«Ты что-нибудь ел сегодня? Выглядишь хреново. Всё нормально?»
«Когда ты стал так часто ошибаться в движениях? Ты же наша агрессивная дэнс-машина. Может, тебе отдохнуть немного, м-м?»
«Если ты думаешь, что тоналка хорошо скрывает твои ямы под глазами, то ты ошибаешься. Ты вообще спишь? Уверен, что всё хорошо?»
«Да, всё хорошо»
Чжу наблюдает за всем этим притворством уже довольно долгое время, и спокойнее ему, честно говоря, не становится даже на ничтожную каплю. Вероятно, всё потому, что Хванун с каждым днём меняется и чахнет только сильнее: он становится слабее, засыпает буквально на ходу, куда бы не пошёл, а рассеянность, кажется, намеревается стать его вторым именем сразу после родного. Чтобы банально достучаться до витающего в облаках парня, приходится повторять одни и те же слова отнюдь не по два раза, и всё это, если честно, Дончжу надоело. Хвануна это пугает — он замечает, что всё пристальное внимание Дончжу сосредоточено на нём, словно он видит его всего насквозь, и Ё чувствует страх только при одной мысли, что однажды Сон соберётся с силами и подойдёт к нему с уже избитым вопросом: «Как ты, хён?» Только вот в таком случае путь вранья ставит его в полнейший тупик: с Дончжу это не сработает. С любым другим, даже с Гонхаком, но не с макнэ, — и, чёрт возьми, Ё буквально готов проклинать его за это, но не способен, потому что любит. Слишком сильно любит и ценит. Хванун не может долго думать о Соне, потому что все его мысли мгновенно теряются и пропитываются одним лишь Чжу, — и Хванун сам не замечает, как из-за этого испытывает к себе не более, чем отвращение. Думать о своём близком друге до такой степени, что начинаешь буквально витать в облаках — просто отвратительно, да и сам Дончжу вряд ли бы одобрил такое со стороны старшего. Впрочем, думать о Дони нежелательно хотя бы ещё потому, что после этого младший мгновенно появлялся в поле зрения, будто он чутьём способен понимать, когда в нём нуждаются. Чёртов, чёртов дьявол. Но такой любимый. Уну кажется, что если бы однажды ему и вправду пришлось кому-то открыться, вывернуть душу наизнанку и позволить узнать о его моральных терзаниях, то это, несомненно, был бы Дончжу: этот мальчик определённо знает, как поднять дорогому хёну настроение, как подбодрить, и — что самое главное — как правильно быть рядом, когда в этом есть смысл. А ведь если посмотреть на них со стороны, то едва можно сказать, что Чжу так заботлив, аккуратен, особенно к Хвануну, на чьём лице в последнее время не узришь даже самой слабой улыбки. Но Ун не хочет — он всем своим нутром отталкивает тот день, когда Сон решится и подойдёт к нему, спросит, что случилось. А если Ё начнёт препираться и снова возьмётся за свою глупую ложь, то он коснётся ласково его руки, обнимет и проникновенно взглянет в глаза, и тогда Хванун не выдержит: он расскажет ему о своих бессонных ночах, о ненавистных снах, о ужасах, которые поджидают его каждую ночь и даже утро, если все ребята уходят и оставляют Уна наедине с тишиной и собственным сумасшествием. Старший уверен в этом больше, чем в чём-либо за всю свою жизнь, а всё из-за того, что Чжу знает его лучше всех и умеет найти те решения и способы, о которых не догадываются другие. Хванун боится. Боится стать обузой, грузом на плечах; боится жалостливых взглядов, полных сожаления и немой поддержки, от которой только хуже. Если Сон узнает обо всём и поделится этим с остальными участниками группы, то так оно и будет, — и что, спрашивается, тогда? Снова притворяться, что становится легче, лишь бы не видеть, не слышать? Он хочет, чтобы ему помогли, но не хочет быть тем, кто тянет за собой всех ONEUS на дно. Не хочет приостанавливать деятельность в группе, не хочет испытывать всепоглощающее чувство вины, читая комментарии и сообщения Тумунов о том, что они очень скучают, что им жаль и они хотят, чтобы он поскорее вернулся в строй к остальным. Нет, он ничего