frenemies

Попов помнил только то, что вышел покурить из штаба, затянулся один с половиной раз и почувствовал резкую боль в ребре, от удара, свернувшую его пополам. Последние пару дней до этого он и так был на взводе, а теперь похищение совсем выбило из колеи. Нет, конечно, ребята уже скоро подъедут, но даже мысль разговора с Антоном отдавалась колющим ощущением в груди. Они ведь с детского сада вместе, рука об руку поднимались с колен, в институте списывали с одной тетради и не спали над курсовыми. А потом — Шастун его кинул, как пёс бросает кость, которую поглодал, выжал всё, что мог, и она ему стала не нужна. Он выдал его чуть ли не федералам, во время крупной сделки с португальцами, и на то, чтобы вернуть свою репутацию, ушёл не один год и не один миллион долларов. Арс не жаловался особо: как только всё вернулось на круги своя, Эд нашёл людей, вернул контакты и даже разделался с некоторыми врагами. Но главного врага глава мафии даже не пытался победить, потому что понимал, что оказавшись лицом к лицу с другом детства, ему не выстоять. Не выдержать натиск холодных, отрешённых и совершенно бесчувственных глаз цвета пожухшей зелени, какая она обычно осенью. Ему ведь не страшно было понять, что Антон совсем не изменился за пять лет, он боялся самого себя. Боялся, что тот втащит, врежет по самое не хочу, проснутся старые обиды и разочарования. Попов чувствовать всё это совсем не хотел, ему вообще не хотелось ничего. Лишь бы деньги были и свои ребята вокруг, которые не предадут. Он научился снова доверять, верить, после Шастуна — не сразу, конечно, через пару лет проб и ошибок, но научился. Поверил в дружбу, научился любить жизнь и даже научился её беречь: не рисковал без повода, всегда спрашивал у своих, как они себя чувствуют и если что-то было не так — решал. Его все уважали и дорожили им, не только как блестящим манипулятором и руководителем, но и как человеком нравственным, образованным — насколько это позволяла «работа» — даже правильным. А теперь вся жизнь — кошмарный сон. Он, с фингалом под глазом, сидит со связанными за спиной руками и изредка пытается вырваться, безуспешно, конечно — Антон морские узлы вязал лучше всех в банде. И вряд ли разучился вязать их теперь. Попов плюёт на пол, кашляет кровью и хрипит немного, потому что легкие не хотят вдыхать ледяной, сырой воздух подвала, противятся, подобно их хозяину, который отчаянно смотрит в пол. Антон стоит напротив, вертит в руках игриво пистолет и шмыгает носом. «Как всегда, простуженный и смешливый» — мелькает в замерзшей голове у Арсения и он усмехается. — Нам ведь не нужна официальность, да, Арсюш? — голос всё ещё ребяческий, почти детский, не изменился совсем. Только теперь с нотками агрессии, даже будто какой-то обиды. — Оба знаем, зачем ты тут. Мужчина кивает лениво и наигранно вздыхает, наклонив голову в пол. Он себе не признается никогда, что сделал всё ради того, чтобы быть украденным своим бывшим другом, нынешним главой небольшой, но влиятельной бандитской группировки. Сорвал несколько собственных сделок, подставил себя под удар, только чтобы услышать смешки и возгласы по-настоящему единственного человека, который был с ним близок. И сколько бы их ни сводила жизнь, они будут бежать друг от друга до конца своих дней. — Догадываюсь. Но хотелось бы выслушать формулировку от тебя. — Попов скалится немного и усмехается снова, заходясь кашлем. Шастун берёт ещё один стул и садится напротив, спинкой вперед, положив на нее подбородок. Арсений упрямо не поднимает голову, рассматривая свои потертые ботинки и стуча носками друг о друга. Он сюда не говорить пришёл — да и не пришел — а слушать, что скажет сам Антон, что вспомнит, и принимать условия того, как они будут решать возникший конфликт, чтобы не впутать в это других своих людей. Конечно, мафия — это семья, а не какая-то там группировка, но всё-таки. — Тогда я, с твоего позволения, продолжу. — Парень — язык его не поворачивается назвать тридцатилетним мужчиной — достает сигарету и чиркает спичкой. Арс мысленно смеётся, что привычки у него те же, и что он зажигалками пользоваться всё ещё не умеет. — Твои люди, пару дней назад, сорвали нам крупную аферу. Мы потеряли одного взломщика и одного связующего. На второго наплевать, честно. Но так же были упущены порядка