Когда я слышу...

Когда я слышу Дождь, выхожу ему навстречу, навстречу грому, молнии и тому чудодейственному шуму, что он разводит вокруг себя, то мне кажется, что я снова могу дышать. Когда я слышу Дождь, то создается впечатление, что я слушаю рассказ одного давнего-давнего замечательного друга, с которым не виделись лет 10, если не больше, друга, которому столько хочется мне рассказать, что он захлебывается в собственных словах и предложениях. Когда я слышу Дождь, то понимаю, что снова могу чувствовать, что я снова могу осязать. Капли обнимают мою кожу, проводят по ним, словно пальцы пианиста касаются клавиш давно забытого рояля, стирая с них пыль прошедших времен, сдувая и стряхивая паутинки. Когда я слышу Дождь, то понимаю, что реальность — не обман: она здесь, мир здесь, и я здесь, внутри, я часть этого мира. Я понимаю, что ловушек, тех дебрей, того лабиринта, что создает мой собственный разум, мои эмоции, не существует, зато есть я, и я реальна, осязаема. Я чувствую мир, а если чувствуешь, то значит, существуешь, да? Дождь не обманывает. Он никогда не будет безмолвно стоять за твоей спиной, как это делает Солнце, он никогда не уйдет без предупреждения, ты всегда услышишь, всегда узнаешь, здесь он или нет. У Дождя для тебя всегда припасена пара-тройка волшебных историй, а если повезет, он расскажет с десяток: главное только, чтоб время было, ну и уговорить стоит попытаться, да. Дождь как фокусник с детского праздника, у него всегда есть туз в рукаве и монетка за детским, то есть твоим, ухом. Он всегда может устроить сюрприз, примчавшись тогда, когда ты его не ждешь, выпрыгнуть из-за угла, как это делали твои друзья, а ты вместе с ними, в школе, резко выскакивая навстречу друг другу, чтобы испугать. Дождь странный, немного словно оторванный от жизни: порой врывается так резко и не то что без приглашения, оно-то ему зачастую и не нужно, а даже без предупреждения, словно не допускает и самой мысли о том, что у тебя дела и какие-то планы, в которых ему нет места. «Собрался на выставку? — переспрашивает он — Ничего страшного, пойдем вместе». «Ты хотел прогуляться с подругой? Не подругой, уже девушкой? Ой, надо же, а я не знал, быстро ты, однако. Ну ничего, познакомишь, втроем веселее, правда ведь? А я вам даже и не помешаю, даже напротив, — подмигивает — помогу. Для тебя ничего не жалко». Ты можешь думать, что, надо же, какой он невежливый и глупый, кажется, совсем не понимает жизни, но правда в том, что он знает эту жизнь лучше, чем кто-либо на свете, не говоря уж о твоих много-мало-не-численных знакомых. Он очень мудр, в этой своей веселости и необдуманности, которой, по факту, и нет, он думает, просто думает всегда в меру, предпочитая дела пустым размышлениям и лишним надеждам. Он приходит на помощь тогда, когда считает это нужным, когда понимает, что тебе без него никуда и здесь он куда нужнее, чем где-нибудь там еще, а потом смеется, глядя, как ты отфыркиваешься от его капель и прикосновений. «Дурачок, — треплет он тебя по голове — Сколько уж времени прошло с первой нашей встречи, а ты каким балбесом был, таким и остался. Ладно, я побежал, в Новгороде уже ждут, а еще нужно не забыть заскочить в Бостон к брату и Преторию к сестре. Разъехались по всему белу свету, а мне потом круги наворачивай и прыгай туда-сюда, словно я Санта Клаус или Пасхальный Кролик. Все, давай, не раскисай мне тут». И он уходит, не забыв, правда, оставить после себя следы от ботинок и легкий аромат одеколона, странных таких, какие ты сколько не искал, нигде никак не найдешь, только у него они есть, вероятно, сделаны