Или как добрая детская сказка, рассказанная наставником в Образовательном центре. Сказка про молочные реки, кисельные берега, домовых и воплощённый ноосферой ужас — человека. Бер по комм-браслету вызвал дежурного милиционера и коротко изложил суть возникшей проблемы. — Ты уже седьмой такой, — весёлым голосом заявил в ответ дежурный. — Давай, веди своего гостя незваного. Вот прямо к нам и веди, тут определим, что с ними всеми делать.***
Так Кисельные Берега пополнились ещё одной причудливой формой жизни. Для определения судьбы пятидесяти двух обнаруженных во время Прорыва псевдо-людей собрался целый учёный совет. В итоге было решено использовать их для опосредованного изучения тарлангов, их языка и культуры, анатомии и физиологии, ведь аборигены не могли себе вообразить существо, слишком отличающееся от них самих. Конечно, расхождения наверняка имелись не только очевидные внешние, но и внутренние, однако более близкого к тарлангам материала для исследований у людей всё равно не было. А молоко псевдо-люди и правда пили охотно, потому с удовольствием поселились на козьих фермах.