Сколько угодно - недостаточно

      Летняя ночь звучит гораздо громче любой другой и пахнет ярче — жаром, влажностью, шелестом созревших листьев на деревьях, металлом трамвайных путей. В летнюю ночь бессонница приходит чаще, заставляет людей выходить на улицу, гулять в поисках нужного звука и запаха, а иногда даже заставляет зверей выходить из людей.       Сколько безумств было совершено нежной летней ночью, хороших и плохих? Сколько первых поцелуев, прогулок, попыток сбежать из дома навстречу приключениям. Сколько хищных приступов, душной страсти и густой горячей крови на теле, от которой по коже бегут мурашки наслаждения и приходит облегчающая прохлада.       Особенно яркой летняя ночь бывает перед грозой. Дождь в этот день собрался неожиданно, наверное из-за того, что это произошло уже в темноте. Никто не заметил смены ясного неба на облачное, и надвигающаяся буря осталась бы тайной до первых ударов грома, если бы не резко опустившаяся прохлада.       В дом Меглина, который недавно стал их домом, прохлада проникла через тонкие щелочки в окнах и через слегка приоткрытую форточку. Стало как будто еще темнее, но темнота была неуютная, тоскливая. Есеня почувствовала ее, и сразу захотелось спрятаться под одеяло, закрыть глаза, согреться. В душ совсем не тянуло даже после безумно жаркого дня; это было так не похоже на нее, вечно аккуратную и идеальную девочку, как будто не только она стала частью этого дома — читай человека — но и он стал частью нее.       Этот человек спал сейчас на левой половине своей кровати, их кровати, слишком огромной, чтобы позволить им сблизиться, и слишком маленькой, чтобы можно было подумать о том, что они спят раздельно. Меглин лежал на правом боку, слегка подтянув колени к груди, в пожелтевшей старой майке и брюках. Рядом с ним на полу лежала плашмя звенящая от пустоты фляга, потертый портсигар и два старых черных носка взрослого мужчины.       Есеня легла сзади него, повторяя позу, но на принятом у них расстоянии. Они были почти похожи на двух любовников, заснувших в объятиях, почти, если бы не сорок сантиметров пропасти. Почти — как и все в их отношениях: почти друзья, почти напарники, почти свои, почти погибли.       Когда грянул первый раскат грома, Есеня неожиданно для себя резко вздрогнула, как будто дернули туго натянутую струну. Только бы не заметил, подумала она. Но вопреки ее внутренним мольбам Меглин медленно повернулся к ней лицом, зеркально повторяя ее позу, и посмотрел на нее своими светловато-коричневыми глазами. Взгляд его был цепким и свежим, несмотря на очевидное опьянение, плавно перетекающее в похмелье, и грязную одежду. — Всё боишься? — хрипло спросил он. — Я никогда не боялась грозы, даже в детстве, — ответила Есеня, и вдруг ей показалось, что вопрос был совсем не про это. Меглин ухмыльнулся, и в его гримасе она прочитала ехидное: «Значит, боишься». «Я не боюсь, — обиженно подумала она, — мне просто это не нужно». Хотя страх третьего отказа взаправду жег ее огнем, ей хватило того, первого, когда она, пьяная для храбрости, лезла к нему на кресло, или второго, когда попалась в ловушку про жертву, готовая разделить с ним постель. — Зачем бояться отказа, если он — это не более чем синяк, а синяки, как известно, лучше иметь свои? «Он меня разводит, издевается», — мысли Есени моментально перемешались с гневом и еще с чем-то невыносимо горячим и болезненным. Она смотрела на его лицо, его губы, окруженные колючей проволокой из бороды и усов, пыталась понять, разгадать и знала, что не сможет. И все-таки она преодолела осторожным движением разделявшие их сантиметры. Думала о том, как не выглядеть жертвой, глупой влюбленной девчонкой, старалась двигаться как хищник, уверенный в своей незаметности. Приблизила свое лицо к его лицу. Меглин так и смотрел на нее недвижно, насмешливо, словно не замечал или не придавал значения ее попыткам. Есеня быстро закрыла глаза и прижалась к его губам сухим поцелуем; тело ее тем временем напряглось в ожидании моментальной кары. Ее не последовало, как не последовало и никакой реакции на ее действия.       