не хочет, лучше умереть к чёрту. Всё-таки, пока Хванун вполне себе справляется, да? Правда ведь справляется?.. Видимо, вплоть до первого инфаркта, потому что Хванун, набравшись сил и смелости (которых у него, собственно, особо-то и нет), направился в тёмное время суток на кухню, чтобы хотя бы немного поесть, — он толком ничем не питается, когда наступает завтрак, обед и ужин, а по ночам его охватывает не только паника, но и голод, который заставляет его чуть ли не выть от боли в животе. Только вот до кухни он не доходит — голос Дончжу, резко раздавшийся в темноте, заставляет Ё подскочить чуть ли не до потолка и прикрыть рот ладонью, чтобы сдержать крик, наполненный ужасом и страхом. Блядство. — Дони! — выдыхает Ун, не замечая, как трясётся всем телом. Боже, ну почему Сона угораздило оказаться здесь именно сейчас, в такое время? — Боже!.. — Ох, хён, прости, — виновато произносит Чжу, видя, как у старшего предательски подрагивают плечи и руки, — я не хотел пугать тебя, честное слово. Просто проснулся из-за чего и решил выпить воды, а здесь ты… — Всё нормально… — Хванун кивает головой в разные стороны, как бы давая тому понять, что он не обязан ни в чём перед ним оправдываться и объясняться. — Просто.. постарайся больше не доводить меня до сердечного приступа, ладно? Ещё один такой раз — и я уже не доживу до следующего камбэка. — Договорились, — Дончжу тепло улыбается, и Ун буквально может почувствовать каждой клеточкой своего тела, как рядом с младшим спокойствие потихоньку пробирается ему под кожу и согревает изнутри. — Так ты тоже идёшь на кухню? Хотел попить воды? Парень, не церемонясь, берёт Хвануна за руку и тащит за собой, по пути включая в помещении свет, и Ё становится значительно легче на душе. — Ох-х, нет, я… — Ун неловко замолкает, вдруг осознавая, что если сейчас он скажет, что шёл туда с целью выкрасть что-нибудь сладкое и съедобное, то у Дончжу появится ещё больше причин для безжалостного допроса. И снова ложь, Ун-а, серьёзно? — Да. Да, я хотел чего-нибудь выпить. Дончжу вдруг останавливается на половине пути, разворачивается с подозрительным выражением на лице, а его глаза — невероятно пронзительные и красивые — прожигают в Хвануне злосчастные дыры. Ё кажется, что ещё немного — и он сдастся из-за стыда перед макнэ, а потому начинает бегать глазами по потолку, стенам и мебели, лишь бы не смотреть на Чжу: он готов на всё, чтобы не впутываться в разговоры о своём здоровье и состоянии, что способны только на ещё большее высасывание жизненных сил. Он, сам того не понимая, ожидает, что младший обрушит на его хрупкие плечи миллион вопросов, но этого, на удивление, не происходит: вместо этого Дони, как-то обречённо и тяжело вздохнув, хватает Уна за руку и тащит на кухню, включая свет заодно и там. Хванун хочет поблагодарить Дончжу, хотя бы простым: «Спасибо», но от такой заботы он банально теряет дар речи, и поэтому может только беспомощно открывать и закрывать рот, как глупая рыба без воды, когда Сон сам усаживает его на стул. — А теперь, скажи мне честно, — подаёт голос Дончжу, и у старшего по коже проходится небольшой холодок от такого холодного тона, какого от Чжу уж точно невозможно ожидать, — когда ты в последний раз ел? Парень открывает холодильник, уже заранее предугадывая, что остальные мемберы успели съесть абсолютно всё его содержимое, и одновременно дожидается, когда Хванун наконец проглотит предательский ком в горле и скажет в ответ хотя бы слово. — Эти идиоты вечно всё съедают, — недовольно бурчит себе под нос младший, вытаскивая недоеденный, но при этом нетронутый кусок пиццы. Видимо, кому-то он больше не лез дальше горла. — Если бы хёны услышали, что ты называешь их идиотами, то им бы это не понравилось, — отшучивается Ё, надеясь избежать ранее заданного вопроса. Но, судя по взгляду Дони, кинутому через плечо, попытка оказалась провальной. — Не увиливай от ответа, — спокойно