Blood waltz

Пробирающийся сквозь стёкла окон яркий солнечный свет падает на пол очерчённой вытянутой трапецией. Скрещённые рамы ставят на замысловатой фигуре плюс, разделяя на четыре части. Тренировочный зал затемнён из-за расположения окон на огромной высоте. Чонгук бы не всматривался во все эти детали, если бы не по своеобразным плиткам света солдаты учили, как танцевать уже всеми забытый и никому сейчас не нужный вальс. — Я тебя сейчас укушу, если будешь так вести танец. Причём, если бы в команде новичков была девушка, это бы выглядело не так нелепо, как сейчас, когда Чимин тянет Хосока за талию и под звуки писков последнего, наступает ему на ногу под общий гогот и смех. Чон закатывает глаза, выдавая усмешку. Он стоит, прислонившись плечом к стене, в тени от опустившегося трапецией света. Под этим природными оконными софитами Хосок и Чимин выглядят — даже со своей неуклюжестью и юмором происходящего, в военной униформе и побритыми налысо головами — красиво. Чонгук невольно запоминает то, как оба парня переступают с одной плитки на другую. «Самая ненужная информация в голове, когда на дворе апокалипсис, но хоть что-то, не относящееся к зомби» — успокаивает себя Чон. На самом деле, сейчас совершенно не до смеха и забав. Буквально вчера Чонгук маршировал вместе со своим отрядом на главной площади базы по подготовке военных в честь окончания обучения, а уже сегодня их расформируют, чтобы перенаправить по соответствующим направлениям в разные стороны. Конечно, круто смотреть сейчас на то, как друзья, с которыми ты провёл более года, танцуют и веселятся в минуты, когда ты их, может быть, видишь в последний раз. — Слушай, — к Чонгуку поворачивает голову один из солдат, — ты куда бы хотел попасть? — Туда, где я буду полезен, — отвечает Чон, качая головой. Он достаёт из кармана соломинку, зажимая между губами. — Крутой ответ, — хмыкает тот в ответ. — Что и стоило от тебя ожидать, — пожимает плечами. Чимин в этот момент снова наступает на ногу Хосоку. Крик последнего разносится теперь уже с матом. — Чимин и Хосок хотят на разведку. Остальные — в гвардию. Я вот хочу в штаб для учёных. Говорят, там весь кипиш заражённых. — Надо быть умным и гибким, чтобы попасть в эпицентр пыток и экспериментов солдатом, — говорит Чонгук, прикусывая конец соломинки так, что хрупкая, но ощутимо твёрдая основа хрустит. — Или как там… это слово… — Сильным? — Нет, — качает головой. — Ловким? — При чём тут ловкость? Я про то слово, означающее скользкость. Такое ещё говорят про хитрых. — А, — вспоминает солдат, — изворотливый? — Да, — Чонгук хлопает его по плечу, усмехаясь. — Вечно забываю сложные слова. Дверь помещения открывается, и в помещение медленно входит лейтенант. Его тяжёлые ботинки опускаются на пол с резким звуком, который по залу отходит эхом. Ребята тут же прекращают веселиться, затихая и собираясь в кучу, чтобы выстроиться в ряд. Чонгук медленно проходит к своему месту, вытягиваясь стрункой вместе со всеми. После нескольких профилактических команд, Чон выдыхает, внимательно смотря на человека, который распределяет военных по базам. В мире творится полнейший хаос уже более пятнадцати лет. Обычные мертвецы, восставшие из пепла, начали меняться, мутируя, совершенствуясь назло человечеству. Весь мир был протиснут в высокие стены, отделяющие живность от части земли, охватываемой заражёнными людьми и животными. Давно уже многие не пользуются социальными сетями и инновационными технологиями. Сейчас стоит вопрос выживания и силой, сквозь перечёркнутые границы гуманности, люди продолжают цепляться за мизерную часть надежды на спасение своей планеты от них самих же — падших и усопших. В таком мире вырос Чонгук. Такой мир сделал солдата Чона. — Пак Чимин — разведка, — лейтенант проходит дальше по строю. — Чон Хосок — разведка. И чтобы вальс там с Паком не плясали. Я вам устрою на своей базе кузькину мать, — говорит мужчина прямо в лицо Хосоку, перемещая после взгляд на Чимина. Оба солдата кивают, отдавая честь с «так точно». — Чон Чонгук, — обращается лейтенант к следующему, вздыхая. Он пожимает плечами. — Идёшь на центральную базу исследований. Чонгук сглатывает, бросая мельком взгляд на Чимина и Хосока. Друзья только отстранённо так же пожимают плечами, мол, потом поговорим. В горле встаёт ком обиды. Чон чувствует себя разочарованным, несмотря на то, что должен чувствовать себя лучше. В базе исследований — безопасно. Там можно разве что стать подопытными, что маловероятно, или быть укушенным создаваемыми там тварями, что тоже имеет малый процент успеха. И, как он до этого и говорил одному солдату, туда попадают только изворотливые и хитрые люди, которые своё умение используют для прикрытия собственной спины. По крайней мере, так принято считать в армии. Чонгук вздыхает, но отдаёт честь, произнося твёрдо и уверенно: — Рад служить! Чонгук собирается как-то вяло, пожимая руки товарищам, обнимая некоторых. Чимин выглядит одновременно воодушевлённым тем, что не расстаётся с Хосоком, но и грустным от того, что другой друг так и не может с ними продолжить этот