Ни один не сравнится цветок

Осенью воздух был по-особому прозрачен и чист, как холодная вода из горного источника. Лето еще не отступило от побережья, к полудню припекает, как в августе, и в этом прощальном зное оживают тяжелые летние запахи — запах высушенной солнцем травы, запах вяленых поздних фруктов, запах прогретой соли и пряный, тревожный запах вынесенных на берег водорослей, лохматых, грязно-коричневых, похожих на огромные репьи. Но по ночам на землю опускается колючий холод, предвестник мороза и инея, и потому утренний воздух осенью так удивительно свеж. Весне за этой свежестью не угнаться — каждый весенний день подгоняет землю к цветению, к буйству зелени, к жаркому лету, а осень, степенная старуха с тяжелым мешком, собирает последние крохи летнего пиршества и тяжелым стуком подошв возвещает о том, что впереди только увядание, холод и белый снег. Осень возвещает о скорой смерти. Но кто думает о смерти, когда лето еще стоит в дверях, солнце ослепительно сияет на небосводе, а Йокогама с самого утра тонет в хризантемах, как лавка цветочника? Фукузава Юкичи остановился посреди дороги, глубоко вдохнув. Утренняя прохлада еще не ушла из Йокогамы, но теперь к ней примешивался тонкий, горьковатый запах хризантем. Из всех цветов, чтимых в Японии, хризантема была ему более всего по душе, и пожалуй, дело было именно в этом запахе — благородном, строгом, без капли сладости. — ...я чем-то помочь вам? Фукузава резко обернулся, и цветочник попятился, глядя на него с опаской. Проклятье. Нужно следить за собой. В последнее время его мысли постоянно заняты чем-то другим, так не годится... по крайней мере, в этом городе. — Я спрашивал, могу ли я чем-то помочь вам? — вежливо переспросил продавец и нервно улыбнулся. — Что-то привлекло ваше внимание? Выставленные на прилавок в честь праздника композиции с орхидеями — икебаны, букеты — не особо привлекали Фукузаву, он попросту не знал, что с ними делать, но ситуация становилась все более странной, а странностей здесь не любили. Проще было что-то купить, чем предоставить продавцу и любопытным прохожим смотреть ему вслед. Продавец осторожно расправил бумажную ленту, повязанную вокруг стебля хризантемы. Не нужно быть провидцем, чтобы угадать, что там — очередные стихи, должно быть, Иссё или Бусон. «Видели все на свете мои глаза...» — Взгляните еще вот на... Фукузава окинул взглядом цветочное буйство — розовые, золотые, багряные лепестки, причудливо изогнутые или сомкнутые в шар — и покачал головой. — Белые, — коротко ответил он. Почему белые, он и сам не смог бы объяснить. Должно быть, все дело в стихах, которые по-прежнему вертелись в его памяти, легкие и неуловимые, как этот запах. «...и вернулись к вам, белые хризантемы». Продавец заулыбался, будто одобряя его выбор, хотя он наверняка одобрял выбор каждого покупателя, и снова начал играть в свою настольную игру, передвигая керамические горшки и тяжелые каменные вазы. — Ацушимоно? — наконец он выстроил на первом фланге свою маленькую белую армию. Фукузава с сомнением посмотрел на тяжелые белые шары, будто парящие в воздухе. — Канбуцу, — помедлив, ответил он. Продавец издал уважительное «ооо», а Фукузава уставился на свой выбор — белые цветы, тонкие, как иглы, длинные лепестки, россыпь изумрудных листьев, тяжелая глиняная плошка. И конечно, неизменная белая лента была и здесь. Фукузава расплатился и ответил дежурной фразой на дежурное пожелание продавца. Что ж, покупатель с хризантемами уже не привлекал лишнего внимания, но сам он чувствовал себя странно с этим горшком в руках. Хорошо еще, что до дома осталось пройти меньше квартала. У двери он помедлил, перехватил свою покупку одной рукой и костяшками пальцев постучал по косяку — такой характерный ритмичный стук, два раза, потом пауза, потом еще два — и только после этого достал ключи. В комнате ожидаемо царила тишина. Ставни были прикрыты, и солнечные лучи оставляли на полу золотую дорожку. — Цветы? Это мне? Фукузава замер. Горшок с хризантемами он все еще сжимал в руках, и теперь ему только и оставалось, что протянуть этот горшок тому, кто вышел из-за