произносит Дончжу, а в голосе его не прослеживается ни капли строгости или недовольства. От этого, казалось бы, должно быть спокойнее, но Уну становилось лишь тревожнее, ведь если макнэ становится серьёзным и непроницаемым — это явно не к добру. — Я давно наблюдаю за тобой. И, знаешь, то, что я вижу, мне очень и очень не нравится. Ун открывает рот, чтобы что-то сказать, но нерешительность и смятение перекрывают ему глотку, и всё, что ему остаётся — это тупо пялиться на Сона. Тот в ответ на молчание лишь улыбается, делая какие-то спонтанные выводы у себя в голове. — Твоё затишье говорит о тебе намного больше, чем ты думаешь. — Когда ты успел набраться таких умных фразочек, малой? — недовольно говорит Ё, пытаясь выглядеть раздражённым и неприступным, но уловимая дрожь в голосе и уязвимость полностью выдаёт его перед Чжу, что смотрит на него с победным блеском в глазах. — У меня всегда есть время, — пожимает плечами Дончжу, разогревает пиццу, плюя на то, что кто-то из старших может проснуться, и ставит тарелку перед Хвануном, у которого от всего происходящего за пару минут уже успела закружиться голова. Но он должен несомненно признать: присутствие рядом младшего помогает ему невольно забыть о тех ужасах ночи, которые давно лишили его нормального сна и стабильного здоровья. Кажется, что теперь Ун даже начинает жалеть, что раньше не рассказал о своих проблемах хотя бы Сону, чтобы тот сопровождал его каждую тяжёлую ночь, но в то же время… Не слишком ли это? Не чересчур ли эгоистично и глупо — заставлять кого-то успокаивать его в сумерках, лишь бы окончательно не сойти с ума? Да и сам Дончжу, наверное, не скрывал бы своего смеха на эту просьбу. — Расскажи мне, — просит Дончжу, наливая старшему горячий, отрезвляющий ум чай. — Ч-что?.. — Ё удивлённо поднимает на него глаза, нервно откусывая кусочек пиццы и отпивая чай, что немного обжигает верхнюю губу и кончик языка. Но чтобы избежать неловкого разговора — он потерпит. — Ты знаешь, — улыбается Дончжу, подпирая голову рукой и внимательно изучая каждое движение хёна, который — наоборот — всеми силами старается избежать зрительного контакта. Очень, очень смущающая обстановка. — Ты больше не такой, как раньше. За одним обеденным столом тебя не встретишь: просыпаешь и утро, и обед. Улыбки натянутые, синяки под глазами… Они меня тревожат не меньше всего остального. Что с тобой? Что произошло? Умоляю, я помогу тебе всем, чем смогу. Я очень долго молчал, но больше не могу смотреть на то, как ты.. иссякаешь. Ты не поверишь, но мне страшно за тебя. Хён ведь может довериться мне, правда? По телу бегают мурашки, в тёплом помещении вдруг становится невыносимо холодно, и он думает, что так кажется, судя по всему, ему одному. Ему тошно от ощущения, как в нём без остановки прожигают ненавистные, огненные дыры, и поэтому Ё, отчаянно пытаясь ухватиться за что-то глазами, останавливается на руках макнэ — сильных, крепких. Дончжу в последнее время похорошел, и касалось это не только лица, — всего остального — тоже. Возможно, прижми Сон сейчас этими руками Хвануна к себе, второй бы непременно раскаялся; уткнулся бы носом в чужое плечо, разрыдался, как ребёнок, и без остановки лепетал о своей безграничной усталости, страхе, ненависти к самому себе из-за тех вещей, что ему неподвластны. А неподвластно Уну, к сожалению, очень многое. Собственное здравие и самочувствие — в том числе. Но Ё, втянув в себя побольше кислорода, что выходит у него чересчур громко, чем ожидалось, держится и не даёт очередному порыву слабости взять верх и охватить шаткий разум. Всё-таки, кто здесь хён, чёрт возьми? Разве Дончжу должен успокаивать Хвануна, приводить его в чувства, вторить бесполезное: «Всё будет хорошо, я всегда буду рядом»? — Слишком много вопросов в секунду, Дони, слишком, — улыбается он, удивляясь, что нашёл в себе силы для этого маленького жеста в данный момент. На мгновение обоим успело показаться, что шок выбил из Хвануна всё живое и мёртвое, живущее внутри. — Я не тороплю тебя, — понимающе кивает Дончжу, после чего делает то, что убивает старшего лишь сильнее: тянется рукой вперёд и накрывает ладонь Хвануна своей, улыбаясь ему ласково. Чёрт, Ё точно не бредит?.. — Но, пожалуйста, давай без вранья? Я прекрасно тебя знаю и вижу, когда ты мне врёшь. И не только мне. — Да что ты? — горделиво вздёргивает носиком вверх Ун, до последнего цепляясь за свой шанс не скатиться в полнейшее уныние перед***
