Поток мыслей

      Столкновение. Тряска. Агония. Потеря сознания.       С трудом разлепляю глаза. Они слезятся от дымящееся брони машины, от горящего мехвода, который пробил свою несчастную черепушку о штурвал. Кашляя и шипя от боли, я приподнимаюсь на локти. Пытаюсь не открывать рта, но не удаётся: отхаркиваю густую субстанцию из желчи, слюны и крови. Горло обожгло горячим потоком воздуха. Нервный смешок. Мне кажется, от боли я сойду с ума!       Ну что, Николай, всё как и 27 ноября 1941 года. Наши танки остались один на один. Как и тогда, ты уничтожил всех «пантер». Как и тогда наши боевые машины разрушены… Но есть небольшое такое отличие от предыдущей встречи. Мы поменялись местами. Я еле стою на ногах, если вообще могу стоять. Я их не чувствую. Мой отряд уничтожен — свой ты смог спасти… Как же тошнит. Во всём виноват дым, который продолжает оседать в моих лёгких, кружа голову. Что это горячее стекает по моему лицу? Кровь? Оглядываюсь и замечаю собственную кровь, размазанную по стенкам и днищу «пантеры». Скорее нужно убираться отсюда, пока я не отравился угарным газом. В ушах звенело, будто засунули в колокол, и били по нему. Поднимаюсь выше к люку. Перепачканные алой жидкостью руки пытаются ухватиться за бечёвку. Влажные ладони стираются в мозоли. Кожа на них обрывается лоскутами. Рычу в муках. Моё рычание сыграло со мной злую шутку, потому что оно эхом отразился о полость танка. Я согнулся от накатившей мигрени. Преодолевая её, выпрямляюсь, моя голова болтается из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Всем весом наваливаюсь на люк и откидываю его. Проклятое солнце! Я ощущаю, как мои раны от слабых лучей света, хотя это физически невозможно, покрываются коркой, стесняя мою способность двигаться. Свежий ветер выталкивает дым из кабины. Вдыхаю кислород медленно, чтобы не стало хуже. С мучениями принимаю яд, освежающий сознание и сжигающий мои внутренности. Трезвею и только сейчас понимаю, как мне повезло: снаряды в башне не разорвало и я единственный выживший в команде. Я чудом выжил. Правда сломан, но всё же жив. А сдалось мне это чудо? Я стал предателем для своих, хотя на противоположной стороне берега я так и остался врагом. Выползаю, волоча ноги.       Слышу, как у соседнего танка открывается крышка, слышу затвор автомата. Я не сомневался, что это ты, Николай. На ощупь нахожу кобуру, клапан на ней не поддаётся. Бросаю глупую затею достать оружие, видя, как ты наставляешь на меня дуло. Пусть бы я и достал своё орудие, Николай выстрелил бы раньше. Мой давний противник приближается ко мне, не отводя прицел. Не бойся, Николай, я всё равно не могу передвигаться на своих двоих. Так чего ты медлишь? Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь ко мне, ко всем нам. Не тяни. — Schieß, — произношу я тебе с ухмылкой на губах.       Я не сомневаюсь, что ты меня понял. По твоему удивлённому лицу заметно. Вот ты готовишься исполнить мою просьбу. Даже отсюда слышу, как стучат твои пальцы по пистолетной рукоятке. Или это у меня в голове стучит? Я вижу твоё сомнение. Не сомневайся. Выстрели, как я выстрелил в тебя в сорок первом. Палец скользит к спусковому крючку. Давай же, я задохнусь от крови и слюны быстрее, чем дождусь от тебя милости: прикончить как можно раньше. Правильно. Подожди, пока я не намучаюсь, а потом стреляй. На моём лице снова загорается ухмылка, невольно провокационная. Николай еле слышно откашливается и убирает оружие. Струсил?       Ты презрительно смотришь на меня и хмыкаешь. Твой жест прямо-таки говорит: «я не такой, как ты». Не даёшь мне умереть.? Русские, вы не перестаёте меня удивлять! Я срываюсь на смех. Я обречён, Николай! Ты и твоя свора не пойманы и не утилизированы. Ты, Ивушкин, хоть представляешь, что со мной будет? Ты прекрасно представляешь. На своей же шкуре испытал орудия пыток. Малое, что они могут, это отыграться и прикончить, если я доживу до их прибытия. Моя «пантера» вот-вот сорвётся вниз. Это конец для меня. Беги, Николай! Вам всего ничего до спасения! Вернётесь к своим родным и близким!       Киваешь мне, чтобы я пошёл вместе с вами.       Нет.       Наша игра с 1941 года окончена. Она была прекрасна. Тяну тебе руку. Ты, не боясь, отставляешь автомат, придавливаешь танк ногой, словно эта манипуляция не позволит ему упасть в реку, и тянешь руку в ответ, сжимаешь так сильно, что по моему хребту проходит ток. Резко тянешь на себя, чтобы вытащить. Николай, я же сказал «нет». Я отдёргиваю на себя руку, таким образом останавливая твою попытку спасти меня. Спасти? Спасти от чего? Не смерть, так плен. Ты в непонимании смотришь на меня. Пожимаю наши руки, благодаря за отличную игру, следом разрываю наш контакт. Я могу понять твоё замешательство. Но мне всё равно тебе не объяснить. Ты отпускаешь нехотя. Моя рука выскальзывает. Ты пытаешься собраться с мыслями и только успеваешь отскочить, когда «пантера» начинает падать. Я, как и ты, не разрываю зрительный контакт. Я смотрю на тебя так же, как ты тогда, когда я выстрелил в тебя три года назад. Но в твоём взгляде читалось желание жить, и ты выжил. Мне нужны были острые ощущения — игра — я это получил. В какой-то степени мы оба выиграли. Ты смотришь на меня, пока танк не скрывает меня собой. Ударяюсь спиной о водную гладь. Моё тело — мешок, забитый раздробленными костями. Опять жив? Я оглушён, как рыба, которую дубасили битами. Хватит давать мне шанс, я ведь могу и передумать, могу начать цепляться за жизнь! В последний раз я напрягаю мышцы. Моё изуродованное лицо искривляется, когда рот вяло открывается. Вода наполняет меня, как этот танк. Без того мутная вода превратилась в чёрную пелену. Еле заметные силуэты пузырьков воздуха маячат передо мной. Под бульканье мои глаза закрываются, и мой поток мыслей заканчивается.