под заказ. И где сделаны, не говорит даже, а только смеется: «Мал еще. Поживи с мое, вот тогда и скажу». А ты вновь фыркаешь: вот задавака, даже в такой мелочи уступить не хочет. Дождь странный. Он никогда не живет по расписанию, приходит, когда вздумается, и уходит, когда захочется. «Расписание, прогнозы — пожимает он плечами — Нет, я конечно, попробую, если тебе будет так удобней, но сам знаешь, обещать ничего не могу». И ты знаешь, что он честно попробует и как обычно эти попытки не увенчаются успехом: вновь расписание под него строить, а не его под расписание. И почему, живут ведь все люди по расписанию, школьному, университетскому, автобусов, троллейбусов, самолетов, а он никак не подпишется? Что за дела?» — вздыхаешь ты и опять переносишь рейс. И даже не думаешь над тем, что он, по факту, и не человек вовсе, и правила людские к нему не применимы: типичная человеческая ошибка, люди всегда всех пытаются привести в норму, подстроить под себя, забывая, насколько все оно разное и многогранное. Уходя, Дождь не сыплет пустыми обещаниями: еще до его прихода ты знаешь, что рано или поздно он все равно уйдет, что он никогда, ни-ког-да не останется с тобой навечно, это Дождь, и вот такой он есть, приходится считаться. «Рано, поздно, так или иначе. Какая разница? Когда решу, тогда уйду, что ты такой шебутной?» — вновь видишь искорки в его глазах, словно звездные пылинки в зрачках, и улыбку — яркую, как свет маяка во тьме. Дождь иногда приходит с приятелями: Гром и Гроза, его «школьные товарищи, в Академию закончили на отлично, лучшие студенты, представляешь?» — смеется. «Лучший набор был» — кивает Гром, необыкновенно тихо, что порой удивляешься, а потом как закричит: «Карамба! По правому борту бревно!». «Бревно?» — спрашиваешь ты. «Бревно» — подтверждает Гроза и швыряется сверху на кровать, щелкнув, то ли пальцами, то ли зажигалкой, и внезапно блеснув серьгами. А может глазами. А может стразами на платье. Не помнишь уже, каждый раз по-разному. Ты хмуришься: опять издеваются, шутки шутят, какая к чертям Академия? Лучший набор, да, конечно, потому и мотаетесь по всему свету, заняться будто нечем больше. Они пару секунд смотрят на тебя с непониманием, а потом смеются. Резко, дерзко, заливисто, звонко, вскакивают с мест, хватают трости, пальто, шляпы, термос с кофе и трубку, цепляют туфли и выскакивают прочь, не оглядываясь. «Эй! — возмущенно кричишь им вслед — Мы не закончили!» Они смеются: «Потом, все потом, успеется еще!». Совсем забывают, что их век длиннее, и неизвестно, доведется ли вам еще встретится в этом мире. Они идут, бегут: Гроза кружится в своем платье, и юбки развеваются в воздухе, Гром попыхивает трубкой, которая почему-то не тухнет, а Дождь поднимает шляпу и кланяется каждому встречному, по пути простукивая плиты мостовой. Они уходят, а ты остаешься и ждешь, сам не зная чего, ждешь, потому что ты — человек, а люди всегда чего-то ждут, хоть и упрямо не желают этого признавать, живя в поспешности и второпях. Так уж повелось, что поделаешь. Я слышу Дождь. И я его вижу. Чувствую, осязаю. А значит — живу. И значит — существую. Проводник, ниточка между реальностью и фантазией, якорь, он всегда возвращает на место, цепляя твои руки, обнимает и шепчет на ушко: «Все в порядке, дружок, ты здесь, слышишь, здесь? Я тебя не бросил». А потом касается твоих щек, глядит прямо в глаза и просит: «Пообещай мне одно… Ты же меня слушаешь, да? Обещай не теряться. Оставайся здесь, чтобы не случилось, не беги, не надо, поверь, так будет лучше». И ты веришь. И ты обещаешь. Потому что знаешь:

Дождь не соврет