путь. Старший Чон, подбитый и грустный, даже не скрывает эмоций. Ситуация, хоть и располагает к печали, всё равно воодушевлена надеждой, что Чимин сразу же подчёркивает. — Говорят, там не надо бриться налысо. Вот и волосы отрастишь, а бабы там с мозгами, и клеиться тоже будут с умом. Перестанешь ходить девственником, — говорит Чимин, толкая Чонгука в плечо. Чон усмехается, толкая друга в ответ. — Всё будет хорошо. Навести нас, когда создадите там вакцину. — Я же не буду работать учёным, — цокает языком Чонгук. Хосок на эти слова улыбается, пожимая руку младшему. — Поэтому береги себя, — говорит он. Все солдаты выезжают за стены. Люди неустанно продолжают расчищать границы, строя новые и новые базы, чтобы расширить диапазон жилья. И пока других вывозят на риск и смерть, Чонгука в вертолёте отправляют на центральную базу исследований. Чон редко слышал об этом месте, потому представляет себе всё так, будто в одной маленькой лаборатории изучают кровь. Однако уже слыша то, как лётчик даёт сигналы на посадку над огромным дворцом, Чонгук понимает, что Хосок, возникающий о ненужности этих учёных, был совершенно не прав. Он спускается с вертолёта, направляясь следом за другими солдатами внутрь. Заброшенный исторический памятник одной королевской семьи изнутри сейчас наполнен проводами, проходящими по коридорам вплоть до люстр со свечами, и технологиями. — Увидите в коридоре заражённого — стрелять, — объясняет ведущий их куда-то солдат. — Увидите заражённого учёного — стрелять, — он останавливается. — Увидите заражённого ребёнка или женщину — тоже стрелять. Чонгук сглатывает. Залы набиты пустыми стеклянными цилиндрической формы куполами, на некоторых либо твари, погибшие уже второй смертью, либо плавающие по прозрачной субстанции, похожей на воду, живые мертвецы. Чонгук ёжится. Ведущий их вглубь замка мужчина-солдат останавливается у двери, ведущей в каморку с кроватью и тумбочкой. — Вещи начнёте собирать, когда приживётесь, — говорит он, кивая Чонгуку пройти внутрь. Чон автоматически потягивается к стене, чтобы включить свет. Однако в комнате лампа не загорается. — Ребята не успели занести тут некоторые… удобства. Учёные занудные. В этом замке пять источников света, но в твоей комнате его не будет. Привыкай, — пожимает плечами. Чонгук поджимает губы, кивая в ответ. — Так что? Добро пожаловать в базу исследований, солдат! Чонгук отдаёт ему честь. Кровать жестковатая, а одеяло — тонкое. Чон выходит к вечернему строю совершенно не в духе. В главном зале кроме него никого не было. Капитан кивает, говоря монотонно о том, что сам строй — это просто для вида и отчёта, а по факту — у всех свои дела. Можно и не ходить на перекличку. Чонгуку бы хотелось знать, чем тут занимаются солдаты. Особенно захотелось узнать перед сном, когда он услышал из соседних комнат стоны девушки. Чонгук закрывает голову подушкой, прикрываясь одеялом, тяжело вздыхая. Наутро ему дают первое распоряжение. Конечно, только после того, как бедный парень растерянно оббегает все залы, потерявшись в одинаковых коридорах, находя проблем на свою голову снова и снова, роняя то колбы, то поднимая огонь на загримированного под зомби солдата, поздравляющего таким образом своего друга-учёного. Чонгук в тот момент так сильно кричит «какого чёрта, блять, день рождения?», что капитан сам его находит, за шкирку волоча прочь из правого крыла. — Ты в левом крыле. Всегда иди влево, если потерялся, — объясняет мужчина. Чонгук фыркает, бубня про себя недовольства. Он уже понимает, что его сюда отправили на своеобразный апокалипсический курорт. — Пост у тебя тоже в левом крыле — ближе к главной башне. Группа исследователей, под эгидой которых ты будешь отныне работать, разрабатывает новый вид мутагенов, — уже переходит ближе к делу капитан. — Они мутируют заражённых, чтобы узнать, на какие изменения способны они в ближайшие десять или сто лет. — Вот как, — Чонгук вздыхает. Они останавливаются у огромной, массивной двери с ручками в виде золотых колец. Капитан толкает её, открывая вид на бальный зал, обустроенный под рабочее место. Люди в белых халатах с чашками кофе и недовольными лицами расхаживают туда-сюда. В этом помещении куполов намного больше. В них сидят живые заражённые, ходящие внутри своих клеток с дикими криками. Чонгук медленно идёт за капитаном, исследуя зал. Высокие потолки, витражные окна, опускающие на пол цветные блики, кондиционер поверх одного окна, раскрытого настежь. В помещении холодно. Чон это чувствует. Он не понимает, почему в такую погоду лишний раз рисковать обречь свой организм на обычную простуду. — Потому что тут воняет частенько, — объясняет с улыбкой один из учёных, при этом выворачивая наизнанку голову заражённого, вытаскивая мозги вместе со всеми составляющими. Чонгук терпеливо прикрывает глаза. Он отвлекается от разглядывания зала, когда капитан призывно кашляет, подзывая солдата к себе. Парень направляется к нему. Впереди мужчины стоит старик в халате. — Отныне ты будешь слушаться его на посту, — кивает капитан. — В этом помещении в заражённых стреляешь