Чужая

Ловино иногда удивлялся, как его дед умудрялся в своем приклонном возрасте соблазнять столько баб, да и ещё тащить в постель. Неужели, всем приятно смотреть на его "хозяйство"? Однако, эти мысли недолго задерживаются в голове буйного подростка, но посещают его с завидной регулярностью. С такой-же завидной регулярностью его спрашивают на ненавидемых им уроках. И с такой-же регулярностью его голову навещает образ одной женщины. Почти-пассия, почти-друг. И почти-никто для самого Ловино. Никакие другие слова, кроме "чужая", "дурная немка" и "конченная металлюга" с ней не вяжутся, как с обычными людьми не вяжется принятие в свой мирок таких, кто хоть как-то от них отличается. А ещё с ней не вяжется "уют", "адекватная" и другие. Не такая. Не такая. Не такая. Озлобленная на мир и на людей, скупая на положительные эмоции, с черным юморком в обнимку - она очень частый гость в особняке Варгасов. Но редкий гость в постели Ромула, ибо после развода с мужем, ее мнение о мужчин поменялось в отрицательную сторону. Она их тупо возненавидела, а свою ненависть выкладывала в жестоких и агрессивных песнях и клипах. Нет, в ее команде были мужчины, но только те, кто стоял у истоков группы, и кому она доверяет, как себе самой. А чтобы стать частью ее мышления - это надо постараться. - Как у старикашки Ромула это получилось? - сам у себя под нос спрашивает Ловино, прислушиваясь к звукам в холе. Одни шаги принадлежат мужчине, но они до омерзения тихие и лёгкие. А прочая поступь - тяжёлая, будто гриндерсы немки сделаны из цемента. И неприятно гремит. Бум. Бум. Бум. Вот такой звук издает обувь Байльшмидт. (Имя и фамилия металлистки - Сурфетта Байльшмидт, а среди своих слывет названием наркотика. "Героин" - так ее называют из-за лёгкого пристрастия к кислоте) Разговаривают итальянец и немка до неприличного громко, будто всерьез забыли о существовании другого мира. - где эти твои паразиты? - интересуется рокерша, снимая ботинки, и оставаясь в насыщенно-белых носках. - ну во-первых, не "паразиты", а внуки - отвечает ей Ромул, оценивающе оглядываясь стройные ножки женщины - а во-вторых, Фелечиано ушел с милой дамой гулять, а оболтус Ловино на верху. - охох, вау, - хмыкает Сурфетта, но в лице не меняется - оно такое же строгое, и одновременно беземоциональное, будто его высекли из камня - ты, и твой Фелечиано, так часто говорите о бабах, что я скоро стану лесбиянкой. Вы этого добиваетесь? В ответ на это, старший Варгас что-то лепечит о том, что блондинке не помешает пересмотреть свой словарный запас. "И ничего я не оболтус!" - мысленно вспылился Ловино, сердито складывая руки на груди, и надуваясь, хмуря темные брови чуть сильнее, чем обычно. Будто его кто-то может увидеть его в таком виде. Но Ловино знает - даже если дед его таким и увидет, то только посмеётся. "Пластиковые клавиши ноутбука меня всегда понимают" - как-то поделилась Сур, когда снова коротала один из вечеров в доме Варгасов - "Чего не скажешь о людях. То и послужило становлению моей мизантропии, когда я была в школе" Сказала она это с каким-то слишком унылым видом, будто это всерьез ее расстраивает. На самом деле, подобное ее давно уже не трогало - только лишь немного зудит под ребрами сосущей тоской. Но это тоска стала чем-то ненужным - тоже самое, что слепой знает, что дорогу надо переходить на зелёный, и неположенно на красный - совершенно ненужная информация. Но тогда Ловино уловил в ее кукольно-голубых глазах новый, доселе не присущий рокерше, блеск; он был унылым, пропитанный кислотой одиночества и имел сладкий осадок стремления перейти все рамки приличия, кладя болт на всесуществующие табу. Болт состоял металла, который был в составе людской крови. Да, она всерьез готова идти по человеческим головам, лишь бы достичь желанных цели и результата. Это очень умиляет старикашку Ромула. Ловино в очередной раз убедился, что эта женщина - не такая. И устои у нее не такие, как в семейке Варгасов. Чужая. Чужая. Чужая. Темный вечером она сидит рядом с Ромулом, закрыв глаза и слушая непогоду за окном - "концерт" из заунывно-подвывающего ветра, и если повезёт - стук капель об стекло, которые ей напоминают ударные. Сурфетта даже позволяет себе сравнить это с ее концертами - точь-в-точь было бы, если бы она не горланила во всю глотку, а пела тихо и заунывно. Все было бы таким-же, если бы ударник не бил по тарелкам с такой силой, и агрессией, будто желал помять позолоченные диски, да и проломить всю барабанную установку в целом. Все было бы так, если бы гитаристы не терзали медиаторами свои гитары. А делали они это с таким заинтересованным видом, будто вскрывают вены. Все было бы... Все было бы тогда не таким, каким является ее настоящее сейчас.