раздвижной двери, легкий и неслышный, как тень. Или просто... тень. — Да. Это тебе. Надеюсь, ты знаешь, что с этим делать. На самом деле он вовсе не думал о своем странном госте, когда покупал цветы, и теперь чувствовал себя неловко, глядя в его счастливые глаза. — Они красивые. Ты тоже красивый, машинально подумал Фукузава. Вот в этом ничего неловкого не было. Просто констатация факта. Бледная кожа, длинные белоснежные волосы, тонкий шелк кимоно. Белоснежные канбуцу в его руках как будто дополняли образ. Неудивительно, что ему взбрело в голову, что цветы куплены именно для него. А может, это и в самом деле так. Может, не эти цветы, но в следующий раз... Да что за мысли лезут в голову сегодня. — Найди им место по своему вкусу. Я собираюсь завтракать, надеюсь, ты присоединишься ко мне. — Разумеется! Разумеется. Не стоило и ожидать, что Тацухико мог позавтракать без него. Разве что выпить чашку чая, да и то скорее из эстетических соображений. И вряд ли он сегодня ложился спать. Стоило бы привыкнуть, но Фукузава все никак не мог — да и возможно ли это для человека? — Вот так, — Тацухико осторожно опустил горшок с хризантемами на одну из полок, поправил его, чтобы цветы были обращены к окну, и в полоборота — к входной двери. С легкой руки Тацухико многие вещи в комнате поменяли свое расположение. Несколько сувениров и книг, стойка с мечами, гравюры на стенах — обстановка в комнате Фукузавы всегда была спартанской, но теперь она стала скорее... утонченной? Изящной? Как будто во всем этом минимализме был особый эстетический смысл. Во всем, что делал Тацухико, был особый эстетический смысл. К этому тоже пора было уже привыкнуть. Фукузава оставил его любоваться цветами и пошел на кухню. Завтрак на скорую руку был незатейливым: рис, немного овощей, остатки рыбы. Чай. Кажется, еда была единственным, во что Тацухико не вмешивался. В этот раз Фукузава ел без аппетита, украдкой разглядывая его — как движутся палочки в длинных бледных пальцах, как сжимаются губы, как он слегка вздыхает, будто от удовлетворения. Как ты можешь, думал он. Есть рис, пить зеленый чай и казаться таким довольным трапезой? Как ты можешь выглядеть таким... живым? Тацухико Шибусава. Легендарный Белый Кирин. При других обстоятельств Фукузаву могли бы обвинить в укрывательстве разыскиваемого преступника, но был в этом деле нюанс: никто не разыскивал Шибусаву. Потому что Тацухико Шибусава был мертв. Впрочем, как удалось узнать Фукузаве, мертв он был уже очень давно. Такое случалось и раньше: способности, которые пережили своих обладателей, а иногда — просто выжили их из собственного тела и разума. Фукузава слышал о нескольких инцидентах, неизменно засекреченных правительством, и с одним подобным «инцидентом» его агентам пришлось столкнуться лично. Но никогда прежде он не видел способность, которая считала себя человеком. Живым, настоящим, из плоти и крови. Возможно, все дело в том, что при жизни Шибусава обладал удивительным, невероятно опасным даром — он умел разделять способность и ее носителя. В свое время он почти уничтожил Йокогаму, и это не то, о чем можно было забыть. Если бы Фукузава хоть на мгновение усомнился в том, что сейчас Шибусава безопасен, он бы не позволил этой странной игре продолжаться. Он бы покончил с ним собственными руками — так же, как спас когда-то. В тот день он еще не понимал, кого спасает. Его способность являлась тайной даже для него самого; рассказы про обязательность экзамена или наличие статуса агента ВДА, конечно, звучали не слишком убедительно, потому что даже в живую способность поверить проще, чем в то, что действие дара может зависеть от службы под чьим-то началом. Но со временем все, даже Особый отдел, согласились с этим объяснением за неимением лучшего. Фукузава знал, как это происходит — момент, когда он принимает чужую способность и берет ответственность за нее на себя, — но даже он не мог толком рассказать последовательность событий. К счастью, пока ему не приходилось объяснять — ни другим, ни самому себе, все работало по предсказуемой схеме, до тех пор, пока на рассвете после Ночи Тумана он