Sag einfach nein

      Гиммлер говорил, что у каждого немца есть хороший товарищ-еврей, тот Единственный Еврей, выделяющийся среди остальных. У Эриха Леманна их было двое.       Они прибыли в лагерь Гросс-Розен в одно апрельское воскресенье 1942 года вместе с двумя тысячами других заключенных. Эрих был одним из офицеров СС, которые в тот день встречали новоприбывших и отправляли их на станцию дезинфекции. Ни тогда, ни последующие несколько месяцев он не встречал Исаию, Дину и маленького Адама Яффе. А если видел, то никогда не обращал на них внимания. Лица тысяч заключенных слились для него в одно и он не разбирал кого толкает или бьет, замечая медленную работу. Он знал, что они низший сорт людей, который не заслуживает жизни, не то, что хорошего к себе отношения. Так их учили и он, не задумываясь, следовал указаниям.       Заключенных привозили сюда для работы на благо Рейха, а когда они становились ненужными, слабыми или больными, от них легко избавлялись. Недостатка в рабочей силе никогда не было. Евреи, цыгане, поляки, чехи каждую неделю сотнями прибывали в Гросс-Розен, как и в другие лагеря, разбросанные по оккупированных территориях. Судьба прибывших была предрешена их происхождением.       Не знал Эрих, что Адама Яффе через месяц после прибытия вместе с группой других детей и стариков, под предлогом медицинского осмотра забрали из бараков и уничтожили в газовых камерах. На следующий день он слышал плачь и причитания женщин, но настолько привык к ним за год своей здесь службы, что не придавал значения. У стороннего наблюдателя сердце бы сжалось от страданий бедных матерей, но эсэсовцам было все равно, они не утруждали себя разбираться в причинах. Они выталкивали женщин на улицу и гнали на работу. Отстающих и громко плачущих били чем и куда придется. Горе переходило в немое оцепенение, поодинокие громкие всхлипывания. Одной из скорбящих матерей была двадцатишестилетняя Дина Яффе, которая понимала, что больше никогда не сможет увидеть и обнять своего светловолосого маленького ангелочка. Ей не дали даже попрощаться с ним, выдернув из ее объятий за тоненькую рученку.       Не знал так же Эрих, что Исаию Яффе отправили на работу в каменоломню. Тяжелый труд по четырнадцать часов в сутки валил с ног. Надзиратели не попускали промедлений и перерывов, прикрикивая и прилагая силу к заключенным. Приходилось молча работать и приловчиться отдыхать в те недолгие секунды, когда внимание немцев переключалось на других. В конце дня рабочие плелись к баракам со своими конвоирами и без сил валились на четырехъярусные нары, чтобы следующий день провести в том же ритме, надеясь не умереть. С каждым днем надежда выжить таяла. Оставалось лишь молиться и ожидать чуда.       Эрих не был знаком с Яффе до субботы начала июля.       В тот вечер его дежурство проходило в мужской части лагеря. Он, по обыкновению, неспешно прогуливался вдоль длинных деревянных бараков, в которых теснились тысячи заключенных. Следил, чтобы никто не отходил далеко и не собирался группами. Любые нарушения нужно было немедленно пресекать.       Завернув за угол очередной постройки, Эрих увидел мужчину в полосатой робе, сидящего у стены. В руках тот держал зажженную сигарету, подносил дрожащей рукой к губам и глубоко затягивался. Он не скрывался от охраны, не прятал нелегальную вещь. Сидел, опустив плечи, и смотрел в чистое небо. На мгновение Эриха удивила беспечность человека, приговоренного Рейхом к смерти. Словно не было никакой войны, заточения за колючей проволокой, а он сидел у своего дома, отдыхая после трудового дня.       Эрих быстрее зашагал к мужчине, рука потянулась к пистолету за поясом.       — Ты, встать, — приказал Леманн. — Брось сигарету.       