***
Следующее, что смог увидеть Осаму — белый потолок, холодный свет, исходящий от лампы и стойку капельницы возле кровати. Он проснулся в лазарете порта, накрытый покрывалом по грудь. Голова гудит, болит и вообще создаётся такое впечатление, что она чугунная. Своё собственное тело парню кажется тяжеленным. Одна нога, кажется, снова в гипсе. Дазай хочется кого-то позвать, чтобы дали воды попить, только вот из горла вырвался какой-то не-то стон, не-то хрип. Сколько же он тут пролежал, раз чувствует себя так дерьмово, ещё и голос сел? Конечно бывало и хуже, но вот чего Осаму не ожидал, так это того, что у него начнёт кружится голова. А когда ты лежишь с головокружением — это не передаваемые ощущения. Качели покруче всяких ваших там американских горок. Юноша не выдерживает такого прекрасного наплыва ощущений (да и зачем терпеть если он в больнице лежит?), поэтому позволяет себе снова отключиться. В следующий раз проснувшись, видение перед глазами у Дазай не поменялось, но голова болела уже гораздо меньше, хотя противный звон в ушах неплохо так капал на нервы. Пить хотелось просто адски, и на этот раз, кажется, кто-то сидел рядом. Заметив шевеление парня, ему подали стакан воды, чуть приподняв его голову, помогая пить и не захлебнуться. Пил Осаму большими жадными глотками, из-за чего с уголка губ вниз по подбородку потекла капелька, оставившая за собой неприятный влажный след. — С пробуждением, Дазай-кун, — в человеке, сидевшим рядом с Осаму, узнаётся Огай, который какого-то чёрта протирает штаны в его палате. — Ты, как всегда, счастливчик. Выжил в том кошмаре, умудрившись только сломать ногу и заработать лёгкую черепно-мозговую травму. Ну, это не беря в расчёт мелких царапин и других лёгких повреждений. Информация воспринималась пока с трудом, но одна чёткая мысль, пока Дазай слушал весь монолог Мори, проскользнула бегущей строкой перед глазами и накрепко врезалась в мозг. После неё все последующие слова босса парнем не воспринимались, он сконцентрировался на этой самой одной мысли, которая, как только Огай прекратил говорить, слетела с языка быстрее, чем Осаму понял, что задал мучающий его вопрос вслух: — Как Тюя? Всего два слова заставили босса мафии, что успел встать со стула возле кровати его воспитанника и стоял уже с другой стороны больничной койки, перелистывая и перечитывая историю болезни юноши, сначала мимолётно вскинуть брови, а после свести их вместе, хмурясь. Но он ни на миг не оторвал взгляда от бумажек перед ним. Огай не посмотрел в глаза Осаму. — Накахара-кун, он… Тебя отбросило в сторону, предположительно именно тогда, когда он активировал Коррупцию. Ты от силы удара о стену моментально отключился. Ты не успел, Дазай-кун. Тюя-кун умер, как только больше не смог выносить все травмы, полученные во время использования способности, — Мори чуть сильнее сжал в руках историю болезни, ему было очень жаль терять не только столь хорошего исполнителя, но и чертовски верного именно ему человека. — Но то, что выжил хоть ты — чудо. Ведь- Однако Осаму не слушал. Он перестал вообще что-либо слышать после устрашающе нереальных слов. «Ты не успел, Дазай-кун. Тюя-кун умер…». Умер. У м е р. У М Е Р. Его Тюя, его напарник, всегда невероятно энергичный, шумный, надоедливый, со странной шляпой, что всегда превыше всего ценил жизнь и верность, что сам был ж и в о й, был воплощением того самого огня жизни — умер. По его, Дазай, вине. Ведь он не успел. Не успел. н е у с п е л. Глаза в неверие расширились, смотря ровно на лежачую ладонь перед собой (он даже не заметил, когда успел сесть), а дыхание участилось. Нет-нет-нет, этого просто не может быть. Тюя просто не мог умереть из-за этого. Они ведь всегда до этого успевали, даже изредка обходилось вообще без травм! И в этот раз… Дазай, он ведь… был рядом, мог прийти в сознание в любой момент, но просто… не успел. Не смог. Подвёл напарника, единственного человека, который с ним общался чаще всех, которого теперь Осаму точно мог назвать своим другом, первым и единственным. Он подвёл Тюю. Не оправдал возложенного на его плечи доверия и ответственности. И очень жестоко поплатился. И поплатился не только он. Его долг отдал Накахара, оплатив его своей жизнью, а Осаму… Что же, Осаму до этого момента не знал, что слёзы бывают настолько обжигающе горячими, а в горле может быть настолько плотный комок чего-то (наверное, всех тех эмоций, ворох которых он сейчас испытывал), что не давал нормально вздохнуть, заставляя задыхаться в беззвучной истерике. Огай вышел из палаты ещё до того, как на глазах юного исполнителя выступили первые слёзы, так что Дазай со своим горем и всепоглощающей виной был один на один, и определённо проигрывал эмоциям, охвативших всего его и топящем в самих себя Осаму, заставляя его заходится в молчаливом отчаянном крике ужаса.***