каких-то несчастных двенадцати миллионов. — он делает смысловое ударение на последних слова и расплавляет взглядом темные волосы, спутанные уже, как мочалка, вьющиеся от сырости. «Отлив с фиолетовым ему не идет» — думает про себя бандит и кладёт руку с пистолетом на спинку стула, дулом направив его в пол. — Я сделал это вынужденно, потому что из-за вашего проникновения в хранилище, досье одного нашего работника оттуда могли раскопать, и мы бы пострадали намного сильнее, чем на двенадцать миллионов. — Арсений пытается говорить ровно, будто это непринужденная беседа со старым другом с чашкой чая и печеньем, а не разговор главы группировки и мафиози под дулом пистолета. — Какие-то ещё вопросы? — Меня не интересует, насколько пострадали бы вы. Как бы тебе объяснить… Это был наш лучший взломщик и теперь мы отрезаны от операций, связанных с этим. — Шастун чешет нос, стряхивая пепел на бетонный пол и затягиваясь снова. — И я понятия не имею, как ты, — он перекладывает пистолет в другую руку, ткнув Попову в грудь окольцованным пальцем и держа в зубах сигарету, — собираешься со мной расчитываться. Арсений жмется к стулу и, больше от неожиданности, чем от испуга, отползает чуть в сторону. Но понимает — он ему ничего не сделает, пистолет чисто для пущего страха. А сам близко-близко, что Арс аж чувствует дым, который щекочет нос, заставляет колебаться внутри всё и хотеть покурить тоже. — Я и не собираюсь. — с насмешкой, хрипя, тянет мафиози и встряхивает головой, а затем меняет тон на обыденно-будничный. — Не подскажешь, который час? — Без десяти семь вечера. — бормочет Антон, снимая с себя капюшон и тяжело вздыхает, потерев глаза. — Тогда мне придется оставить тебя в заложниках, пока твои люди не найдут мне нового работника, ты же всё это и так знаешь, зачем я повторяю? Арсений дёргает плечами, подняв наконец-то голову и глядя в глаза своему вра(дру)гу. — Ну, если я буду отбывать в заложничестве у тебя дома, а не здесь, то я даже не против. Шастун поднимает брови и усмехается в который раз за вечер, опуская глаза, цепляясь за каждую мелочь. Попов постарел, осунулся немного, с того времени, как они перестали биться за одно и то же, и встали поодаль друг от друга. Но что-то, как его усмешка и спокойствие в голубых глазах, любовь к дорогущим серебряным запонкам и классическим костюмам с галстуками, остается неизменным. Мужчина красивый, как обычно, при параде весь из себя такой, но уже лохматый, побитый немного и растрёпанный. У него кровь на белой рубашке в двух местах, разбитая губа, на которой тоже кровь, подсохшая, стягивает кожу и мешает ему улыбаться, отчего получается какой-то хищный оскал, а не улыбка. Антон вешает кепку на выпирающую грань спинки стула и чешет затылок, поднимаясь взглядом. На галстуке тоже пятно, поменьше, его почти не видно из-за освещения. Он собой загородил весь свет и Арсению ничего не остается, как в полумраке сидеть, изредка пытаясь ослабить хватку на руках, чтобы не тёрло так неприятно. — К сожалению, если ты будешь в заложниках, ты будешь сидеть тут. — Мужчина улыбается как-то тепло и будто по-старому, по-дружески, треплет Попова по плечу. — Так что выбирай, либо находите нам нового взломщика, либо вся мафия без главаря останется. Арс молчит с полминуты, а потом просит убрать прядь с лица, чтобы видеть его. Антон тянется ближе и послушно заправляет её за ухо, вернувшись к прежнему положению. У него ни один мускул на лице не дрогнул, потому что и так понимал, что этот весь из себя мафиози ему никогда не врежет, даже если окажется лицом к лицу, как сейчас. Потому что держится за прошлое, помнит, хочет вернуть всё, как было. Шаст не спорит — иногда тоже скучает по нему и по их дружбе, которую смог сломать только он сам. Арсений, когда такое попросил, тоже показал, что не боится его, несмотря на пистолет в левой руке и тлеющий окурок в правой. Это как игра — оба понимают, что уйдут живыми и без травм, но нагоняют пущего страха, чтобы ситуация не была настолько комичной, насколько она комичная сейчас. Глупо ведь совсем, опрометчиво, выходить покурить без охраны, отмахнувшись на слова Выграновского о безопасности и прочие; совсем глупо красть бывшего друга так, ударом приклада в ребро и пинком колена в солнечное сплетение запихнуть в багажник, когда