только тогда, когда этот учёный, — указывает на старика, — тебе разрешит. Если он не разрешит — ищешь выход из ситуации, чтобы и самому не быть покусанным, но и не убить подопытного. В противном случае, — капитан вздыхает, — лишние жертвы для опытов не помешают, — хлопает по плечу. — Удачи, солдат. — Спасибо, капитан, — Чонгук снова даёт честь. Старик выглядит серьёзным. Он поправляет сползающие очки, машет Чону идти за ним. Капитан направляется к выходу. Чонгук идёт по своеобразному коридору из куполов с заражёнными, смотря на каждого из них. В их красных глазах — блеск жажды крови. Они тянутся через стеклянные стены к нему, в бессилии долбясь лбом о поверхность. Все они без одежды, прогнившие насквозь, серые кожей и с разорванными всмятку губами с показывающимися кровавыми дёснами. Чонгук думает о том, что они сами, наверное, съели половину своей челюсти. — Заражённые — интересные существа, — говорит старик, остановившись у одного столика. Он копается в аптечке, доставая оттуда спиртовые салфетки. Учёный жестом показывает солдату дать ему руку, засучив рукава униформы. — Они имеют свойство эволюционировать, как что-то живое, хотя ткани их клетки были зафиксированы, как мёртвые. — Чонгук протягивает ему руку. Тот начинает готовить укол. — Что-то живое в мёртвом теле — это ход в истории человечества. Приходящие сюда солдаты уходят с порога, услышав о том, что здесь для нас их жизнь менее важна, чем жизнь заражённого. — Это для благих целей, — Чонгук пожимает плечами, — я надеюсь. — Это так, — учёный улыбается. Он вкалывает Чону красную жидкость. — Иммунитет от вспрыскиваемых одним заражённым пахучего средства. Если не принимать их некоторое время — все свалимся мёртвыми, — объясняет старик. — Что ж, идём? — он снимает перчатки, оставляя на столе всё валяться. Чонгук спускает рукава, проследив за учёным. — Совсем недавно мы нашли такого заражённого, чьи клетки вымирают настолько медленно, что… что он похож на человека. Его можно принять за заражённого только по поведению. Он умеет общаться. Конечно, разумный зомби — это для нас не сюрприз, но ты, я думаю, впервые такое увидишь, — усмехается учёный. — Да, — соглашается Чонгук. Он хмурится. — Есть зомби, которые умеют общаться? — Я тебе больше скажу, солдат, — учёный останавливается у кубической формы стеклянной «клетки», внутри которой лежит кто-то. В одежде, состоящей из белоснежной рубашки и молочных штанов; он лежит спиной к подошедшему учёному с солдатом, поэтому Чонгук видит только острые, тонкие лопатки и копну пшеничных волос. — Есть зомби, которые умеют думать. Заражённый медленно поднимает голову, переворачиваясь на другой бок. В кубической клетке кроме парня никого нет. Платформа под ним — белоснежная. Кажется, будто человек лежит на кровати с атласными простынями. Чонгук сглатывает, когда встречается с алыми глазами парня. Заражённый смотрит на него заинтересованно, медленно поднимаясь и принимая сидячее положение. Учёный отходит назад, задвигая рукой солдата вместе с собой, когда парень поднимается на ноги и начинает подходить с центра платформы к краю, смотря сквозь стеклянные стены на Чонгука. — Что ж, — старик прокашливается, — это заражённый с высоким уровнем интеллекта. Он приманивает к себе жертв посредством обмана и среди своих считается, как бы, предводителем.  Со словами учёного заражённый улыбается, прикусывая нижнюю губу. Парень отводит чёлку набок, пристально смотря на Чонгука. Чон поднимает брови. На самом деле, если бы не алые глаза, он бы подумал, что учёные в край ахуели и затащили в клетку ни в чём неповинного паренька. — Вот и сейчас дерьмо вытворяет, — вздыхает старик. — В общем, за ним нужен глаз да глаз. Ему удаётся всегда каким-то образом уламывать учёных на то, чтобы его отпустили. Как главный в этой лаборатории я хочу, чтобы подопытные сидели там, где им и место. Даже если этот заражённый содействует нашим экспериментам — это не освобождает его от подозрений в том, что он может в любой момент убить кого-то. — Хорошо, я вас понял, — говорит Чонгук. — Отлично, — старик пожимает плечами. — Обед подают в правом крыле. Можешь работать с перерывами или без — решай сам. В случае проблемы — зови меня или других. — Слушаюсь. Учёный уходит, оставляя Чонгука стоять перед кубической клеткой с заражённым внутри. Солдат переводит взгляд на парня, заглядывая в красные глаза. Тот поднимает брови и опускается на корточки — ближе к стоящему на полу Чону. Высокая платформа не позволяет оценить рост заражённого. Парень наклоняет голову набок, снова проделывает то же самое, но в другую сторону, оглядывая солдата. — Привет. Глубокий, человеческий голос без хрипоты и последствий разорванных связок. Сам заражённый, по сути, выглядит так, словно находится дома. Пастельного цвета тона располагают на добрые намерения. Его лицо с лёгкой улыбкой заставляет Чонгука сглатывать. Человек. Он вылитый человек: его кожа светлая, чистая. Распахнутая на все пуговицы рубашка болтается на плечах так, словно он забыл привести себя в порядок. Заражённый с высоким интеллектом поражает