Она почувствовала себя глупой порывистой школьницей, которая налетела со своими розовыми мечтами о любви на сорокалетнего одинокого учителя. Хотела тут же оторваться от его губ, но не смогла. От него пахло перегаром и чем-то горьким, безумно родным и любимым, усы приятной болью кололи ее кожу. Не было слышно дождя за окном, холод не трогал Есеню, пока она лежала, прижавшись к омуту. Прошла всего секунда или две, и она, все также не двигаясь, открыла глаза. Меглин смотрел на нее тем же взглядом, только насмешливость как будто слегка перетекла в укор.       Прошло еще одно безумно долгое мгновение, полное для Есени страха и стыдного наслаждения, и все-таки грянул взрыв. Меглин резко приподнялся, заученным движением заломил ей руку и навалился сверху. Его рот оказался прямо над ее ухом. — Сколько раз я буду учить тебя не подставляться! Нельзя расслабляться ни на секунду, нельзя никому доверять. Иначе останешься жалкой жертвой и сдохнешь быстрее, чем стоило бы.       Меглин ждал, что она закричит, попросит ее отпустить. Он знал, что боль в руке должна быть на грани невыносимости, что от его веса Есене должно быть трудно дышать. Он хотел сделать больнее, чтобы наконец-то заставить ее понять, поверить, что все не так просто.       Но Есеня почему-то не захотела вести себя так, как от нее ожидалось. Она не издала не звука, расслабилась и немного повернула лицо так, чтобы быть ближе к лицу Меглина. Казалось, от этого движения ей должно было стать еще больнее, но она этого даже не почувствовала. — Родион, для тебя я уже давно не жертва. Ты сам это знаешь. Я — это продолжение тебя, я — это ты, — слова вырвались у нее сами, понимание накрыло ее огромной волной в тот же самый момент, — ты не должен бояться отпустить себя со мной. Ты не должен бояться меня.       Меглин с глухим стоном отпустил ее и повалился на спину, закрывая трясущимися ладонями лицо. Этот звук был пронизан таким страданием, такой борьбой и безысходностью, что у Есени в груди взорвалась пуля щемящей боли и нежности. Она собрала волю в кулак, села на него сверху, накрыла его руки своими и отняла их от его лица. Он не отвел взгляд, не спрятал его, но выглядел растерянным и слегка задумчивым.       Быстрым движением Есеня достала из-под подушки заточенный самим же Меглиным карандаш и поднесла его к лицу мужчины. — А теперь жертва здесь ты. Не смей двигаться, иначе останешься без глаза. Ты знаешь, что я могу.       Родион взглянул на нее с гордостью и начал мрачно, раскатисто смеяться. Глаз его щурился в сантиметре от жала карандаша. Есеня знала, что ему не страшно и что ему плевать на последствия, он просто временно принимает ее правила игры, видимо из каких-то своих интересов. Но ей было все равно. Она наклонилась и снова поцеловала его, на этот раз нежно и влажно. Любовь, которую она вырастила внутри как ребенка во чреве, разрывала ее, как стрела насквозь. И Есеня прижалась к Меглину, чтобы проткнуть их двоих, чтобы хоть немного тронуть его. Рука с карандашом дрожала, как сумасшедшая, уже в самом деле касаясь чувствительной кожи у глаза.       И вдруг у себя между бедер она почувствовала, как он сдается, как он ее принимает такой, какая она есть, такой, как он сам. Он поднял руку и мягко сжал ее ладонь с карандашом, закрывая острый кончик. Его пальцы усилили хватку, и она услышала хруст ломающегося грифеля. Когда Меглин через секунду прижался этой рукой к ее щеке, она почувствовала, что на коже остался кровавый след, словно он так пытался искупить свою вину за что-то.       Многовековой глубокий лед был сломан, треснул, словно корка на мелкой луже в первый морозный день. Дальше все было просто, кажется, просто… У Есени было не так много опыта в сексе. С Женей — так это был просто спорт, выпуск пара. Она не старалась, была уверена, что он и так кайфует. Сашу она к себе так и не подпустила.       