В следующий и последний раз увидеть напарника Осаму не дали. Всё, что видел парень — закрытый гроб, на крышке которого покоился букет из белых роз и энотер. «Странное сочетание», — подумал Дазай, — «Наверное, сестрица выбирала». У самого юноши в руках находился (впрочем, как и у многих присутствующих на похоронах Тюи) букет. Он не знает, чем руководствовался, когда выбирал для Накахара букет гардений. Просто зайдя в магазин и увидев, как одна из работающих там девушек стоит и собирает в единую композицию белоснежные цветы, лепестки которых ещё не начали темнеть и подгнивать, он понял — они. Они были прекрасны, белы, чисты и непорочны, но в тоже время излучали внутреннюю силу и мощь. С виду хрупкие, а на самом деле невероятно сильные. Их аромат заботил Осаму тогда в самый последний момент, но даже в той апатии, в которой он находится и сейчас, он уловил, насколько сказочно они благоухают. Дазай медленно, словно мучительно — хотя, по факту, так и было — подошёл к могиле с лежащим в ней гробом, и положил на крышку свой букет и шепнул одними губами, так, что другим людям, всем тем, кто пришёл попрощаться с юным Накахара не было слышно ни единого слова. «Я не успел, Тюя. Подвёл тебя, и из-за меня ты погиб. Прости меня, если сможешь, Тюя» И как бы Осаму не хотелось, чтобы напарник отвесил ему очередной подзатыльник и, обозвав последним идиотом, сказав, что прощение этой тощей скумбрии просить не за что, он понимает — не будет. Он никогда больше не услышит ни одного звука, изданного уже ломающимся хрипловатым голосом; не у кого будет сорвать с головы шляпу, чтобы и посмеяться с забавной реакции, и посмотреть, насколько же красиво лежат чуть отросшие медные кудряшки, развиваясь и чуть подпрыгивая от того, что Тюя слишком резво мотает головой; не на кого будет запрыгивать с спины, с криками-просьбами покатать. Больше не будет. И даже если бы Накахара смог бы его простить, то Осаму сам себя никогда не сможет перестать винить в том, что не успел. В том, что за его ошибку пришлось платить непомерно большую цену другому человеку. Поэтому, стоя перед могилой Тюи, Дазай кристально понимал, что сжирающая изнутри вина будет его постоянным спутником, которая противным червём будет точить его душу, заставляя чувствовать себя распоследней мерзостью этого грёбанного мира, в котором умирают люди, что отчаянно сильно цеплялись за жизнь и хотели просто жить.***
Стоя в свете закатного солнца и наблюдая, как яркие лучи тонут в воде Йокогамского залива, Ацуши оттолкнулся от перил, бредя ко всем остальным ребятам из агентства, что разместились на внутренней палубе. Они только-только начали все расслабляться после столь затяжной войны с Достоевским и Небожителями, но внутри все продолжали оставаться напряжёнными и это чувствовалось. Особенно хорошо это чувствовал внутренний Зверь Ацуши, что стоял и дыбил шерсть вверх, порыкивая. Такое ощущение обещало остаться с ними всеми надолго, ведь жизнь в постоянном напряжении на протяжении долгого времени не проходит бесследно. Зайдя в красивый, залитый тёплым желтоватым светом, зал, Накаджима обвёл взглядом присутствующих. Наверное, к удивлению многих, тут в полном составе собрались и Агентство, и Мафия, и даже оставшиеся члены распавшейся когда-то Гильдии тут были! А ещё тут затесались парочка-другая людей из МВД, что вообще можно считать выдумкой. Йосано-сенсей, Кёку-чан и Наоми-сан утащили девушки из Мафии, не забыв прихватить Люси и мисс Луизу. Последняя, как успел заметить Накаджима, сильно робела и смущалась, стоило кому-то обратить на неё своё внимание. «Прямо как я раньше», — мелькнуло у парня в голове. Всё же он сильно изменился, если сравнивать его теперешнего и ту его версию, которая решилась помочь Дазай-сану. (пожалуй, все вместе дружно упустим тот момент, что выходки его нерадивого семпая даже сейчас могут его пронять и заставить смутиться, хотя последнее Дазай-сан может заставить чувствовать