своей речью и умением владеть языком. Чонгук, растерянный из-за столь непривычного вида врага, выдаёт в ответ: — Здравствуй. Заражённый ему улыбается. — Меня зовут Тэхён. — Чонгук, — отвечает солдат, поджимая губы. — Красивое имя, — Тэхён прикрывает глаза, лбом прислонившись к стеклянной поверхности. Что-то в движениях заражённого беспокоит Чонгука до состояния, когда хочется просто уйти. Начало слежки за таким странным подопытным начинаются с рвением солдата выполнять всё на «отлично». Чон наблюдает и записывает каждое движение. Поначалу солдату кажется, что всё это из-за непривычки видеть серого и красноглазого чудовища в обычном парне, который умеет говорить и мыслить. Чон днями напролёт сидит перед клеткой и следит за Тэхёном, не беспокоя его ни разговорами, ни чем-либо ещё, чтобы не отвлекаться. Парень в кубическом пространстве постоянно спит, обнимает себя за плечи, расхаживает в другие дни, рисуя на стёклах с выдохами что-то: часто это домики с цветами вместо дымоходной трубы. Чонгук смотрит на это. Он тоже так рисовал в детстве дома. Тэхён стучит зубами иногда, в особенно холодные дни, начиная к груди прижимать ноги. Чонгук смотрит на него, не понимая, что происходит. Проходит неделя, как он следит за этим заражённым, но в который раз, слыша то, как Тэхён шепчет «как же холодно», солдат начинает думать, что клетки в организме этого зомби не мертвы и всё он чувствует, понимает, ощущает. Просто застрял на грани человека и мёртвого. В один день Чонгук закрывает окна, за что сразу же получает подзатыльник от учёных, которые захлёбываются в запахе гнили. — Ну, и не расчленяйте тут всё подряд, — вспыхивает в ответ Чон. — Дубак тут просто адский. Скоро зима начнётся и что тогда? Занесём погоду вместе с морозными ветрами внутрь? — Если надо — занесём, — отзывается один из учёных. — А тебе что, холодно? — Да! Ему в ответ просто дают куртку и отправляют стоять на посту дальше. Чон думает, что все они — негодяи. Конечно, эти учёные каждый день работают с мертвечиной, расчленяют их, пичкают чем-то. Для них подобное — привычное дело. Однако не они наблюдают за постепенно синеющим и скручинивающимся Тэхёном, который выдыхает дым в своей клетке в морозные дни, прижимаясь к стеклу всем телом. Не они разрываются изнутри в области сердца с каждым звуком падающего из-за потери сознания тела. Не они видят муки Тэхёна. Чонгук старается не смотреть на него, отвлекается на книги, идёт отчитываться старику, но, возвращаясь, всё равно бросает короткие взгляды на заражённого. Тэхён смотрит на него печально, стуча зубами, и хриплым голосом говорит: — Мне холодно, Чонгук. От проницательного взора алых глаз с капающими вниз кровавыми слезами, Чонгук ломается, как кусок стекла. Он резко встаёт со своего места и подходит к клетке, касаясь прозрачной поверхности ладонью. Тэхён прижимается лбом к месту его ладони и качает отрицательно головой. По его щекам текут печальные алые слёзы, капающие на белую платформу. Солдат чувствует себя странно. Сердце сжимается и выжимает вместе с кровавыми каплями сочувствие и жалость. — Ему холодно, — говорит Чон старику, протягивая куртку. — Я не знаю, как это занести к нему, но раз одежду можно, то… может, погреется хоть немного? — Что? — уточняет учёный, хмурясь. — Этому существу холодно. Он так умрёт там. Вам же нужны живые подопытные, — отвечает Чонгук. — Ох, — вздыхает старик. — В этом и вся иллюзия, мальчик мой, — смеётся он. — В изоляторе заражённых есть регулятор температуры. — Что-то я не заметил, чтобы этот регулятор работал, — Чонгук хмурится. — Ему не должно быть холодно, солдат, — учёный, проходящий мимо, пожимает плечами, кидая в рот бублик. — И горячо тоже не бывает. — Откуда вы знаете? Вы были в его шкуре? — Чонгук хмурится ещё сильнее. — Вы говорите, что он — новая форма зомби. Может, не зря это существо выглядит, как человек? Может, он мёрзнет также? — Даже если так, то что? — старик поднимает брови. — А мне нужен подопытный живым и здоровым или вам? — Чонгук цокает языком. — Дайте ему хотя бы… как же там называли… — Одеяло? — Да хотя бы одеяло. Но я имел в виду компрессы. Учёный снимает очки, протирая их платком. — Мы знаем, что с этим сложно смириться. Живущая во всех нас гуманность так и кричит в моменты, когда это существо проливает слёзы и молит о помощи. Он знает, как работают твои чувства. Знает лучше всех, солдат, — старик хлопает Чонгука по плечу. — Этого заражённый и добивается. Он хочет, чтобы ты начал устраивать ему удобство, пока удобством не станет открытие клетки. Чон внимательно смотрит в глаза учёного, не веря в сказанное. Нельзя с такой искренностью в кровавых очах смотреть на Чонгука с болью, что сквозит по всему телу. Нельзя быть таким настоящим, синея в губах и шепча сквозь стёкла о том, что безмерно холодно. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Солдат вытягивает руку из хватки учёного, направляясь обратно к посту. Если это обман, то со временем существо поймёт, что ничего не получилось и откажется от тактики. Если всё было лишь иллюзией, чтобы обвести его вокруг пальца, то Тэхён должен был отступить. Однако ничего не прекращается, не меняется. Каждый день после укола с иммунитетом от пахучего вещества твари Чонгук идёт к одинокому стульчику перед кубической клеткой, внутри которой лежит заражённый, скручинивающийся в агонии. — Он выглядит измученным, — делится с капитаном Чон, перемешивая ложкой в тарелке суп. — По шкале, — прожёвывает котлету, — от одного до десяти — насколько? — На все одиннадцать, — пожимает плечами. — Но суть не в том. Все там поголовно говорят, что он — новая форма жизни, но не дают ему эту жизнь, как и умереть не позволяют. Изверги, — вздыхает Чонгук. — А ведь ему нужен всего лишь плед там или одеяло. Может, помещение получше без запаха мертвечины и открытого настежь на весь декабрь окна. — Ну, мы там не главные, — капитан отмахивается. — Однако и я часто задумываюсь о таких вещах, когда слышу крики людей из лабораторий. Они пытают их. Живыми. Заслуживает ли кто-то такого отношения к себе? Чонгук бросает ложку. Он встаёт с места, направившись в сторону выхода. — Ты не будешь доедать? Чонгук испытывает двоякое чувство, которое заставляет его делиться между долгом и обычным сожалением. Чимин в голове советует быть сильным и держаться за приказы, а Хосок — отступить и найти способ помочь заражённому. Это было странно. Чонгук лежит ночами на своей жёсткой кровати и думает о жизни. Он слышит теперь вечерами не только стоны, но и крики. Его сердце разрывается на части, когда однажды он глубокой ночью слышит истошный крик Тэхёна, но, закрывая рот ладонью, не может с этим ничего поделать. Приказ. Это долг. Он — солдат. Для него Тэхён — лишь объект исследований, за которым нужно следить. Ни больше, ни меньше. На завтрашний день заражённого Чонгук застаёт в луже крови в треснутой с угла клетке, с не вздымающейся грудью. Солдат оглядывает раненых учёных, крепко держа пистолет в руках, направляя дуло на Тэхёна. Он медленно подходит к старику. — Что произошло? — Ему должны были ввести укол, — учёный усмехается. — Он начал сопротивляться. — И? — Чонгук опускает ствол, хмурясь. — Его убили? — Нет. Он быстро регенерирует. Его надо в этом отключённом состоянии быстро перевести в другой лазарет, — говорит старик, отвлекаясь от сотрудника. — Помоги мне, солдат, — он поднимается на платформу. Чонгук опускается к луже крови одним коленом, когда поднимает полуживого заражённого. Тэхён выглядит как истерзанный человек. Вся его одежда в крови. Повсюду кровь. На пальцах Чонгука тоже застывает кровь. Когда солдат несёт его в другой купол, он медленно опускает взгляд к заражённому, смотря в еле закрытые глаза. Тэхён в сознании. Он пристально оглядывает его и может в любую секунду, наверное, приподняться и впиться зубами в шею, но не стал этого делать, одними губами прошептав: — Спасибо. Это было выше сил Чонгука. В другом лазарете Тэхён не мёрзнет, да ещё и может быть с Чоном на одном уровне, без вытянутых платформ. На новом месте даже учёных меньше, а зал — практически пустующий. Здесь Чонгук впервые чувствует облегчение за все эти месяцы. И ему больше не страшен холод за окнами, как и морозный ветер, пробирающийся через окна в замок, больше не беспокоит солдата. В другом лазарете заражённый внезапно становится добрым с ним. В другом лазарете Чонгук узнаёт, что Тэхён человечен не только внешне. — Сегодня мой день рождения, — говорит он, прислонившись к стеклу. Чонгук поднимает взгляд с книги на него. Тэхён лежит, смотря в потолок. — Поговори со мной хотя бы в этот день. В мой день. — Ты помнишь свой день рождения? Знаешь сегодняшнюю дату? — уточняет Чон, но опускает книгу на стол и подходит к клетке, сев спиной к стеклянной поверхности. Судя по шуршаниям, Тэхён тоже принимает сидячее положение. — И, кстати, тебя плохо слышно. — А так? — громче спрашивает он. — Да, так, — кивает Чонгук, усмехаясь. — Сегодня тридцатое декабря. Зима в зените. Да, это мой день рождения. Я знаю, потому что наблюдал за тобой. Сказали, что ты прибудешь двадцать третьего сентября. За окном были холода, падали жёлтые листья. Высота не позволяет видеть все изменения в природе. Однако я всё посчитал. Прошло ровно столько времени, что и должно было пройти до тридцатого декабря. Чонгук сглатывает. Это, хоть и звучит мило, дико странно. — Знаешь, при обычной жизни, пока меня ещё не выловили, — Тэхён выдыхает, — я наблюдал за одной поп-группой. День и ночь балдел от них и включал даже тогда, когда моя мама просила меня выключить всё к хренам. Я навязывался в дискотеки к друзьям со своей кассетой с их дискографией. Интересно, они всё ещё выступают? Я бы хотел в свой праздник их послушать. Ты знаешь? Если я спрошу… — Я не особо интересуюсь музыкой. Извини, — Чон поджимает губы. — Вот как. А чем ты интересуешься тогда? — Службой. — И книгами? — Тэхён усмехается. Он так ловко меняет тему с долга на интересы. Чон почему-то улыбается. — Ты читал вчера комедию Данте Алигьери. И за окном как раз было так солнечно, что свет проникал внутрь радужными цветами. Я помню, как бежал в библиотеку, чтобы насладиться новыми и новыми произведениями