Еврей обернулся, безразлично, без страха, окутывающего каждого привезенного сюда, посмотрел на Эриха.       — Вас угостить, офицер?       Наглость, вместо того, чтобы разозлить, удивила.       — Я сказал встать! — прикрикнул Эрих, направляя на еврея пистолет.       — Если хотите, стреляйте. Днем больше, днем меньше — все равно.       Мужчина отвернулся и снова затянулся, выпуская вверх клубки едкого дыма. Эрих не знал почему не выстрелил. Палец был готов совершить привычное движение, но он не стал этого делать. Еврей не просил его помиловать, не бросился придумывать оправдания наличия у него сигареты. Он не боялся смерти, напрашивался на нее. Он не походил на большинство заключенных.       Эрих опустил пистолет. Казнь подождет. Если понадобится, он сможет ее провести в любой момент.       — Кто ты?       — Untermensch, — мужчина пожал плечами. — Еврей.       — Это само собой разумеется. Я хочу знать твое имя.       — Исаия Яффе.       Мужчина был худой, но все еще крепкого телосложения. Темные волосы, недавно подстрижены, начали отрастать. Длинный нос, пухлые губы, выпирающие скулы, высокий лоб. Роба свободно висела на нем. На ногах были разодранные ботинки, которые он явно носил уже давно. Очередной призрак в этой системе, похожий на остальных, который скоро исчезнет.       — Откуда сигарета?       — Я приехал сюда с пачкой. Вот одна осталась.       Эрих знал, что еврей врет. Каждого новоприбывшего заставляли раздеться и пройти через душевые. Их вещи досматривали и забирали. Все, что у них было, — эта полосатая одежда. Но он ничего не сказал.       — Возвращайся в барак, — приказал Леманн.       Мужчина оперся рукой о пыльную землю, пытаясь подняться, и повалился назад, ударившись спиной о стену барака. Натужно вздохнув, он вытер руку о грязные штаны и протянул ее Эриху.       — Помогите мне подняться.       Эрих скривился, глядя на дрожащую, перепачканную руку. Недалеко послышались голоса и смех двоих эсэсовцев, приближающиеся к ним. Импульсивно, не осознавая зачем, Эрих наклонился к еврею, вырвал из пальцев сигарету и бросил на землю, притоптав тяжелым начищенным сапогом. К ним вышли владельцы раскатистых голосов. Один из мужчин указал на Эриха.       — Леманн, мы тебя ищем, — он заметил Исаию, сидящего у ног Эриха. — Заканчивая с ним и пошли.       Эрих кивнул и глянул на еврея.       — Подымайся и уходи, иначе завтра тебя повесят за контрабанду.       Больше Исаия не сопротивлялся. Он оперся на все четыре и, держась за стену барака, медленно поднялся на ноги. Ковыляя, он прошел мимо офицеров и один из них ради забавы подставил ему подножку. Еврей не удержал равновесие и, сделав несколько шагов, ударился об угол здания, но смог устоять на ногах. В этот момент Эрих наклонился и, никем незамеченный, подобрал окурок.       После этого случая Эрих несколько раз видел Исаию на построении и на каменоломне, но ни разу с ним не заговорил. Еврей, в свою очередь, никак не показывал, что знает Эриха. Каждый исполнял отведенную ему роль. Но, так как в тот день Эрих выделил Исаию из толпы остальных узников, он иногда наблюдал за ним издалека. Видел, как тот носит камни на спине, плетется вечером в свой барак или переговаривается с другими заключенными. Эрих задавался вопросом почему не пристрелил его или не донес коменданту, и не находил ответа. Еврей повел себя иначе, чем он от него ожидал, и этим заинтересовал. Эрих не углублялся в размышления и не проводил параллели иначе бы понял, что Исаия напомнил ему брата. Когда тот вступал в ряды Вермахта, мама всячески пыталась его отговорить, но он лишь пожимал плечами и говорил, что если ему суждено умереть, так тому и быть, не зависимо от того, где он окажется. Ответ еврея был таким же удивительно безразличным.       