хотелось бы сначала поговорить или хотя бы поздороваться с ним. Но им так удобнее, так лучше. Меньше вопросов будет. — Тогда ладно, я согласен найти тебе кого-нибудь из этой оперы. — сдаётся он быстро, и безболезненно, пытаясь удержать крупинку чужого внимания. — Можешь руки развязать? — спокойная интонация возвращается и даже самому становится как-то спокойнее. — И вообще, какого хрена, Тох? Ты мог прийти поговорить, ты в курсе? — Не мой стиль. — Антон затаптывает окурок и поднимается со стула, замерев в нерешительности. — Может, не надо развязывать? Твои подумают, что я совсем дурак какой-то. — Ты и есть дурак. — Ой, иди нахуй, — огрызается совсем по-детски Шастун, и Арс прыскает от смеха. Все как в старые добрые, даже поза та же, только веревки не было. — Ну, пока они приедут, у нас есть минут семь. — он трет ладони, сцепленные за спиной и тяжело вздыхает. Неужели он для этого стал главой бандитской группировки, чтобы сейчас мусолить прошедшие года с бывшим другом? Была бы возможность, они бы общались дальше, как ему казалось, но Попов ведь совсем не тот по характеру, которому можно было объяснить, что Антон был вынужден так сделать, дабы сберечь ему жизнь. — Я об этом с тобой говорить не буду, сам знаешь. — Парень садится обратно на стул, шмыгнув носом и тяжело вздыхает, так же, как Арсений пару секунд назад. — Я всё тебе сказал ещё тогда, ты мне не веришь просто, и не поверишь, наверное. Мы теперь не те, что раньше. И задачи у нас разные, и люди, с которыми мы каждый день проводим, и работа. И опасность загреметь в тюряжку у тебя намного выше, чем у меня и моих кражах-взломах. Он закуривает вторую сигарету, лениво глядя на пистолет в своей руке и подавляя дикое желание кинуть его на пол. Ну ведь стрелять же не будет, в конце-то концов, жизнь до такого его ещё не докатила. До грабежей, до махинаций с деньгами, до побегов — докатила, но в человека, с которым и в огонь и в медные трубы идти не страшно, стрелять — ещё нет. И вряд ли у неё когда-нибудь получится. — Я тебе верю, блять, — Арсений забыл, когда последний раз матом ругался, и Антон разбудил в нём этой своей любовью к нецензурзщине и юношеский максимализм, и эмоции, и чувства. Ему бы не сорваться, не сорваться бы только, а остальное решаемо, — но ты даже ведь не попытался найти другой выход, вот что меня беспокоит. Ты сдал меня сразу так, с потрохами. Сколько они тебе заплатили? — Они дали мне свободу. Еще немного и я был бы за решеткой навечно. Ты это понимаешь, нет? Ты не лишился, когда я тебя сдал, и половины, чего мог лишиться бы я. У меня к тому моменту на счетах были деньги после последнего нашего дела, и прикопаться могли и к ним, и к тебе. А если бы прикопались? Ты подумал вообще, чем могло бы это закончится для всей нашей шайки охламонов? — Шастун даже не затягивается, просто сидит с сигаретой в зубах и размеренно говорит, сглатывая иногда навязчивое желание развязать мужчину и хотя бы обнять по-человечески. — Ты всегда думал о себе, но группировка, как и твоя мафия — это семья. А семьи не предают. — Вот именно! Ты сам себе противоречишь. — Попов фыркает возмущённо, поёжившись на стуле и глядя исподлобья на дру(вра)га. — Даже не попытался ведь. Тот только тянет воздух носом, потом выдыхает, и затягивается, чувствуя, с какой силой бьет по нервной системе этот разговор. Наверное, должно пройти еще какое-то время, чтобы они смогли трезво и адекватно пообщаться на эту тему, без претензий и прочего. — Когда твои будут? — после минуты молчания — иронично — спрашивает парень и стряхивает пепел с пальцев. — Говорю же, минут через шесть, может, пять… Там Эд во главе, он больше всех об этом знает. Должен быстро был получить геолокацию. — Мужчина смотрит на тлеющую сигарету в его руках, и тоже хочется закурить. Но, увы и ах, руки заняты. — Развяжи, дай хоть покурить, маньяк. Антон хрипло усмехается, всовывая тому в губы новую сигарету из пачки, поджигая. — Не благодари. А развязывать всё равно пока не буду, твои придут и развяжут. Кстати, кто-нибудь остался после того или все вышли из игры? — Ну, — задумчиво тянет Арсений, немного обиженно усмехнувшись, поудобнее перехватив фильтр губами и затягиваясь до звёздочек в глазах, — Шеминов ушел, Позов, Сережа. Остался Эд, Оксанка, Пашка. Остальные все новые, их Выгра