любого). Элиза-сан была очень воодушевлена, бегая вокруг Озаки-сан. Ацуши очень хорошо её запомнил за то время, что она провела в Агентстве (и Накаджима очень хотел бы забыть тот момент, когда Озаки-сан решила над ним подшутить, направляя поток мыслей в непристойное русло). И, на удивление всех здесь собравшихся, Кое обратила всё своё внимание не на Кёку, а на сенсея ВДА — Акико Йосано. Девушки, сами того не ожидая, нашли общий язык, и сейчас были увлечены беседой. Где-то возле столов можно различить силуэт Ранпо-сана, рядом с которым, возвышаясь примерно на полторы головы, стоял По-сан, нервного поглаживающий Карла. Даже директор и босс Мафии спокойно беседовали о чём-то отвлечённом! Найдя во всей этой пестраполой толпе Куникида-сана Ацуши поспешил к нему. Одного очень важного человека он найти тут не смог. — Куникида-сан, а где Дазай-сан? Я его не видел на празднике, — юноша сцепил руки вместе, чуть не забыв, что в одной из его ладоней зажата тонкая ножка бокала с шампанским. Он был уверен, что найдёт своего семпая на открытой палубе, отдыхающим и наслаждающимся видом заходящего солнца, но его мысли не оправдались. — Да чёрт знает, где его носит. Это же Дазай, он вечно где-то пропадает. А Осаму, незаметно улизнув с празднования, пришёл в давно знакомое и почти родное место. Яркая зелень окружающей природы радовала глаз, а звонкая трель птиц уже даже не слышалась — настолько приелась слуху за последние шесть лет. Он подходит к уже не такому и ухоженному надгробию. Да, запомнил он эту могилу в намного лучшем виде. Что же, неудивительно, прошёл ведь целый год с его последнего визита. Дазай, опустившись на одно колено, положил букет заранее купленных розовых камелий на покрытую зелёной травой землю. С того дня он больше никогда не покупал гардении. Может, внутреннее чутьё, может ещё что-то, но Осаму, каждый раз заходя в цветочный, зная, что он идёт на могилу к Тюе, не мог собраться, и, сколько бы не смотрел на красивые белые цветы — не брал. И как-то самим собой его взгляд зацепился за букет камелий. Одна из продавщиц, заметив его взгляд, и получив утверждение о покупке этих цветов, рассказала, что именно розовая камелия означает тоску по кому-то. Парень тогда ничего не ответил, но в голове отложилась эта фраза. «Тоскую по тебе». А ведь и правда, Осаму очень скучал по Накахара, и у него было шесть долгих длинных лет, наполненных абсолютной ненавистью и презрением к себе. Он не смог отпустить образ напарника, не смог, да и не захотел расставаться с тем, кто его неосознанно, но так тепло грел. За шесть лет успело осознаться, до конца сформироваться, и укрепиться то, чего Дазай совершенно не ожидал почувствовать. И он не знает — ему охота смеяться или плакать. Хотя, вернее всего будет сказать, что всё вместе. Осаму, до войны с Достоевским, не знал о Книге. И частичку её силы он почувствовал в самые критические моменты. Чего только стоит факт того, что тот управляющий — Сигма — был создан Книгой. И план, да даже не план, а совершенно глупая, дурная и безумная идея проскользнула и накрепко засела в голове. Узнать у Фёдора необходимую информацию окольными путями было не сложно. Сложно было держать себя в руках и не сделать того, чего так хочется прямо сейчас! — Я знаю, что ты меня убил, если бы узнал, что я собираюсь сделать, Тюя. Но ты ведь мне доверяешь, хоть я этого и не заслуживаю, да? Прошу, просто доверься мне в последний раз, и, обещаю, я тебя не подведу! Проведя на прощание ладонью по холодному камню, касаясь выгравированного на нём имени напарника, Дазай прощается, ведь, если всё сработает, то сюда он больше не вернётся. Добраться до Агентства было бы не трудно, если бы именно сегодня, в вечер пятницы вся, как показалось парню, чёртова Йокогама не решила прогуляться по улицам. Людей была тьма, что и шагу ступить нельзя было. Терпение потихоньку ускользало из рук Осаму, и он срывался на более быстрый шаг, почти переходя на бег. Боже, если смотреть трезво, то причин так лететь — нет, но Дазай, а особенно его сердцу, ведь не объяснишь, что да как. Полы плаща развиваются и даже иногда бьют по ногам. Чертовски неудобно. Добравшись до нужного здания, парень взлетает по ступенькам как птица. Даже не запыхался. Он открывает дверь Агентства своим дубликатом ключей, которые, вообще-то, должны быть только у Фукудзава-сана, да Куникида, но вытащить ключи у