любовь зла, полюбишь и братка

Белый — засранец настоящий с отточенной быстрой решительной походкой, собственной, ещё с пацанских времён, справедливостью и с руками по самые острые изгибы локтей в крови. Александр Белов — мрачный, строгий и решительный, знающий своё дело командир: таких либо не любят, скрипя от завуалированной ненависти, либо боятся до усрачки, до дрожи в поджилках, со скромным желанием иметь его в приятелях. Саня — с тёплыми усмешками в конце фраз, открытой для своих душой: ударить по чувствам несложно, если умный, но лучше не рискуй, если не хочешь почувствовать причинённую боль на себе в двойном размере. Саша — с блестящими светлыми глазами в радостные моменты. От старых свитеров с домашним запахом до тёмных рубашек «стопроцентное качество» импортной марки. Со вкусом фруктовых леденцов, сигарет и пороха, смешанного с металлическим вкусом крови. Разный. Родной. Прохладный осенний ветер колышет невысокие пожухлые кусты у дома, проходит лёгким прикосновением по взлохмаченным взмокшим пчёлкиным волосам, во взвинченную пьянкой голову затёсывается тоскливое спокойствие — самый раз высматривать что-то достойное смысла жизни в тёмных ночных тучах и еле видных крышах соседних домов. На ленивый разговор с Саней, когда наконец-то пришло какое-то подобие гармонии, по законам жанра, — за вход в эту сторону жизни свои счета приходят — отвечает пулемётная очередь. Жизнь начинает измеряться мгновениями: раз — сигарета падает на деревянное крыльцо, два — быстрый взгляд на друг друга, три — пули стучат по деревянным доскам, ощущение холодной земли и желание смотаться отсюда подальше, четыре — что-то импульсивное и инстинктивное, пять — Саша падает с протараненным боком, шесть — очухаться получилось уже в конце густого подлеска. — Ты как? Живой? — Витя вздохом откидывает со лба налипшие волосы, крепко держа друга под руки и беспокойно вглядываясь в побелевшее лицо с крепко сжатыми губами. Надо было что-то придумывать без промедлительности (сматываться) и, самое главное, как-то удерживать стальное спокойствие. Из-за злости на мусоров и тревоги все действия выходили резко-ломаные и быстрые. Саша кивает с грустной усмешкой, не отпуская ладони от бока — кровь уже чернела на коже резким контрастом. — Ага… — гримаса боли, которую вообще не хотелось замечать, да и не то чтобы Саня её хотел показывать, держась по всем факторам как смелый герой какого-нибудь фильма: вот-вот скажет предсмертный поучительный монолог, сохраняя что-то строгое и упрямое в своём выражении. Первым делом подумалось: армия, что ли, повлияла? Пчёла аккуратно касается чужой ладони — Белов мотает головой и, как кажется, с остатками сердитости говорит бросить всё это и спасать хотя бы себя. — Дурак ты, Сань, — Пчёлкин покрепче подхватывает парня, случайным движением мазнув губами по чужой щеке. Близость с ним ни хера не окрыляет, а, наоборот, опускает на землю. По расслабленному сашиному лицу не сразу и понять было, что он сейчас стоит прорешёченный — радость проскользнула в полузакрытых голубых глазах после чужого откровенного прикосновения. Старые эмоции никуда не делись, ударив нечестно, ниже пояса, острым концом, смешавшись с адреналином, злостью и растерянностью. Нет, не конец, а начало: неправильное и совсем не героически-нежное. Граница дружбы и чувств стёрлась ещё в школьные времена, но признавать этого ни Белов, ни Пчёлкин не хотели: непросто об этом даже думать, не то что признаться друг другу или — совсем конечная — кому-нибудь ещё. Они ведь все ещё были лучшие друзья, Витя с периодической постоянностью вздыхал с оттенком влюбленности и восхищения при виде симпатичных девчонок (да