в такую заснеженную, но солнечную погоду. Не особый любитель такого жанра, как комедия, но мне повезло, что мне теперь есть, что с тобой обсудить из-за того, что тогда я не ограничивал себя во вкусах. Тебе понравилась книга? — Не особо, — Чонгук пожимает плечами. Тэхён смеётся. — Расскажи ещё что-то, — Чон закрывает глаза. — Ты красиво говоришь. — Как хочешь, — Тэхён улыбается. Одно дарование превращается в привычку. Чонгук засыпает в ту ночь у лазарета, прижимаясь к стеклянной поверхности, оставляя пистолет на столе. Подобный жест говорит Тэхёну «можно». Заражённый наблюдает за умиротворённым положением, ловя с улыбкой на губах вид сопящего солдата. Между ними в тот день проходит странная искра, заставившая обоих прижаться к отделяющей их стене всем телом, без устали рассказывая о происходящем в мире. Тэхён говорит о прошлом, Чонгук внимает и дополняет разрушенным будущим. — А Эйфелева башня? Как она там? — Та, что во Франции была? — спрашивает Чонгук. — Да, — Тэхён кивает. — Она стоит, но в Париже сейчас наверняка нет ни одного живого человека, — вздыхает Чон. — Везде есть живые. Они наверняка построили отряд по спасению и сейчас борются за собственную жизнь и жизнь самого города. Столицы любви и романтики. Ах, Париж, — Тэхён прижимается к стеклу щекой. Чонгук смотрит на него внимательно, хлопая глазами. Алые очи заражённого кажутся самыми обычными. — Что? — Иногда у меня создаётся ощущение, что тебя просто заперли тут, — Чон вздыхает. — Так и есть, — грустно улыбается Тэхён. — Все мы когда-то были людьми. Просто меня поймали в момент обращения в зомби и превратили в то, чем я являюсь сейчас. Чонгук поджимает губы. В огромном замке, кишащем людьми и зомби, Чонгук не находит ни в ком собеседника лучше Тэхёна. Никто из учёных не понимает его, никто из солдат не воспринимает всерьёз. Капитан изредка роняет что-то хорошее и сносное, но это настолько коротко и не ёмко, что забывается через секунду. Зато вот Тэхён может говорить часами, днями, неделями. Он всегда рассказывает что-то, и у него это получается лучше любого произведения всех писателей мира. Может, всё потому что Чонгуку нравится голос заражённого и то, какой тон выбирает Тэхён для долгих историй. Чон не замечает, как обустраивает для себя место рядом с лазаретом и теперь просыпается с тихим «соня, вставай». Они рисуют, выдыхая на стёкла пар, домики с цветами вместо дымохода. Чонгук всегда говорит, что он так и рисовал в детстве. Тэхён соглашается с ним. У заражённых на пальцах чёрные ногти из-за пигментации мёртвой кожи, однако у Тэхёна ногти и пальцы довольно… обычные. Он ест отрастающие ногти, но когда Чонгук видит его в эти моменты — Тэхён выглядит совершенно безобидным, с человеческими зубами. Они иногда обедают вместе. Чонгук часто спрашивает, что ему дают на еду. Тэхён говорит, что ему давали мясо, но он отказался от этого и теперь его пичкают витаминами раз в месяц. При этом, заражённый не выглядит исхудавшим или потерянным. Весь его вид сочный, настоящий, вот протяни руку — бери. Чон начинает чаще касаться стекла. Его сердце пробивают стрелы, когда Тэхён тянет пальцы в ответ и сжимает руку в кулак из-за невозможности коснуться. Чонгук читает вслух Тэхёну книги, найденные в замке. Заражённый же переводит ему с английского пьесы, объясняет некоторые непонятные длинные слова, которых Чонгук никогда в жизни не запоминает хорошо. Иногда они читают по ролям, но стеклянная преграда опять же мешает наслаждаться забавами. Тем не менее, хорошая память Тэхёна помогает ему быстро запоминать реплики. Всё равно Чонгуку нравится то, что они так проводят время. Это прекрасно. Иногда Тэхён рассказывает о временах, когда его заразили. Он говорит с такой сильной болью, сквозящей в тоне голоса, что Чонгук вздыхает, неспособный обнять, успокоить. В прошлом, где за двадцать или тридцать лет остались былые устои, сохранивший в себе мораль и искренность, заражённый продолжает ловить сердце Чона в плен. Оставленный в стороне пистолет больше не завлекает разум. Тэхён плачет кровью. Гуманность внутри Чонгука побеждает. — Мои друзья, — Чон задумчиво сводит брови на переносице, — танцевали перед нашим распределением в зале для тренировок. Танец женщины и мужчины. Сейчас никто не танцует, но, говорят, это было красиво. — Что они танцевали? — Как же это слово… мм… вальс… наверное. — Вальс? — удивлённо поднимает брови Тэхён. — То, что мы находимся в замке, становится не таким омрачающим фактом, — он улыбается. — А ты умеешь танцевать вальс? — Нет. Зачем мне это? — спрашивает Чонгук, хотя в голове проплывают трапеции света, и голос Хосока эхом звенит, сообщая о периодичности шагов. — Танец — это высвобождение души. Благодаря движениям человек отпускает из себя тяготы и мысли. Вальс — это ещё и синергия отдачи, когда один ведёт танец и другой, ведомый в движениях, получает эмоции от одних лишь только учащённых, но зеркальных шагов. Два человека сливаются воедино и становятся одним целым организмом. Это искусство, — Тэхён пожимает плечами. Он смотрит в тёмные глаза Чонгука. — Я хотел бы