За окном светлеет, и Хванун наблюдает за небом, затаив дыханием. Почему-то сейчас он ощущает всё совсем по-другому: видя рассвет, он не думает о прожитой ночи, как о той, что была его врагом на протяжении всех этих нескольких мучительных часов, коими ими даже не были, — он впервые встречает утро не один. Пока Ун, хорошенько потянувшись и похрустев костями, закрывает шторы, чтобы не позволить солнцу нарушить их сон, Дончжу тщательно взбивает подушки и расправляет большое, мягкое одеяло, под которым сегодня, кажется, будет даже слишком жарко от тепла двух тел. — Хванун, ты меня прости, конечно, но ты — просто невообразимый идиот, — недовольно бубнит Дони, не пытаясь даже скрыть своего возмущения после всего того, что Ё рассказал ему. — Впервые вижу такого глупого... Ай, ну тебя! — Ты обещал, что всё пройдёт без оскорблений, — дуется Хванун, залезая под широкое одеяло и с тихим трепетом дожидаясь, когда Чжу залезет вслед за ним. Господи, если бы однажды ему сказали, что именно так закончится его признание перед кем-то во всём случившимся с ним — он бы ни за что не поверил. Сон прав: он придурок, каких ещё поискать на свете надо, но... Это ведь стоило того, верно? — А я что, оскорбляю? Я всего лишь говорю правду, — усмехается Дони, ложась рядом с Уном и сразу же вплотную придвигаясь к его боку. — Как и всегда, в общем-то. На мгновение они замолкают, прислушиваются к гробовой тишине и глубоко заглядывают друг другу в глаза: хорошо. Так — хорошо. — Поверить не могу, что столько времени ты просто жил с этим всем в одиночку и молчал, — шепчет Сон, нервно сжимая ладони в кулаки и разжимая, параллельно думая о чём-то наедине с собой в голове. — Ещё смеешь возмущаться, что я тебя обзываю. Да как после такого сдержаться? — Но и ты меня пойми, Дони, — грустно отвечает Хванун, поворачиваясь набок и прижимаясь к груди Дончжу, пытаясь делать это как можно менее заметно и «случайно». — Это всё — такие глупости. Есть люди, чьё положение и чьи страхи намного хуже моих, а на их фоне я кажусь.. каким-то ничтожеством. Я думал, что справлюсь с этим сам, но эта хрень только разрасталась... Словно опухоль. И, несмотря на это, мои проблемы всё ещё не такие серьёзные, нежели у других, чтобы беспокоить кого-то... — Хён, — твёрдо перебивает Дончжу, накрывая щеку старшего рукой и поглаживая, а взгляд его так серьёзен и строг, что Ё невольно осёкся, — ты должен не о других думать, а о себе — в самую первую очередь. Твои страхи не кажутся мне глупыми или жалкими. Ты себя в зеркало видел? Маленькие проблемки не способны сотворить такое с человеком. — Эй, — тихо смеётся Хванун, пихая младшего в плечо и тут же припадая к нему обратно, не желая терять любимое тепло, — ты что, только что попытался незаметно назвать меня страшным? — Ты всё такой же обаятельный и соблазнительный красавчик, что и раньше, но синяки и впалые щёки тебя ни капли не красят. Я всегда честен с тобой, ты знаешь, Ун-и, — улыбается Чжу, тыкая пальцем в носик старшего. Дони закрывает глаза на несколько секунд, шумно выдыхает, опаляя лицо Хвануна своим горячим дыханием, и Ё уже было подумал, что тот засыпает, как вдруг парень вновь открывает глаза и с небольшой усталостью в голосе шепчет: — Да и вообще, смысл моих слов был не в этом. Но ты просто слишком глуп, чтобы понять глубину моих философских речей, что я тебе тут толкаю, бестолочи. Сон