Все вы ждёте, где же свет, страх придёт, а может - нет и солнцу, что в глазах сияет сегодня ночью не зайти. Всем считать до десяти! Раз — восходит солнце, два — восходит солнце... И солнца свет в руках сияет — обжигает, ослепляет. В кулаки рванётся жар и в лицо летит удар...(1)
Седьмой натянул до носа одеяло. Ожидалась страшилка или, если не повезёт, добрая сказка. Парень был младшим в семье, и поэтому старшие часто рассказывали ему на ночь истории. - Под землёй кипит работа, гномы варят позолоту...(2) По пузу младшенького поползла коза, сделанная из коротких и пухлых пальцев пятого. Паренёк уже достаточно вырос, чтобы не смеяться над изрядно надоевшей хохмой старшего братца. Он глянул на шутника своими круглыми глазами с таким выражением, что «коза» поползла с одеяла под гундосенье: - ...там внизу твоя могилка до свиданья ми-и-лка, ми-лка... - Гуд-бай! - самый старший, Первый, потянул за кисточку на колпаке, и шутник ретировался. Придвинув грубо сколоченную табуретку поближе к семейному баловню, гном степенно сел и пригнулся к подушке. Его похожий на маленькую репку нос коснулся взлохмаченных волос мальчугана, губы вытянулись в трубочку: - Бу! - выдохнул он тому в ухо и заливисто рассмеялся — так, что едва не затряслись расставленные в ряд кроватки, тумбочки, стол и кувшины на палатях. - Хватит уже! - прикрикнул Седьмой. - Сколько можно? Сказка будет или нет? За дверью послышался хруст снега. - Тсс... - тут же прижал палец к губам старший. Его широкие плечи как-то жалко собрались, и он уподобился намокшей моле. Заскрипели доски. Казалось, что кто-то топчется на крыльце перед тем как показаться в проёме. Все обитатели избы переглянулись. На лицах читалось беспокойство, любопытство... ностальгия. Шестой-Коротконожка странно облизнулся и отёрся о рукав курточки. Послышался звук удаляющихся шагов. - Уфф... это не она, она бы не ушла, - Первый снова стал широк в плечах и статен ровно настолько, насколько могут быть статными гномы. - И кто? Это вы о ком? - младший покосился на готовые скрутиться в козу пальцы Пятого, - не-на-до, - поспешил предупредить он. - Кто она? - Чёртова девка! - скривил рот старший гном. Остальные молчали. - Сколько помню себя, - нарушил негласную тишину голос, исходивший из угла комнаты, - столько же помню и своих братьев и лес, где нам довелось родиться... Пять пар глаз уставились на щуплого собрата, который сидел, свесив худые ноги с койки. Деревянные башмаки на нём походили на тюремные колодки, настолько худосочным казался Второй. Этот гном и младшенький не имели даже редкой щетины. Остальные же носили короткие светлые бороды вокруг больших лиц. - ...обычная опушка, каких много, но иногда мне кажется, что она особенная. Летом, когда лежишь на земле и машешь руками, - он плавно замахал «крыльями», - представляя себя птицей, - сквозь кроны можно увидеть пятнистое, словно бока оленёнка, небо. А зимой, если упасть в снег и глядеть вверх долго-долго, то небо становится тёплым, уже не синим, но не теряет озёрную глубину. И если вообразить, что летишь, то кружится голова, и тогда ты паришь на самом деле, одурманенный ароматами хвои и... Пятый хрустнул костяшками пальцев. - Простите... Нам было хорошо. Вы помните? А потом появилась она. Сначала она была милой девочкой. Мы полюбили её сразу. За нарядное платье, за незнакомые, но приятные на слух, мелодии. Ланки-ланки параманки... Трели-трели карусели... Правда, прелесть? - Второй подпёр треугольный подбородок кулачками. - Мы бубнили слова непонятной, но приставучей песенки. Лёгкий мотивчик прилип сам собой и стал сопровождать нас повсюду. Как это мы сами не додумались сочинить так. Но мы бы и не смогли так сочинить. Кто мы, а кто она. Она говорила, что такие дремучие гномы никогда не будут что-то смыслить в искусстве. - Откры-та-я дверь на све-жей зе-мле... На тебя роняет слёзы небо, а на небе звёзды... Брось. Она была настоящей тварью. Или стервой. Или и стервой и тварью. Или и тварью и стервой... и сукой тоже была она, ла-ла, ла-ла. - Замолчи! - Второй рванул с койки и ринулся вперёд, ловко передвигаясь в плохо отёсанных клогах(3) , - Ты!.. Ты... Ты... - грозил он сухим перстом перед глазами пухлого. - И что я? - спрыгнул с лавки Пятый. - Ну и что, что? - Ты!.. - послышался шлепок, после которого Пятый стёк с кирпича печной кладки. - Это всё, чему ты у неё научился, восторженное ничтожество? - размазывал кровь по подбородку любитель коз. Второй растерянно рассматривал свои ладони, подняв их к еле теплившемуся свету лучины. - Продолжения этой сказки ты, малыш, сегодня не узнаешь, - старший чинно приблизился к худосочному драчуну и, схватив его за шкварник мятой рубахи, так же чинно поволок через комнату. - Концерт закончился, сказочники, - повернулся он, - продолжения не будет. Всем спать. Завтра не выходной. Седьмой проснулся от навязчивого бу-бу-бу и пши-пыш-пыш. На какое-то мгновение ему показалось, что он совсем не засыпал, но глубокая ночь и мерный храп с дальних коек говорили об обратном. Кто-то без умолку бубнил под подшукивание другого. Свет луны едва проникал сквозь стылую слюду окна. Из мрака выступили два сидящих за столом силуэта. Ни пухлого, ни тщедушного, ни самого крупного из них — Первого, в этих силуэтах седьмой не узнал. Оставались Четвёртый и Шестой. - ...