не встретился с Тацухико Шибусавой. Он не увидел его, а скорее ощутил, эту бледную тень, вспышку безумия и страдания. Что им руководило — сочувствие? Интерес? Желание понять, что здесь произошло? Он потянулся к этой тени, и та неожиданно ответила — и прежде, чем он понял, что случилось, невидимые нити их способностей соединились. Тень внезапно обрела форму, плоть, осязаемые очертания — Фукузава смотрел в лицо человеку, которого видел на фотографиях из досье Особого отдела. Вот только разница между фото и живым лицом — как пропасть между скалами. Тот Шибусава смотрел с явной скукой, равнодушно, с мягкой и снисходительной улыбкой. Этот — с отчаянием и болью. Длинные белые волосы стекали на руки Фукузавы, как холодное серебро. Худое тело вздрагивало. Сердце колотилось, как безумное, дыхание было сбивчивым и неровным. Перед ним стояла способность — он знал это, потому что ощущал ее, она вздрагивала в его пальцах, как тонкая нить. Этого просто не должно было быть. Дыхания, сердцебиения, боли и страха. Но Шибусава вцепился в него так, что от пальцев остались следы, и его отчаяние было настоящим. Тогда Фукузава еще не знал о событиях в башне Мукуроториде и вокруг нее. Он услышал обо всем лишь на следующий день, но к тому времени Шибусава уже сидел в дальнем углу его спальни, завернувшись в тонкое покрывало, и вздрагивал всякий раз, когда слышал чужие шаги. Фукузава не знал, что его так испугало, и не хотел выяснять. Зато он самым тщательным способом опросил всех, кто оказался в эпицентре событий в ту ночь. Их история ему не понравилась. В ней явно не хватало каких-то фрагментов, как осколков, выпавших из мозаики. Но главный участник событий так и не смог пролить свет на тайны «демонического трио», даже когда перестал дрожать от ужаса. Все, что он помнил о Ночи Тумана — это то, что некоторое время назад он встретился со «старым другом». — Похоже, твой старый друг тебя здорово подставил. Шибусаву это не удивило. Он с поразительной скоростью обжился в доме Фукузавы. Носил его одежду, до того, как Фукузава начал покупать ему собственную, переставлял вещи в его доме, ел его еду и пил его чай. Сначала чужое присутствие тяготило Фукузаву. Он укрывал преступника, лгал собственной команде, но главное — он впустил в свой дом чужого человека. Впервые за долгие годы ему приходилось делить свой кров с кем-то еще. Мысль о том, что он подвергает Йокогаму риску, ушла первой. Он держал его под контролем — с человеком, конечно, такого не проделать, но Шибусава уже не являлся человеком. Фукузава ощущал его ярче, лучше, чем любого из своих подопечных. Тацухико Шибусава был открыт перед ним. А значит — безопасен для Йокогамы и остального мира. С тем, что общество Тацухико, его постоянное ненавязчивое присутствие, его компания за утренним чаем и поздним ужином пришлись ему по душе, смириться было куда труднее. Я просто присматриваю за ним, говорил себе Фукузава. Чем он ближе, тем лучше я его контролирую. Но потом он махнул рукой на свою странную слабость. Он любовался Тацухико, как всем красивым, и что в этом такого? Тацухико, живой или мертвый, человек или способность, действительно был очень красив. Он был уверен, что вскоре расскажет Тацухико правду — все, что он знал о его жизни и о том, что было после. Но дни проходили, а он все не решался завести этот разговор. Лето выдалось суматошным, тяжелым, полным потерь и разочарований, и он дал себе поблажку, отсрочку перед неизбежным. Осенью, пообещал он себе. Пусть придет осень. Прохладная, горькая вестница смерти. — Благодарю, это было вкусно. Впрочем, как и всегда, — Тацухико очаровательно улыбнулся и сложил палочки. Фукузава все смотрел и смотрел на то, как луч золотит белоснежные пряди, легко касается бледного лица, заставляя Тацухико отворачиваться от настойчивого утреннего солнца. Шел девятый день осени, и всем его обещаниям уже вышел срок. За завтраком они обсуждали что-то отвлеченное, как всегда — Тацухико был интересным собеседником, с тонким чувством юмора и огромным багажом знаний, и Фукузаве нравилось общаться с ним, — а потом, конечно же, нужно было помыть