Снова их пути пересеклись через несколько недель, когда вечером перед отбоем Эрих обходил территорию. На пыльной земле между бараками кто-то лежал. Эрих подумал, что это труп одного из узников, которого другие оттащили подальше жилой зоны, чтобы не привлекать мух. Здесь такое было не редкостью. Подойдя проверить, Эрих обнаружил Исаию Яффе. Тот лежал с закрытыми глазами, раскинув руки по сторонам. Было непонятно жив он или нет. Леманн слегка толкнул его сапогом. Еврей открыл глаза и прямо посмотрел на Эриха. Он не попытался подняться или оправдать свое здесь присутствие.       — Что ты делаешь?       — Дышу, — еврей снова закрыл глаза. — В бараке затхлый воздух.       Эриху показалось, что еврей специально испытывает его терпение. Он еще раз толкнул его ногу.       — Подымайся и возвращайся в барак. Если во время проверки тебя не досчитаются, тебя найдут и убьют как беглеца.       — С этого места и так никто живым не выйдет.       Несмотря на свои слова, Исаия сел.       — Это не так. Вы нужная рабочая сила для промышленности Рейха.       Эрих повторял то, что говорил новоприбывшим в лагерь, то, что их учили говорить. Но так же он знал, что множество заключенных долго не проживут. Когда они станут непригодными, их уничтожат.       — До поры, до времени.       — Чего ты добиваешься, еврей? Хочешь, чтобы тебя убили? Могу помочь.       Эриха начинало раздражать неповиновение и спокойное безразличие Яффе. Он задумывался над тем, чтобы вытащить пистолет и совершить то, что он не сделал несколько недель назад.       — Я хочу свободы. А в теперешнем безумии мира смерть является освобождением.       Леманн не мог этого понять. Остальные изо всех сил пытаются выжить, выменивают за последние ценности право просуществовать чуть дольше, а этот человек играет с судьбой. На протяжении дня он работает не хуже остальных, слушается приказов, не вступает в споры, а значит не ищет смерти. Если бы не хотел жить, давно бы нашел способ умереть или дал предлог убить себя. Но вот уже второй раз Яффе дает его Эриху, а он ничего с этим не делает. Он не понимает мотивов еврея, но знает, что если пристрелит его, то сделает ему одолжение. Это было слишком просто.       — Возвращайся в барак, — повторяет приказ Эрих. — И больше не ходи сюда.       Исаия качает головой и с трудом подымается на ноги.       — Вы не понимаете. Вы такой же механизм этой машины, как остальные, настроенный уничтожать нас. Я лишь надеюсь, что когда этот ужас закончится, Вы оглянетесь назад и хотя бы раз задумаетесь над всем произошедшем. Неужели мы заслужили такой участи лишь за то, что принадлежим к другому народу?       Эрих нахмурился. Он мог ответить «да» и уже собирался это сделать. Но почти детская наивность, с которой был произнесен вопрос, заставила его задуматься. У Леманна никогда не возникало сомнений в правильности действий Рейха и их радикальности. А этот еврей заставляет его усомниться, что неприемлемо.       — Ты слишком много болтаешь. Шевелись, — Эрих толкнул Исаию.       Мужчина пошатнулся, но устоял на ногах, и пошел к своему бараку. Эрих видел, что Исаия исхудал и выбивался из сил, волоча ноги. На той жидкой похлебке, что ее прозывали супом, и небольших кусках хлеба, долго не протянуть, исполняя ежедневно трудную работу. Сегодня Эрих видел, как комендант оберштурмбанфюрер Айхенвальд, как несколько раз до этого, приказал привести к нему небольшую группу евреев, бросил перед ними в грязь четверть хлеба и, под смех офицеров, наблюдал как те бьются за еду. Заключенные, находясь под дулами пистолетов, не могли повести себя иначе.       — Стой, — Леманн протянул Исаие грушу, которую оставил с обеда. — Возьми.       