говорит это с искусственной гордостью, чистым драматизмом, смеша, и Ун думает, что подайся он в театр — этот наглый макнэ и там бы его нашёл. Против ли Ё? Определённо нет. — Не особо-то я в них нуждаюсь, — отвечает Ун, чуть прикрывая глаза, при этом пока не чувствуя сна ни в одном глазу. — И в чём же тогда? Трепет и волнение внизу живота становятся всё чувствительнее, и Ун, громко проглотив ком, застрявший в горле, неуверенно и оттого тихо говорит: — В тебе, Дончжу. Чжу ласково смеётся, спускаясь ладонью на шею старшего, а Ё смотрит слишком завороженно, влюблённо, и на этот раз взять себя в руки кажется чуть труднее: он ослеплён улыбкой Дончжу и его проклятым великолепием. «Надеюсь, ты понимаешь, как прекрасен, иначе я тебе точно однажды что-нибудь сломаю», — думает про себя Хванун, не сразу осознавая, что Дончжу уже тоже не улыбается так широко, как до этого, и, судя по всему, в ответ тонет в его глазах. Взгляд Сона смущает, заставляет каждой клеточкой тела ощутить собственную уязвимость, и потому Ун притворяется, что сон побеждает его в неравной схватке, прикрыв глаза, после чуть опускает голову вниз и пытается выравнять дыхание. Первые несколько минут не происходило, казалось, совсем ничего, пока Хванун не почувствовал, как Дончжу притягивает его обеими руками к себе за талию слишком близко, после чего кладёт его на спину и наваливается сверху всем весом, выбивая из Хвануна не только весь дух, но и любое понимание реальности. — Что ты... — Не открывай глаза, — спокойно просит Чжу, и, вслушиваясь в добрые нотки его голоса, неосознанно хочется подчиниться и выполнить всё, что его попросят. Блядство, ну почему Ё такой слабохарактерный? — Успокойся. Просто расслабься и не думай о том, что тебя беспокоит. Хванун уже хотел усмехнуться и спросить, как тот себе это представляет, как вдруг ощущает на своём лице жар: жар от лёгких, невесомых поцелуев, идущих мокрой дорожкой от щеки до никем нетронутой шеи. Парня невольно передёргивает всем телом, он дрожит, словно на холоде, а все слова, что предательски вертятся прямо на кончике языка, не находят себе места в действительности: Хванун может только лежать с открытым ртом и закрытыми глазами, чувствовать, как Дончжу покрывает всё его лицо поцелуями, и надеяться, что всё происходящее — не сон, если он посмеет открыть глаза. Другая часть разума вторит, что лучше уж пусть окажется, что он окончательно сошёл с катушек и бредил с самого начала, а макнэ, в которого, видимо, вселились бесы, и в помине не было, но разве можно утверждать, что эта сторона — в выигрыше, когда поцелуи плавно и всецело переходят на шею? Да какой кретин захочет, чтобы это оказалось делом воспалённого сознания? Видимо, только тот, кто не влюблён в грёбаного Сон Дончжу. — Наконец-то ты хотя бы сейчас не с кислой миной, — смеётся Чжу, оставляя поцелуй где-то в районе скулы, а следом — о господи боже — в уголок губ. — Видел бы ты себя сейчас со стороны... Прекрасное зрелище, и всё — только для меня одного. — Ты можешь заткнуться хотя бы на секунду и просто целовать, пожалуйста?.. — М-м? — сладко тянет Дони, специально дразня и прерывая ласки. — Что, неужели я угадал? Поцелуи помогают моему дорогому Ун-и отвлечься? — Я без понятия, что ты задумал, но, блять, ты поступаешь сейчас очень несправедливо, мучая меня... — Что я задумал? — Хванун буквально чувствует, как Сон хитро и коварно улыбается. И он лишний раз убеждается в этом, когда Дончжу снова терзает его, чмокая в уголки губ, но никак не целуя по-настоящему. — Ничего особенного: просто перед сном захотел напомнить тебе, что ты — самый красивый человек, которого я встречал. — Ох-х, правда? — тяжело дышит Ё, потому что не задерживать дыхание с этим чертёнком каждую секунду — верх невозможности. — Что-то мне подсказывает, что дело в чём-то ещё... — Ну, может, ещё желанный. Доволен? — Нет. Хванун открывает глаза, обвивает шею