и не только вздыхал), а Саня даже успел серьёзно влюбиться в тёлку из параллельного класса. Хоть и присутствовало стойкое ощущение, что Ленка эта — та ещё стерва, но раз Сашка смог найти в ней во что втрескаться, то почему бы и не пожелать счастья. Но поцелуи с привкусом дешёвого портвейна, под палящим солнцем со стекающей с волос речной водой, возле кустов сирени с крепким заползающим в ноздри запахом и на скамейке в их беседке на окраине парка все обстоятельства не отменяли. В первый раз Саша, неплохо поддатый алкоголем, сам полез целоваться к светловолосому другу: неопытно, но смело. Непринятие с громким «охренел совсем?» и рефлекторным съехавшим от планируемой траектории ударом в челюсть друга сменились самому до сих пор непонятным образом привкусом его крови во рту и устало повисшей головой на плече. Под щекой старая замшевая куртка со знакомым запахом дешёвого одеколона и тёплая ладонь на затылке. Наверное, так бы и уснул, если бы не подошедшие Космос с Филом. Дальше никаких обсуждений или намёков, словно гармония должна была неизменно разрушиться при какой-либо конкретике, да и признавать себя педиками они уж точно не хотели. Поцелуи то реже, то чаще в скором времени заменились простой потребностью находиться рядом, а со временем и это забылось: подружки, работа, связь с криминалом (неизбежным для Пчёлы и не таким уж и плохим, хотя бы по уровню достатка и влияния, делом, которое после стало приносить больше удовольствия, чем геморроя); военная служба, неудавшаяся невеста, свалившиеся как снег на голову проблемы — у Белова. Мало ли чем можно было страдать тогда в детстве и что совсем не имело место к настоящему. Повзрослели, поменялись. Пчёлкин, кажется, всё тот же хитро-ловкий пацан с действительно работающими извилинами, только с языка остроты слетают чаще чем комплименты красивым ножкам, хоть и их хватит на сборник «Тысяча и один способ закадрить девчулю на вечер». Гармония тела, отдых-удовольствие и дальше по списку — отказывать себе в этом незачем. Шатенка с голубыми глазами (отчего-то смотреть приятно) целуется с привкусом красного полусладкого и, задыхаясь, спрашивает, есть ли что нюхнуть; красотуля с русыми кудрями, улыбаясь и играясь, стягивает новомодный галстук кричащего цвета и изгибается в лунном свете; Ирочка нервно посмеивается и смущается без облегающего тело платья — хоть оды сочиняй, если б умел. Наутро же всем прелестям улыбчивое «чао, персик — дозревай». Впору бы остепениться уже, жену-красавицу под боком, но хотя бы взять наглядный пример под носом: у Сани вроде как всё счастливо и полноценно, да только где-то на поверхности эти (счастливые) семейные ценности. Жизнь скачет по интересным сюжетным развилкам и никогда не можешь быть уверен в завтрашнем дне — на личном всё также сумбурно, хоть и приходится с первого взгляда невозможное совмещать: вечерами сигаретный дым возле уха светловолосой любовницы, на выходных слова ласковые и громкие у ушка любимого и — иронично — светловолосого сына, короткими мгновениями в любой момент дня бойкий голос с усмешкой совсем недалеко от светлых витиных волос (так и не решил как тебе идёт больше: с взъерошенными или с прибранными). Со стороны у них с Пчёлкиным крепкая дружба-братство, что в отчасти так и есть, но словами всей сути не передать, хоть они и честные и крепкие — как в противовес большинству из современного мира: и дерьмо в уши успеют налить и за душой не иметь ни хрена. В тяжёлых обстоятельствах в одиночку ведь не выживают, как бы не силился — теперь братва как полноценная семья, надёжный — хочется быть уверенным — оплот, гарант силы и влияния. Внутренним же миром делись только с