Еврей был удивлен и по его глазам было видно, что он готов схватить фрукт, казавшийся здесь словно с другой планеты, и впиться в него зубами. Вместо этого он отступил от Эриха.       — Я не голоден.       — Значит, съешь потом. Бери.       Исаия огляделся вокруг и покачал головой. Эрих понимал, что он считает этот жест ловушкой.       — Нет. Нельзя.       Эрих подошел к мужчине и вложил грушу в дрожащую руку.       — Можешь съесть, спрятать или выменять на что-то. Главное, чтобы никто не знал откуда она.       Исаия колебался, затем сунул фрукт под рубаху и ушел. Он еще несколько раз оглянулся, ожидая, что немец пристрелит его и обвинит в воровстве. Но Эрих не собирался этого делать.       Когда позже он прокручивал этот эпизод у себя в голове, то считал этот акт доброты подачкой. Уроком, который должен был показать еврею, что он полностью распоряжается его жизнью. Может убить, а может продлить его существование. После этого Эрих стал каждый вечер проходить возле мужских бараков, не замечая в этом ничего необычного, и смотрел нет ли за бараками Исаии. Ему было интересно насколько упертым может быть еврей. И время от времени он встречал его на том же месте, удивляясь как другие эсэсовцы не нашли его раньше.       Постепенно Эрих обнаружил, что Яффе, несмотря на причуды, хороший собеседник. Он тоже увлекался авиацией и фильмами 30-х, жил в Мюнхене, где и Эрих до войны. Возможно, они даже пересекались, но не обращали друг на друга внимания. Время от времени Леманн приносил ему немного еды. Решил, что в этом не будет ничего плохого, если никто не узнает. Спустя какое-то время, когда Исаия перестал с подозрением относиться к Эриху, он не принял четвертинку хлеба и попросил передать его жене. Леманн согласился.       Он пришел вечером к женскому бараку, где проживало больше ста худых изможденных женщин и спросил кто из них Дина Яффе. Он видел, что напугал женщин и сначала никто не отозвался, сжавшись на своих нарах. Эриху пришлось повторить свой вопрос, на этот раз прикрикнув. В середине барака со второго яруса нар спустилась невысокая девушка с круглым, словно детским, лицом и подошла к нему, испуганная. Эрих вывел ее на улицу, где они могли остаться без свидетелей.       — Твой муж просил передать тебе это, — он протянул ей кусок белого хлеба.       Она испуганно уставилась на него и спрятала тонкие руки за спиной.       — Мой муж не прячет еду, — прошептала она.       Эрих знал, что она ему не верит и не мог ее винить.       — Он ничего не прятал. Бери, не бойся, никто об этом не узнает.       — Я не голодна. Мне не надо.       Девушка, несмотря на худобу и состриженные волосы, была красивой. Пухлые губы, густые ресницы, зеленые глаза, выделяющиеся скулы. Сложно было с первого взгляда определить в ней еврейку.       — Съешь, когда проголодаешься или отдашь кому-то. Бери, — так же, как и ее мужу, он сунул еду ей в руку и ушел, оставив девушку в недоумении.       После этого вечера Эриха попеременно проходили то в мужской, то в женской части лагеря. Он приносил им еду и разговаривал, если никто их не видел. Так он узнал, что у Яффе был сын, которого уничтожили после прибытия. Он не замечал скорби на лицах родителей, скорее ярую уверенность, что вскоре они воссоединятся.       Дана, в отличии от мужа, боялась сделать что-либо не так. Боялась, что ее снова начнут бить и не хотела говорить о войне и лагере. Любила вспоминать прошлое, свою работу секретарем. Эрих зачастил к ней. Ему нравилась ее сдержанность и желание на время забыть где она находится. Если бы кто-то сказал Эриху, что он влюбился, он бы рассмеялся ему в лицо, но это было правдой, которую он не осознавал.       Если Яффе не понимали почему он к ним хорошо относится, то для Леманна это оставалось такой же загадкой.       — Почему я? — однажды спросил у него Исаия.       — Что ты?       — Зачем ты помогаешь мне?       Эрих пожал плечами.       — Я ничего особенного не делаю.       — Ты приносишь еду, хотя этого делать нельзя, — было заметно, что еврей осторожно подбирает слова.       — Она у меня есть, вот и приношу.       — Почему со всех находящихся здесь ты выбрал именно меня? — не успокаивался Исаия.       Леманн лишь отмахнулся. Ответов на эти вопросы у него не было и он перестал задаваться ими, не находя объяснений.       Он продолжал заниматься тем же. Днем исполнял свои обязанности в лагере, вечером навещал евреев. Эрих считал, что в его жизни ничего не изменилось. Он следовал указаниям руководства, поддерживал новые законы Рейха, бесстрастно занимался сортировкой новоприбывших, непригодных отправляя в газовые камеры. Но было два человека из этих сотен тысяч, которым он симпатизировал.       — У каждого из этих людей есть своя история и они не заслуживают такого к себе отношения, — говорила ему Дана Яффе, а он не слушал.       — Даже к преступникам лучше относятся, чем к нам, — пожимал плечами Исаия.       Эрих считал, что им нужно перебраться в другой лагерь, когда выпадет такая возможность. В небольшой, где-нибудь на востоке, с лучшими условиями, где нуждаются в рабочих. Иногда такие переводы организовывались по требованию и он ожидал, что скоро их лагерь получит такой запрос. Планам не было суждено осуществиться.       В один из вечеров в начале ноября Эрих пришел в мужской барак и не обнаружил там Исаию. Заключенные сказали, что его забрали с работы два офицера СС, обвинив в способствованию побега двоих других узников, которых накануне ночью поймали и расстреляли на месте. Завтра утром на Аппельплаце его казнят перед всем лагерем, чтобы преподать урок.       Эрих не понимал, как такое возможно. Насколько он мог судить, Исаия был не из тех, кто собирался бежать или помогать бежать другим. Он мало с кем общался, большую часть времени проводя в одиночестве. Те двое были работниками фабрики, жили в другом бараке, поэтому пересекаться с ними часто Яффе не мог. Комендант не может его казнить, если не будет доказана его вина. Но так же Эрих знал, что оберштурмбанфюреру Айхенвальду все равно кто виноват, ему главное публично уничтожить предполагаемого нарушителя, чтобы другие не думали повторять подобное.       Перед отбоем Эрих пришел в женский барак рассказать новость Дане. Она уже знала и находилась в подавленном состоянии. Сказала, что уже потеряла здесь сына и не хочет потерять мужа. Эрих пообещал, что попытается предотвратить завтрашнюю казнь. Он был на хорошем счету у коменданта и решил, что сможет повлиять на его решение. Хотя и понимал, что почти бессилен. На прощание он поцеловал Дану в щеку. Если бы кто-то их увидел, то завтра он стоял бы вместе с Исаией в ожидании смерти за нарушение расовых законов.       Он поговорил с помощником коменданта, который сообщил ему, что все уже решено. Исаию Яффе завтра казнят как организатора побега, хоть тот и не признал своей вины и связи с беглецами. Изменить решение невозможно. Все бумаги уже подписаны. Комендант уехал, поговорить с ним не удастся.       На выходе из администрации Эриха перехватил офицер Мюллер, с которым они частенько играли по вечерам в карты.       — Брось это, Леманн. Все, кого сюда привозят в тех вагонах, не люди. Не стоит ради них подвергать себя опасности.       В его словах чувствовалось опасение за судьбу Эриха. Его же это мало волновало.       — Я сам разберусь.       