Розовые очки, которые не бьются

      У неё, как и у обычной девушки-подростка, висел на стене его плакат, на телефоне и компьютере стояли обои: много маленьких ног в розовых ботинках (ну что за безвкусица!), декоративная подушечка на кровати была с тремя знакомыми каждому монстру буквами, а на уроках в последнее время всё чаще она вместе с несколькими одноклассницами незаметно смотрела новые выпуски его шоу и всегда исправно поддерживала общий смех, когда шутка на экране выходила особенно удачной.       Она стыдливо опускала голову каждый раз, когда кто-то указывал на схожесть идеальной, по мнению самого Меттатона, девушки и её самой, отшучивалась, если не получалось спрятать довольную улыбку.       Как и все, Фриск с жгучим нетерпением ждала новых шоу, стремилась к телевизору, сбивая на пути не только вазы и табуретки, но и живых монстров, однако даже Ториэль не могла никак повлиять на дочь и только лишь заходилась добрым родительским смехом: надо же, какая милая привязанность к кумиру!       И Фриск была согласна с приёмной мамой во всём.       В конце учебного дня она радостно бежала домой, чтобы, заперевшись в своей комнате, обсудить с подругами, а иногда и с друзьями новое выступление, шоу или передачу. Очень часто дело кончалось спорами, кто больше хочет выйти замуж за Меттатона, хотя все потом уточняли, что это только шутки. Все, но не Фриск.       Она была первой в очереди за билетами, первой, кто тянул руку, когда на сцене для очередного номера требовалась юная зрительница, она же чаще всех там и оказывалась. На телефоне Фриск часто появлялись новые его фотографии, иногда милые селфи, где она подгадывала нужный момент, чтобы крутящийся на заднем плане Меттатон идеально вошёл в кадр.       Она была в ряде основателей нового, куда более масштабного фан-клуба, который объединил своей идеологией не только ярых фанатов и поклонников, но и почитателей творчества и искусства, альтруистов и попросту добрых монстров, готовых прийти друг другу на помощь в самых сложных ситуациях. Вместе с лучшими друзьями они основали благотворительный фонд, средства которого шли пострадавшим от природных катаклизмов (немногочисленных, но серьёзных), бездомным, бедным и сиротам.       С какой же охотой многие принимались за работу! Фриск была непомерно восхищена их энтузиазмом и силой духа, отчаянно стремилась походить на них, однако никогда не считала, что достигла идеала, даже вопреки многочисленным словам друзей и знакомых.       Однажды фонд оказался в самом центре внимания самого Меттатона. Он лично, нагрянув, словно гром среди ясного неба, посетил очередное собрание, во главе которого была Фриск, мгновенно залившаяся краской, лишь только их взгляды встретились.       Но даже бесхитростная робость перед его вниманием не позволила ей ударить в грязь лицом и подвести всех. Она доблестно рассказала всё, что только требовалось от неё на этом коротком, но содержательном интервью. В результате, чем Фриск неожиданно сильно гордилась, фонд приобрёл недюжинную популярность, а его основателям был даже посвящён целый разворот в газете.       Подруги радостно хихикали, когда читали тот выпуск, а она тихо молчала и улыбалась самой счастливой и добродушной улыбкой, храня в душе тёплый секрет.       Подобно остальным, Фриск была безнадёжно влюблена. Долго и страстно охранять тайну она не стремилась, знала: ничего путного из этого не выйдет, — но и показывать каждому встречному не спешила. Только подруги понимали, что дело тут не в самом обычном фанатизме, даже шутливо уважали её за крепкую и нежную страсть, которая была в разы сильнее и правильнее, чем у них всех. Вопреки распространённому мнению, она имела представление, что в будущем от цветущей влюблённости может остаться только сизый пепел, поэтому выстраивала своё чувство грамотно, с непринуждённым спокойствием.       Но забавной антитезой этому было её собственное поведение, лишь только среди прочих монстров она вдруг замечала его. Привычная уже улыбка раз за разом разжигала жгучий пожар в её сердце, затмевая собой окружающий мир.       Знакомое каждому чувство забытья, будто отсутствия в этом мире, накрепко поселилось в ней. Даже во время занятий концентрироваться было непросто, что уж говорить об обычной жизни. Нередко Фриск застывала над тарелкой с обедом, мечтательно забываясь. И только строгий голос матери мог прогнать наваждение.       Она такая же, как и все, думали окружающие, но всё же были неправы в своём простосердечном незнании.       Незнании, что вечерами Фриск пропадала вовсе не на прогулках с друзьями.       Незнании, что после очередного выступления бежала точно не домой.       Незнании, что она была не просто фанаткой и влюблённой дурочкой.       И осознание более сокровенной, чем многие думали, тайны укрепляло её решимость так, как ничто иное.       Конечно, многие вечера они проводили вместе, уютно устроившись под мягким пледом в обнимку и потягивая коктейль из двух разноцветных соломинок. А после выступлений Фриск тайком пробиралась в гримёрку, чтобы уверенно и со знанием дела заявить, что всё прошло просто волшебно. И каждый день, каждый час могла, опустив голову и широко улыбаясь, заявить, что любит взаимно.       Она ласково брала его за руку и аккуратно притрагивалась губами к щеке, заставляя краснеть и неловко улыбаться, отводя влюблённый взгляд. Она дарила ему прекрасные мгновения, даже не задумываясь о том, что для него они были куда приятнее самого лучшего выступления. Она по-доброму делала замечания, когда он перегибал палку или случайно задевал кого-либо, мягко поглаживала по шее или плечу, убеждая в неправоте, подталкивая отступить или сменить тактику.       Именно она могла чуть резко, но так бережно и мягко податься вперёд, чтобы уложить его на спину, а затем предаваться поцелуям и объятиям, искренно и нежно, не замечая, как проносится мимо время. И только взволнованная Ториэль мешала ей так и уснуть у него на груди, пряча вдохновлённую и тёплую улыбку.       А Меттатон чувствовал её любовь как никто иной. Возможно, даже сильнее, чем она сама. Он старался подарить в ответ что-то столь же потрясающее и сладкое, как её объятия в тихий тёмный вечер.