проверенными, и как-то само собой определилось, что с Пчёлой получилось стать более открытым, чем с другими: разговоры без лишней трепотни, но с обоюдной поддержкой, часто перетекающие в простой обмен приходящих на ум мыслей, забытых и новых шуток (громко смеяться, наклонив голову вбок). О прошлом вспоминали с неохотой: за спиной остались не очень приятные истории и обсуждать их, как дотрагиваться до гнойной раны — неприятно и заставляет в лучшем случае хмуриться. Только в непривычно долгих взглядах, умышленных и случайных прикосновениях, чувства, которые так и не удалось закрыть где-то в ящичке под названием «ужасное прошлое», напоминали о себе, мол, не может всё это объясняться исключительно братской дружбой и тело-то, оказывается, помнит всё. Опять без обсуждений, будто нужны они будут только в критический момент — запрятанная где-то в глубине души уверенность, что таковой случится, чтобы потом сказать злое и обиженное «я же говорил». Пока же — хождение по канату с приятным азартом и закрытыми глазами, чтобы не видеть с какой высоты придётся падать при малейшей ошибке. На щеке ощущение двухдневной чуть заметной сашиной щетины, — колется, зараза, похлеще старого свитера — тихий поцелуй в область затылка, рубашка на двоих (— Смотри-ка, мне она даже больше идёт, — Пчёлкин стоит у зеркала, закатав рукава тёмной рубашки и расстегнув её на четыре пуговицы. Белый усмехается, пыхтя сигаретой и оперевшись на дверной косяк). Тяжёлый день, не обошлось без запарок и разногласий: жаркий спор и без каких-либо итогов — каждый из ребят остался стоять на своём, хоть и присутствовал внешний компромисс. Вечером закрытый бар-клуб: нужно было побазарить с одним знакомым хрычом — скользкий по первому впечатлению и оттого неприятный тип. Прошло успешно и можно было не терпеть чужую сальную улыбку и спокойно опрокидывать в себя шоты (успел погладить стройные ножки администраторши). На Саню смотришь — расслабленно-весёлый, улыбается, вскинув голову — совсем другой человек вне дел. В третьем часу все по домам, в кроватку: баюшки и не только. Саша решил заехать, оправдываясь нежеланием возвращаться сейчас в свою обитель и вообще душа сейчас требует танца, сечёшь? Распили оставшийся коньяк в бутылке под звуки фильма, записанного на кассету; жарко, пиджаки лежат на полу у столика с чуть ли не до краёв наполненной пепельницей, Пчёлкин рядом ноги закинул, головой лёжа на чужих коленях. Курит, закрыв глаза, и что-то говорит про Уму Турман. — Пчёл, а ты ведь всё такой же, — тот приоткрывает глаза, усмехаясь и задерживая взгляд на руках Белова: в правой сигарета, левая на спинке дивана, из-под рубашки видны блестящие часы. — Зато-о ты у нас очень важный хрен. — Дядя Стёпа, бля, — оба пьяно смеются во весь голос, задрав к потолку взгляд. Уезжать не хочется. Подумаешь, заночевать не у себя: в первый раз, что ли? Тем более когда Пчёлкин приподнимается, чтобы поцеловать с полными лёгкими дыма, по-цыгански и небрежно, иной раз промахиваясь и просто касаясь щекой щеки. Неожиданно хочется сказать важное что-то, — моментов таких у них мало — но только мысли путаются и сам перед собой в итоге забываешь, выдавая что-то стороннее. Очередная усмешка при виде перекошенного лица с экрана телевизора, дотлевающие сигареты на краю гранёной пепельницы, косматые ночные тучи, постепенно рассеивающиеся, как и бурное состояние веселья, заменяющееся сонливостью. Нет, сегодня не будем о неправильном, знай просто, что у меня для тебя всегда найдется и крепкое плечо, и место для пули в сердце. За тебя: у каждого ведь должен быть такой человек, за которого и подвиг совершишь, хоть и на героя давно перестал быть похож.