вальсировать с тобой. Вести тебя в танце и чувствовать, как мы сливаемся в единое целое, — Тэхён прижимается лбом к стеклу. — Очень хочу. Чонгук чувствует, как сердце забивается интенсивнее, как душа поднимается вверх и наотмашь бьётся о землю. В темноте, оставленный на произвол ночи, одинокий в этом огромном разрушенном мире, Чонгук, цепляющийся за надежду на спасение человечества, находит собственную душу в слепом видении зарождения жизни и ловит своё спасение за руку. Он прислоняется к стеклу лбом и вместе с Тэхёном прижимается губами к отражению тёмной фигуры на стекле. — Как же я хочу коснуться тебя, — шепчет Тэхён. Чонгуку не под силу противиться этому чувству. В ту ночь он впервые задумывается о том, как было бы хорошо исчезни весь мир в один миг, и остался бы только Тэхён. На губах солдата больше не выступает слово «это» или «существо». Заражённый не обижается, но Чонгук всё равно не хочет так его звать. Нежное «Тэхён» всегда сопровождается улыбкой. Солдат отдаляется от своего пистолета всё дальше и дальше. И тоже хочет вальс, и коснуться Тэхёна, и быть с ним, ведомым и завлечённым в незабываемую синергию. Он слышит сигнальное и повлёкшее за собой необратимые последствия: — В кабинете капитана есть чертежи лазаретов. Клетки открываются прямо на месте. В четверг. Это был март. Чонгук хорошо помнит тот день, когда он узнаёт, что в клетке Тэхёна есть секретная лазейка под нижней платформой, опускающий все стены вниз. Безумная мысль спасти заражённого заседает в голове. Чон не решается озвучить Тэхёну свои планы, но тот, словно знает, постоянно подбадривает и продолжает манить тем миром, где они бы были вместе без предрассудков и препятствий. Мир, где нет стен, отделяющих их от жарких прикосновений к холодной или тёплой коже друг друга. Людей, норовящих напомнить о рамках и вражде, длящейся более пятнадцати лет. Есть только они, Чонгук и Тэхён, их чувства, эмоции, истории, искренний смех и никто больше. — Никто больше, — говорит Тэхён. — Только ты и я будем кружиться в вальсе. В воскресенье Чонгук забирает из лаборатории жидкость с иммунитетом от запаха одной твари. Он заменяет её обычной красной водой. Наблюдая за бледнеющими лицами учёных, Чон открывает окна шире и поддакивая тех работать усерднее. Старик странно посматривает в его сторону. После первой смерти в субботу следующей недели быстро додумываются, что к чему, но тогда Чонгук уже оценивает примерное время, за которое пахучий заражённый поражает организм человека. Он продолжает так делать. Люди один за другим умирают, а препятствий к Тэхёну становится всё меньше. Понедельник. Апрель. Чон просыпается ночью в холодном поту. Он включает настольную лампу, закрывая глаза и растирая лицо ладонями. Ему снятся ужасные вещи, как сжигание тел в костре, обморожение на заснеженных горах, падение с высоты, судьба, ведущая к смерти всех учёных и солдат этого замка, и раз за разом мысли об убийстве приносят Чонгуку удовлетворение. Потому что в конце каждого сна Тэхён, его любимый и несравненный, ловит в объятия парня и прижимает к себе, окрапляя кровавыми слезами лицо, которое целует без устали и смеётся, так счастливо и радостно. Чонгук поднимается к лазарету, обеспокоенный происходящим. — Я вижу, как они умирают, — Чон шепчет это, держась за стёкла. — Они умирают прямо у меня на руках. Я не должен желать смерти тем, кто этого не заслуживает. Ужасно, — Чонгук прижимается лбом к вертикальной поверхности. Тэхён проделывает то же самое, качая головой. Глаза, такие алые и живые, смотрят на него с беспокойством и умиротворением. Заражённый понимает его и потому выслушивает, кивает, говорит, что нужно успокоиться. Тэхён не велит ему идти на поводу кровавых желаний. — Смерти никто не заслуживает. Даже те, кто играется с ней. Твои мысли не беспочвенны, ты начинаешь видеть то, что скрывали до этого от тебя твоя служба и зомбирование новых моралей. Посмотри на меня. Я человек. Я мыслю, думаю, я чувствую и поддаюсь эмоциям. Я люблю тебя, Чонгук, — Тэхён целует стекло. — Любить мёртвый не может. Этого никто не может, кроме тех, у кого живое и бьющееся сердце. — Ты любишь меня? — шепчет Чон. — Да. — Правда? — Чонгук глотает ком слёз. — Да, мой хороший, — Тэхён улыбается. — Поплачь. Со мной ты можешь быть слабым, а не стойким военным. Я понимаю. Я вижу боль и никогда не скажу, что она беспричинна и пуста. Поплачь. Как бы горько мне на сердце ни было, когда я вижу, что ты страдаешь. Чонгук проливает прозрачные, солёные капли слёз, рыдая перед стеклянными стенами, шепча охрипшим голосом то, что сделает всё. Всё. Всё, что угодно. Ему никто не помешает добиться желаемого. Во вторник Чонгук решает совершить задуманное. Он собирается, как и всегда, приветствует капитана и говорит ему, что в правом крыле освободился заражённый. Он опустошает левую часть замка специально, тонко намекая и остальным о том, что нужна помощь. Пока другие пребывают в недоумении, Чонгук успевает снабдить себя достаточным количеством оружия. Он направляет на того самого старика дуло пистолета, дрожащим голосом приказывая: — Открой лазарет Тэхёна и дай нам уйти. Я никого не трону тогда. Учёный смотрит на него, как на умалишенного. Он переглядывается с коллегами. Тэхён в клетке тоже шокировано смотрит на солдата, сглатывая. Его красные глаза наливаются золотом от понимания того, что происходит. — Ты с ума сошёл, мальчик, — говорит старик. Чонгук пихает пистолет ему прямо в висок, заряжая одним ловким движением. Учёный поворачивает голову к конструкции клетки и начинает искать кнопку под платформой. — Он обдурил тебя. Как только вырвется на свободу — распотрошит тебя в первую очередь. — Ты его не знаешь, — шепчет Чонгук. Он поджимает губы. — Тэхён этого никогда не сделает, в отличие от тебя, — Чон прижимает пистолет к шее. — Эта тварь… Он изучал тебя. Он адаптирован к существованию в любой среде. Не надо быть гением, чтобы это понять, — учёный продолжает. — Ты всего лишь пешка в его руках. — А как тебе то, что он и не участвовал в этом плане? Он сейчас наверняка сам в шоке. — В этом и проблема, солдат, — старик открывает стены. Его последними словами были:  — На это он и положил карты. Чонгук даже не успевает понять, что произошло. Голова учёного впереди него отлетает в сторону с кровавым фонтаном так резко, что самому Чону приходится вжать собственную в плечи. Он не опускает пистолет, держа впереди себя над бездыханным, безголовым телом. Руки покрываются каплями крови. Мазками фонтан капает на пол. Кафель покрывается алым цветом. Люди вокруг кричат, они бегут туда-сюда, но не могут убежать от цепких лап, чистых и таких человеческих, которыми Тэхён рвёт на части тела. Всё происходит, как в замедленной съёмке. Чонгук смотрит на заражённого: красные глаза безумные, с искрами золота и янтаря, он смотрит жадно, испивая кровь с отрываемых конечностей, иногда откусывая плоть. И смеётся. Смеётся. Тем счастливым радостным смехом, перемешанным с кровавыми слезами. Смех, что Чон любил больше всего этого мира, желая сбежать с этим чудовищем в отдельную Вселенную. Тэхён ломает конечности людей и бросает рядом с собой, как кукол. Игрушки, которые ему наскучивают, получают место в углу. Повсюду кровь. Весь зал покрывается криком заражённых, всё ещё сидящих в клетках. Тэхён смотрит в глаза Чонгука с улыбкой на кровавых губах, подходя к нему, переступая через обезглавленные тела спасителей мира. Вакцины не будет. — Мой хороший, — шепчет заражённый, потянув руки к Чону. Солдат прицеливается, спуская курок. Чонгук смотрит в глаза цвета янтаря. Его любимый шафран. Его любимый человек. Тэхён перед ним — то самое существо, которого все боялись. Чону кажется, что это он сейчас застыл и самое время сказать «мне холодно». Тэхён цокает языком, поднимая руку. Чонгук целится и стреляет. Выстрел пробивает эхом зал дворца. Даже тогда, когда солдат простреливает ладонь заражённого насквозь, Тэхён не кричит от боли, как тогда, когда его пытали учёные. Словно дни тех мучений были не больше, чем просто игра. Парень это подтверждает, смеясь с каждым выстрелом, опуская пистолет только тогда, когда патроны заканчиваются. Тэхён выдыхает железный запах крови Чонгуку прямо в губы. Он смотрит в тёмные, стоящие на мокром месте, глаза, целуя чужие губы с остервенелым желанием, испивая с болезненными стонами каждую предательскую боль. Тэхён обнимает его за талию, прижимает к себе и простреленную в мясо ладонь прижимает к пальцам Чонгука, переступая через мёртвые тела. — Это твой вальс, — шепчет он, дыша прямо в губы. Чон закрывает плотно глаза. — Нет же, смотри. Мы танцуем. Как ты и хотел. Одни в этом мире. Только ты и я, Чонгук. Мёртвый, кровавый парад двух тел над обезглавленными спасителями. Лужа алой жидкости наполняет помещение железным запахом. В свете поднимающегося солнца на горизонте, с падающими с витражных окон радужными бликами на бездыханных телах, танцуя вальс, сливаясь в один организм, дыша одним воздухом, Чонгук чувствует, как медленно успокаивается, а его тело парит над землёй. Золото момента. Это те драгоценные минуты, когда Чон чувствует, что сердце бьётся в одном ритме с мёртвым биением сердца Тэхёна. На языке вкус человеческой плоти, такой горький и мерзкий. С каждым сладким поцелуем вкус усиливается, становится слаще. С тёмных глаз Чонгука стекают слёзы, перемешанные с льющимся фонтаном крови. Он, ведомый заражённым, продолжает под аккомпанемент криков ужаса солдат и их выстрелов, танцевать. Тэхён улыбается ему, продолжая кровавый вальс. — Слышишь? Чонгук чувствует, как биение сердца становится медленным. Пробивающий грудную клетку ритм словно оттягивают в стороны. Пластинка сердца замедляется. Чья-то рука убирает иглу с граммофона. — Это смерть. Его глаза слипаются. Он перестаёт дышать. Лёгкие пробивает иглами, альвеолы лопаются. Чонгук сжимает пальцами плечо Тэхёна, открывая рот в немом крике. Боль распространяется по всему телу. Он разрывается в мольбах, когда заражённый, поддавшись искушению, целует его кровавые губы, кусая нижнюю до стекающего с подбородка жидкости к адамову яблоку. — Она прекрасна, не так ли? Потому что вечна. Вечна. Тёмные глаза наливаются кровью.