набирал. — Выгра? — Ну, Скруджи, как у него там кличка. В душе не ебу, я его всегда Эдиком просто звал. — Попов прикрывает глаза и откидывается на спинку, подёрнув плечами, всё ещё пытаясь высвободить руки. Шастун шмыгает снова и давит второй окурок о пол, глядя вниз. Возможно когда-нибудь они с Арсом смогут восстановить прежние отношения и начнут заново, с чистого листа. Но пока, они только-только на нейтральной территории, где нельзя ни бить, ни общаться особо. И у него уже другой человек есть, которому доверять можно, и у Антона уже Макар, вроде как, кореш и брат, который всегда поддержит, поможет. Но что-то не так, что-то колет и раздражает. Ревность, что ли. Помнит он Выграновского, конечно помнит, каким он был, и совсем не знает, какой он теперь стал. Всё та же палка костлявая, наверное, но теперь в пиджаке и с обоймой за пазухой. Ну как, теперь. Пять лет уже прошло. А воспоминания такие, будто не было этого времени и они только вчера попрощались на скандальной ноте, едва не набив друг другу лица — Арс, за предательство, Антон, за неверу в безвыходность положения. — Да. Боец он хороший, этого не отнять. А вот мафиози, мне кажется, хреновый. В любой момент на мотоцикле может разбиться. — Он безразлично пожимает плечами и устраивается поудобнее на стуле, пистолет всё ещё не выпуская из рук. — Ну, не знаю — не знаю. Я не жаловался, ребята тоже, да и на него грех жаловаться вообще, ещё обидится. — Попов улыбается немного, чтобы сильно не разрывать рану на губе и поднимает на Шастуна глаза. — Окурок потуши, пожалуйста. Почему ты просто не пришел обсудить всё в штаб? Антон осторожно берет тлеющий кусок бумаги, который уже сложно назвать сигаретой, и давит ногой. Трёт глаза, надевая снова кепку и кутаясь в капюшон. Как объяснить человеку то, чего сам не знаешь? «Просто захотелось»? Он смотрит снова в пол, чтобы не сталкиваться с Арсением взглядами, и шаркает кедой по бетону, растирая пепел от окурка в серую пыль. — Хотел поговорить в более уединенной обстановке, чем под дулами пистолетов твоих парней. — Они бы тебя не тронули, ты это знаешь. — И это повод не бояться людей с оружием? У меня за всю жизнь один пистолет, и револьвер в шкафу на квартире лежит. Я привык без всего этого, голыми руками, ножом… Как попало, в общем. — Он запинается на полуслове, замолчав на секунду и вздохнув. — Я знаю, что не тронули бы, но тебе приятно общаться было бы в их кругу? В плане, нет, ты им доверяешь и мафия это семья, всё такое, но просто… Ну это же неудобно как-то. — Мы ж не сосаться с тобой собирались, а говорить. — Арсений улыбается, облизнув нижнюю губу и закусывая её нервно, хлопая глазами. — Или что? — Дурень ты, Арс. И не изменишься. — Парень поднимается с места и смотрит сверху вниз, наклоняясь, чтобы потрепать его по волосам, а потом разгибается и отходит назад, одним движением развязав узел веревки на руках. — Надо было сильнее тебе в солнечное сплетение бить, когда заталкивал, чтоб ты ещё хоть посидел. Попов поднимает брови вверх, подтягивая к себе руки и потирая запястья. Синяки будут ого-го какие, и ходить опять придётся только в рубашке с длинным рукавом. — Ты меня сюда притащил чтобы просто… Посидеть? — он непонимающе выгибает бровь и встаёт со стула, нетвердо стоя на ногах и цепляясь онемевшими пальцами за спинку. — Шаст, я же вижу, что ты что-то еще сказать хотел. — Неа, тебе кажется. — Безразлично улыбается парень и шумно распечатывает конфету, сунув её в рот, потом отряхнув руки и протягивая ладонь другу. — Давай пообещаем, что будем как-то по-другому решать желания увидеться. Я видел, что ты специально это сделал, и что охрану специально отозвал. Арсений жмет его окольцованные и холодные пальцы, кивнув с усмешкой, мол, договорились. Сверху слышатся шаги и Антон смотрит инстинктивно на потолок, не мигая. — А вот и Эдик твой. Ладно, чао, бамбино. Надеюсь, больше не будешь мне людей подставлять и срывать сделки. — Ариведерчи. Надеюсь, больше не будешь красть меня среди бела дня… — Это было час назад, в шесть вечера, какой, нахер, день? — Парень фыркает и дергает головой, а потом шлёт Арсению воздушный поцелуй и удаляется в тёмный угол подвала, гремя какой-то спрятанной дверью. — Увидимся! — Конечно, Тох, — мужчина смеётся тихонько и смотрит ему вслед, цокая, — Обязательно.