посуду. Фукузава не любил нарушать собственные ритуалы. Тацухико забрал чашку с остывшим чаем и вернулся в комнату. Когда Фукузава присоединился к нему, набравшись решимости хотя бы наполовину, Тацухико стоял перед хризантемами, явно любуясь ими. Может, он не спал и не ел, пока Фукузава не напоминал ему об этом, но книги, красивые вещи и последние новости в газетах всегда привлекали его внимание. У него были свои вкусы и предпочтения. Свои привычки, с которыми Фукузаве пришлось смириться. Даже когда он оставался в этом доме один, он продолжал жить своей странной, непостижимой жизнью. — Столько внимания обычному цветку, — негромко сказал Фукузава, подходя ближе. Тацухико тут же обернулся к нему. — Мне всегда нравились белоснежные канбуцу. В этих цветах есть какая-то особая утонченность, так ведь? Фукузава был с ним согласен, но отвечать не стал. Тацухико ответ был не нужен. И наверняка он понял, что на самом деле на уме у Фукузавы было вовсе не это. Тацухико понимал вложенный, двойной смысл его слов лучше, чем кто-либо в этом мире. — Но да, в японском пантеоне хризантема царит безраздельно. В конце концов, редко какому цветку приписывают честь быть прародительницей нации. — Я помню эту легенду, — Фукузава потер висок, только сейчас вспомнив, что не спал всю ночь. — Триста юных и благородных пересекли море в поисках волшебного цветка хризантемы. Только не помню, чем она была так ценна. — Ну как же, знаменитый эликсир долголетия! — рассмеялся Тацухико. — Все злодеи у власти стремятся его заполучить, так или иначе. — Точно, — Фукузава и сам слабо улыбнулся, — злой император в поисках бессмертия. А ведь я действительно забыл эту часть истории. — ...но сорвать цветок мог лишь чистый сердцем, а сердце императора было черным, как сажа. Так что он выбрал самых незапятнанных юных подданных и отправил их за море за хризантемой. — Но дивная красота островов полюбились путешественникам, и они решили остаться здесь и начать новую жизнь, — подхватил Фукузава. Упрямый солнечный луч догнал их снова, Тацухико смешно поморщился и прикрыл глаза ладонью. Фукузава пару мгновений любовался этой картиной, а потом шагнул к нему, встав у рассветного солнца прямо на пути . Может, Тацухико и умер, может, от него осталась лишь тень, слепок его души, сохраненный его же способностью, может, он обманывал себя, и Фукузава стал невольным соучастником этого обмана. Но он так хотел быть живым. Рассказать ему правду — все равно, что оборвать эту странную, недопустимую, невозможную, ложную жизнь. Фукузава не мог убить его второй раз. — В этой легенде меня всегда удивляло вот что, — заметил Тацухико, ничуть не смущаясь его компании. — Наши предки отправились в путь за эликсиром бессмертия, нашли легендарные острова, и хризантема здесь, как мы все знаем, растет. Так почему никто не озаботился тем, чтобы найти цветок и получить эликсир? — Кажется, в легенде ничего на этот счет не говорится. — Думаю, подразумевается, что красота будущей Японии так их заворожила, что все мысли выветрились из их голов, и они забыли, ради чего вообще отправились в путь. Это должно в полной мере отражать нашу национальную идею. — Красота на такое способна, — согласился Фукузава, не отводя взгляда от точеного профиля и плавного изгиба шеи, от белых прядей, упавших на лицо. — Но если бы это была не легенда, а историческое событие, я бы предложил другую версию, — Шибусава коснулся бумажной ленты. — Что, если злобный император не стал делиться с ними истинным предназначением волшебного цветка. Если бы я был правителем, я бы тоже не стал распространяться о своих тайнах простым исполнителям. Чем меньше они знают, тем лучше выполнят задание... Что здесь, стихи? — Как и на всех уличных цветах на девятый день, — вздохнул Фукузава. — И стихи не меняются из года в год... некоторые, думаю, из века в век. Шибусава отпустил ленту, и она снова свернулась кольцом. Фукузава успел увидеть только первые слова — но вспомнить остальное было несложно. В конце концов, эти стихи и впрямь из года в год одни и те же. Осенью поздней Ни один не сравнится цветок С белою хризантемой.