Чжу руками и вглядывается в его лицо, почти сразу опуская глаза ниже — на губы. «Интересно, кто сейчас краснее: я или он? Хотя, чего тут думать — я, это уж определённо», — ухмыляется сам себе Ё, отдавая себе отчёт в том, что он — полностью во власти Дончжу. — Дончжу... Я понимаю, что тебе сейчас, наверное, неимоверно весело, но может удосужишься объяснить, что ты творишь?.. Ун должен знать хоть немного о том, чем младший вообще думает, — если там — в его черепной коробке — конечно есть чем думать. Хванун устал ждать. — А разве не видно? Помогаю тебе отвлечься от кошмаров, чтобы мой хён спокойно спал этой ночью и ничего не боялся. — Очень благородно с твоей стороны, — вскидывает Ё бровями вверх, сильнее впиваясь пальцами в чужую шею. — Тогда ты уже достаточно хорошо поработал... — Но я не закончил. Ун не успевает ничего сказать, как Чжу, притянув его к себе за подбородок и другой рукой обняв за талию, накрывает губы в долгожданном, сладостном поцелуе. Дончжу целует очень медленно, аккуратно, стараясь понять, хочет ли того сам Ё, и уже заранее готовясь к тому, что ему вот-вот могут влепить смачную пощёчину, но этого не происходит в эту секунду, ни в следующую. Вместо этого Хванун, отойдя от шока, неловко отвечает на поцелуй: и, кажется, они оба впервые понимают, каково это — улетать куда-то к чертям; погружаться в желания, восполнять то, по чему грезили так долго. — Ты никогда не показывал... — тихо шепчет старший, толком недоговаривая из-за нехватки кислорода, а Дони, не особо желая сейчас разговаривать, показательно кусает Ё за нижнюю губу и тут же зализывает укус, быстро отвечая: — Зато с тобой всё было ясно, даже очень. Хванун хочет оторваться, возмутиться, но Чжу не даёт — прижимает к постели, что есть силы, углубляет поцелуй и сплетается с ним языками, только глубже и глубже целуя. Они сходят с ума всё больше, и Сон, не стесняясь вести совершенно во всём, проводит языком по зубам Хвануна, щекочет нёбо и посасывает чужой язык, чем вгоняет старшего в полнейший ступор: когда он такому, блять, научился? — Ты... Ты что за демон?.. Где таким фокусам обучался?.. — спрашивает Ун, когда Сон отстраняется от него, чтобы самому привести дыхание в порядок. — Хотел тебя впечатлить, — улыбается Дони, разглядывая красные и опухшие губы Хвануна, как своё некое творение искусства. — Нравится? — Ты, маленькая сволочь, ещё смеешь спрашивать? Молчал всё это время, что обо всём знаешь, устроил здесь невесть что, а теперь спрашиваешь, понравилось ли мне? Конечно мне понравилось, чёрт бы тебя побрал! Хванун легонько, безболезненно ударяет Дончжу по плечу, на что тот, показушно зашипев, шепчет: — Не кричи ты так, сейчас поднимешь всех, — он, опустившись, томно целует Уна сначала в шею, потом — коротко в губы, буквально выдыхая в них: — Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то пришёл и прервал наш с тобой интимный момент? Нам предстоит ещё о многом поболтать, верно? — Мне показалось, или ранее ты уже предостаточно поболтал с моим языком? — Да, — Чжу облизывает нижнюю губу, томно смотрит старшему прямо в глаза, и у Ё, кажется, перехватывает дыхание. — Но теперь я бы хотел поговорить с его владельцем. — О чём?.. — Скажи мне. Прямо сейчас. — Ч-что?.. — неуверенно спрашивает Хванун, отдалённо осознавая, чего от него хотят, но этот момент кажется таким невероятным и нереальным, что собраться с мыслями кажется чем-то вне возможного. — Ты знаешь, хён, ты знаешь, — ехидно улыбается Сон, говоря всем своим видом, что попытаться обойти эту тему — самое провальное, что Хванун может предпринять. Ё, задрав высоко голову и вымученно выдохнув, крепко зажмуривается и произносит на одном дыхании: — А ты сам ещё не понял, как сильно нравишься мне, или с тобой только напрямую катит? Хванун открывает глаза, не веря тому, что смог сказать, и всматривается в глаза напротив в поисках хоть чего-то одобрительного, подбадривающего, и