Не желая показывать заминки и портить момент, Есеня сняла через голову домашнюю футболку. Меглин смотрел на нее уже тепло и снова немного насмешливо. Он погладил ее по плечам, размазывая остатки крови с ладони, и мягко уложил девушку на спину, подмял ее под себя, снял с нее шорты и тоненькие кружевные трусы, последние следы той утонченной Есени, какой она была до встречи с ним. Спускаясь вниз, он прикоснулся губами поочередно к ее острым коленкам и развел их в сторону, а потом снова лег на нее и поцеловал в губы — на этот раз сам.       Возбуждение, которое Есеня испытывала, нельзя было назвать чистым удовольствием, оно было каким-то болезненным безумием, стреляло острыми спазмами внизу живота. Девушка обняла Меглина ногами, сжала их изо всех сил и снова почувствовала его возбужденный член через брюки. Он человек, он хотел ее, он делал это с ней. Есеня потянулась руками к его ремню, но он попытался перехватить их. — Не трогай, — прошептал он, — я не могу, я не сдержусь. — Ты не должен сдерживаться, — ответила она и к своему удивлению победила в этом споре, распустила ремень, расстегнула пуговицу и дернула вниз сначала молнию, а потом брюки с трусами. Освобожденный член обжег кожу ее живота. Есене было одновременно страшно, немного неловко и невероятно хорошо от того, что это самое настоящее, это наконец-то случилось.       Девушка поднялась немного выше, обхватила член Меглина пальцами и направила его в себя. — Ну давай, — с улыбкой прошептала она. И в ее улыбке, если честно, было немного издевки, которую Меглин конечно же заслужил. Ей хотелось посмотреть, как он будет сопротивляться в такой момент.       Мужчина помедлил пару секунд и действительно, не смог. Подался вперед и с глухим рыком ворвался в нее, потом сразу же дернулся назад и сделал еще несколько быстрых движений. Он как будто обезумел. Все это доставляло ему скорее не удовольствие, а невыносимую боль и страдания. Меглин оттолкнул Есеню от себя, приподнялся, правда не выходя из нее, и взглянул на нее диким взглядом зверя. Хищника, которого так боялся и прятал он, и которого полюбила она.       А потом он ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Не то чтобы изо всех сил, но девушка все равно в первую секунду задохнулась от боли и обиды, а потом, взглянув на его дикое и беззащитное лицо, успокоилась. «Ему это нужно, но он уверен, что ты его оттолкнешь». — Видишь, что из этого получается? — прошипел он и схватил ее за волосы, задвигался быстрее и резче. — Видишь? — Вижу, — она расслабилась, впустила в себя эту боль, обняла его руками, насколько это было возможно. — Что ты видишь? — Тебя, каким ты хочешь казаться, и тебя, какой ты есть. И все это не имеет никакого значения. Делай, что тебе хочется. Мне так хорошо.       Последнее слово Есени задохнулось, когда Меглин жестко схватил ее за шею и прижал к кровати. Его движения были жадными и природно-дикими, он отпустил ее, только когда мука начала приближаться к невыносимой. Когда Меглин в очередной раз развернул ее на спину, заломил руку и вошел сзади, она кончила с громким криком и ощущением абсолютной свободы и счастья. Наконец-то, она смогла показать ему, что он нормальный.       Мужчина почувствовал, как сокращается все у нее внутри, как сжимаются бедра и как дрожит ее тело, и не выдержал сам, упал на нее сверху всем весом, но не издал не звука, только шумно выдохнул воздух из легких.       Вскоре Меглин скатился с девушки и лег рядом, она повернула к нему лицо и улыбнулась. Губы припухли, волосы были растрепаны, скула слегка покраснела, а по всему лицу были размазаны остатки запекшейся крови. Не ее, его. — Сколько у нас времени? — спросила Есеня. — Это неважно, сколько угодно — недостаточно.       В этот момент никто из них не мог представить, что буря между ними закончится и что им когда-либо будет много друг друга. — Тогда я хочу еще. — Мне утром придется вызывать для тебя скорую. — Мне плевать, — улыбнулась Есеня, — я все выдержу, мне наплевать.       Меглин посмотрел на нее пронзительным взглядом, завел руки за голову, словно связывая себя, и поцеловал.