На следующее утро весь лагерь по обыкновению собрали на Аппельплаце. В прохладном воздухе витало привычное напряжение, слышалось перешептывание в рядах узников. Стоя перед всеми на возвышении рядом с комендантом и несколькими другими офицерами СС, Эрих следил как к ним ведут Исаию Яффе. Никто с ним не церемонился, таща под руки. Лицо окровавлено, голова опущена, рубаха грязная и порвана. Эрих почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом, предчувствуя грядущие события. Он не смог ему помочь и теперь вынужден смотреть, как его убьют. «Неужели мы заслужили такой участи лишь за то, что принадлежим к другому народу?» Он не задумывался всерьез над этим вопросом, но знал, что Исаия этого не заслужил. А другие? Возможно тоже нет. Разве такую войну представлял он себе, вступая в ряды СС?       Яффе подвели и поставили у края платформы рядом с телами двоих беглецов. Он был спокоен и сосредоточен, не просил о помиловании, как большинство других, бывавших на его месте. Даже не удостоил коменданта вниманием, всматриваясь в собравшихся на Аппельплаце. Там, во втором ряду, стояла Дана. По щекам текли слезы, руки сжаты над сердцем. Эрих, видя эту картину, отвернулся. Жестокостью было не только убийство, но и боль, с которой оставались близкие. В разрушении множества жизней и заключалась цель концентрационных лагерей.       Наперед с речью выступил комендант, указывая на Исаию и вынося тому приговор. Разговоры на плаце затихли, глаза каждого со страхом смотрели на Айхенвальда, высокого, жестокого, властного. Он не скупился на обвинения.       А что если Эрих заблуждается и на самом деле Исаия помогал другим бежать? Евреи способны на любую хитрость.       — Если кто-то еще надумает бежать или помогать в этом, окажется здесь. Мы поймаем каждого и сотрем с лица Земли.       Комендант подал знак и Яффе развернули так, чтобы он мог видеть толпу заключенных и стоящих на возвышении одновременно. Но он смотрел прямо перед собой, крепко сцепив зубы. Эрих видел сжатые кулаки в рукавах рубахи и удивлялся его стойкости. Неужто он взаправду не боится смерти?       Айхенвальд был разочарован молчанием Исаии, он хотел видеть как тот будет ползать на коленях и умолять не убивать его. Объявив о том, что еврея пристрелят и не увидев ответной реакции, комендант выждал несколько мгновений, затем подступил ближе к обвиненному.       — Хочешь что-то сказать напоследок?       Настолько нетипичный вопрос удивил присутствующих офицеров и они переглянулись. Каждый понимал, что коменданту хочется превратить казнь в спектакль, который в оцепенении будут наблюдать десятки сотен собравшихся.       Исаия взглянул в глаза Айхенвальда и, не найдя там ни капли человечности, отвернулся.       — Рано или поздно вы все поплатитесь за все, что совершили.       Комендант оскалился, показывая неровный ряд зубов, и плюнул в сторону Яффе. Слюна попала на робу Исаии, он не обратил на нее внимания.       — Грязный еврей. Такие как ты пытаются подорвать величие Рейха.       Немец достал свой Штогер Люгер и прицелился в голову приговоренного. Исаия все свое внимание обратил на плачущую жену и одними губами что-то прошептал. Эрих услышал как она всхлипнула. Ему было жаль их и в то же время он ничего не мог поделать, никак не мог помочь им. Не желая видеть казни, он отвернулся. Послышался щелчок, но выстрел за ним не последовал. Пистолет дал осечку. На плаце все словно дыхание задержали. Лицо коменданта покраснело от нахлынувшего на него приступа злости. Овладев собой, он не стал повторять попытку. Выпрямив спину, он обернулся и указал на Эриха.       — Пристрелите его.       Прошедшие события были настолько нереальными, что Эрих не сразу осознал, что от него хотят. Он уставился на коменданта.       — Исполнять! — гаркнул Айхенвальд.       Когда он наконец понял, внутри все похолодело. Одно дело видеть, как Яффе убьют, совсем другое убить самому.       Вытянув из-за спины пистолет, он медленнее положенного подошел к коменданту и направил оружие на Исаию.       