натыкается на что-то лучше — нежную, пусть и слабую улыбку; взгляд ласков, излучающий тепло и надежду. — Я догадывался обо всём очень давно, Ун-и. Просто хотел услышать об этом лично от тебя, ничего личного. — Сон Дончжу, ты отвратителен и невыносим! — громко произносит старший, обиженно отворачиваясь от парня к стене. — О да, — хихикает Дони, — и главное — весь твой. Ты ухватил лакомый кусочек, малыш. — А?.. — Что? Думаешь, я тебя поцеловал — и всё на этом? Ну уж нет, теперь ты от меня не отвяжешься, — Дончжу наклоняется, покрывает поцелуями ключицы Хвануна, тем самым выбивая из него судорожные вздохи, приятно ласкающие слух. — Начиная с этой минуты, я буду успокаивать так тебя каждую ночь, чтобы тебе не было тревожно. Как тебе такая идея? Ты ведь не станешь отказывать любви всей своей жизни? — Не откажу только в том случае, если и я буду любовью всей твоей жизни, — смело заявляет Ун, и плевать, что лицо у него, скорее всего, чересчур пунцовое за одну ночь, проведённую с Соном, что едва может говорить за его раскованность. Но когда-нибудь Хванун привыкнет и, отдаваясь в очередной раз в руки Дончжу, смущение больше не посмеет даже блеснуть на его лице. — Дурак, ты ведь уже, — недовольно цокает Дончжу, ложится всем своим телом на Ё и вдыхает аромат своего хёна у шеи. Боже, бывает ли что-то приятнее?.. — Сколько ещё раз мне нужно поцеловать тебя и пофлиртовать, чтобы ты наконец понял, как сильно и бесповоротно я втюрился? — Ты в жизни столько не сосчитаешь, — смеётся Хванун, притягивает к себе макнэ за затылок и тонко, невесомо водит губами по его щеке, будто бы в немом поцелуе. Чувство уюта, защищённости и безопасности рядом с Дончжу одурманивает Хвануну голову, — он вдруг осознаёт, что после этой ночи действительно больше не сможет успокоиться и уснуть, если его не будут обнимать родные, сильные руки; если его не будут целовать без остановки, пока поцелуи не окажутся ленивыми, пока веки вдруг не станут тяжёлыми, а на лице не будет видна усталость. Больше ни одна его ночь не пройдёт спокойно без Дони. — Мне всё по силам, если это касается тебя, — уверенно отвечает Дончжу, и Ё думает, что это правда, и довериться младшему хочется, как никогда до этого. Хочется прижиматься к его груди податливо, сильно, будто пытаясь стать чем-то единым; хочется одними молящими глазами и поцелуями попросить: «Вылечи меня» — и Дончжу это сделает. Хванун всегда был слишком наивным, невинным душой, что не всегда хорошо заканчивалось для него же самого, но почему-то сейчас всё его нутро подсказывает, что Чжу — тот, кто сделает для него всё в рамках возможного. И желание ценить младшего только усиливается в разы. — Тогда помоги мне уснуть, Дони, — нежно проговаривает Ё, чьё тело уже наливается свинцом. — Я безумно устал, хочу вырубиться прямо так... — В моих руках? — довольно спрашивает Сон с улыбкой на лице, но Хванун этого уже не видит: он закрывает глаза, обмякая и чувствуя, как сил держаться совсем не остаётся. — В твоих... Тело Уна не двигается, дыхание ровное и размеренное, что случалось довольно редко, когда он был совершенно один, без надежды на чью-либо помощь и заботу. Дончжу наблюдает за тем, как старший окончательно расслабляется, голова его падает на бок, и улыбка трогает губы Сона, — он просто не может удержаться перед такой очаровательной картиной, и поэтому наклоняется, чтобы тонко поцеловать парня в приоткрытые губы. — А ведь я наврал тебе, когда сказал, что проснулся и просто пошёл на кухню. Специально поджидал, когда ты выйдешь, а ты даже здесь ни о чём не догадался. Как обычно. Хванун на его слова сонно мычит, вряд ли вообще что-либо слыша и уж тем более осознавая, а потому Чжу, ещё раз улыбнувшись и поцеловав старшего, ложится на бок, притягивает к себе ослабевшее тело и утыкается носом в шею. И впервые он засыпает с лёгким трепетом и особенным покоем, который хочется чувствовать всегда.