В первую их встречу Эрих сделал то же движение, собираясь пристрелить еврея, теперь, стоя напротив него, он не хотел его убивать. Он убил многих, но этот выстрел сделать не мог. За несколько прошедших месяцев они подружились, если в таких условиях вообще можно кого-то считать другом. А еще была Дина, которой он не хотел разбивать сердце. Вчера он обещал спасти ее мужа, вот только слова сдержать не смог.       — Унтершарфюрер Леманн, стреляйте.       Голос требовал беспрекословного повиновения, а Эрих так и стоял с протянутым пистолетом.       Исаия повернул к нему голову и кивнул, словно приглашая сделать выстрел. Ну что не так с этим человеком? Почему ему все равно, что с ним делают? Впервые Эрих увидел на его губах улыбку и остолбенел. Вдруг он нашел ответ на вопрос Исаии. Понял, что притягивало его к этому еврею. Он видел в нем старшего брата, которого потерял в прошлом году. Такого же кажущегося ко всему безразличным, обращающегося к Смерти на «ты». Но за этим безразличием скрывался страх, который он прятал ото всех, стараясь быть сильным. И такую же грустную улыбку Эрих видел в последнюю встречу с братом. Он покачал головой и медленно опустил руку.       — Nein.       — Что Вы сказали? — Айхенвальд нахмурился, решив, что ослышался.       — Я не буду стрелять, — громче повторил Эрих.       Несколько голосов удивленно ахнули. Каждый, присутствовавший на плаце, понимал, что этот жест не изменит концовки сегодняшних сборов.       Эрих смотрел на Исаию и видел в его глазах сочувствие и осуждение. Если бы мог, он бы сказал какую глупость совершил Эрих.       Поступок эсэсовца заставил Дину замереть в еще большей тревоге. Она видела с какой злостью комендант смотрел на немца и ее мужа. Знала, что это последние минуты его жизни и не могла оторвать от них свой взгляд. С Исаией она прожила семь лет законным браком и была счастлива. Имела любимого сына, которого у нее забрали. И теперь безумно боялась того, что произойдет. Не хотела его потерять и знала, что это неизбежно. Ничто его не спасет, тем более поступок Эриха, чье имя она даже не знала до сегодняшнего дня. Он приходил к ней последние два месяца, приносил еду и разговаривал, как с равной. Он был крупицей добра в этом безумном месте. Позволил поверить, что скоро все закончится и они вернуться домой. А теперь некому будет возвращаться. Ей было жаль Эриха. И себя. Она знала, что сама долго не протянет здесь.       — Да как ты смеешь! — закричал Айхенвальд, выхватывая пистолет у одного из стоящих рядом эсэсовцев.       — Герр комендант! — крикнул кто-то из немцев, пытаясь остановить его.       Айхенвальд направил пистолет в спину Эриха и выстрелил дважды. Тот захрипел и бездыханно повалился к ногам Исаии. Кровь забрызгала его полосатую пижаму. Следующая пуля прошила голову Яффе и он покачнулся назад, свалившись из возвышения в пыль, покрывающую весь Аппельплац.       Дина прикрыла рот рукой, чтобы не закричать. Комендант подошел и копнул тело Эриха. Эсэсовцы стояли растерянные, не веря произошедшему. Если комендант, не задумываясь, может убить одного из них, - немца, служащего Рейху, - что можно от него ожидать дальше?       — Уберите это дерьмо, — бросил комендант, уходя.       Когда заключенных уводили, они молча шли еще ниже, чем обычно, опустив головы. Перспективы их будущего стали более безрадостными.       Дина уходила последней с группкой других женщин. Тело ее мужа забрали к крематориям. Она не смогла даже поцеловать его на прощание. А над телом Эриха продолжали стоять двое немцев, не понимая, как поступить. Некоторые только сейчас начали понимать, что эта война заберет еще множество невинных жизней. Никто не сможет остаться в стороне.