совсем нас за людей не считает, - донеслось до Седьмого. Парень замер, пытаясь отсеять сипение остальных братьев. - Она всегда говорила, что он тиран, - запшикали в ответ. - Да она тоже, знаешь... - А ты помнишь её руки? Её большие ладони? Её длинные аристократичные пальцы... - Ещё бы. Не такие уж они и аристократичные. А ладони даже мясистые. - Ты помнишь, как она шлёпала нас у себя на коленях? - О, да! Это я помню. Всё-таки сучка она порядочная. У меня по сей день ягодицы сжимаются, как вспомню её порку. - И у меня... сжимаются. Как вспомню... Белоснежке не нужно было говорить, достаточно было посмотреть, и любой из нас стягивал свои панталоны. Она сидела неизменно на своём королевском троне. Помнишь? Особенно тот, в каменоломне. Единожды она спустилась под землю и единожды выпорола всех там. А мы шли медленной шеренгой и послушно снимали штаны, укладывались на её белых коленях и улыбались, сжимая до боли зубы, такими сладкими и сильными были удары её могучих рук. Помнишь, как я кричал? А я помню, как обрушивался удар за ударом, словно отбойный молоток врезается в рудную жилу. Она делала это так... от сердца. Я думаю, что Белоснежка всех нас любила, может быть по своему, ведь её аорты и клапаны соразмерны с крупным холёным телом. У меня захватывало дух в ожидании мига, когда тугая, но в тоже время мягкая ладонь обрушится холодным гневом этой избалованной девки. Клянусь, у меня чернело в глазах, когда я знал, что в такое-то мгновение, сейчас, заносится надо мной её рука. Я даже слышал свист разрезаемого ею воздуха и у меня тряслись и одновременно немели колени. А потом снова удар. И снова я как будто превращался в податливую породу под напором силы. И я хрипел. Каким же сладким был этот хрип. Седьмой задрожал и почувствовал, как между ног полилось густое тепло. Блаженная истома сорвалась с губ парня и он, пытаясь придти в себя, стиснул края постели. - ... пши-пыш-пыш-пыш! - забеспокоились за столом. - ...бу-бу-бу, - отозвались последними звуками, а затем послышался суетливый скрип кроватей. Печь остыла, остыла и горница. Под утро Седьмой снова проснулся. Он озяб и даже различал в воздухе собственное дыхание в виде прозрачного пара. Почему братья никогда не рассказывали ему о ней? Почему так бояться? Седьмой уже понял, что дама была крупной и часто прикладывала руку, но и в семье насилие являлось пусть не нонсенсом, но точно не редкостью. По крайней мере, она была наверняка красивой, та таинственная великанша с прекрасным именем Белоснежка. В памяти начали всплывать обрывки, когда братья замолкали при появлении самого младшего. О-о... должно же остаться хоть что-то. Худосочный Второй не такой уж и сдвинутый, он мог записать историю семьи на бумагу. Оставалось только найти записки, а для этого требовалось порыться в архивах его прикроватной тумбы. Седьмой, рискуя отморозить пятки, прошмыгнул в дальний угол. Не теряя времени, дёрнул за ручку ящичка. Оборачиваться и проверять, не проснулся ли кто, было уже ни к чему — он бы всё равно не смог бы объяснить тайное проникновение тем, что заблудился в четырёх углах или прогуливался по соседству. Первым, что попалось на глаза среди вороха заметок, оказалась фотография. Но что это была за фотография! В золочёной рамке, нисколько не повреждённая временем. Лицо девушки походило на наливное яблочко — бархатистая светлая кожа и румяные щёчки. Чуть прищуренные глаза, цветом тех самых сапфиров, залежами которых славилась земля гномов. Антрацит струящихся локонов, аккуратно собранных в невинную причёску прелестным розовым ободком. Только такие и знают толк в моде и развлечениях. Глаза... Седьмой невольно вернулся к манящему взору. При повторном взгляде он казался не столь непорочным как в первый раз. Даже презрительным, но от этого младший гном почувствовал как в штанах набухает. Большим пальцем он провёл по возбуждающе-красным губам незнакомки. - Хотел бы сбежать с нею? - послышался напевный голос хозяина фотографии. Незадачливый воришка вздрогнул. - Почему вы никогда не рассказывали мне... - Старший запретил. Говорит тебе ни к чему тлетворно-разлагающее влияние прошлого. - Но она прекрасна. - В чём-то прекрасна, а на самом деле вандал, хищница и паразит. - Почему ты говоришь так? Ведь ещё вечером защищал, накинулся на Пятого? - Пятый — идиот. Он заслуживает быть битым. - Отставить непотребщину! - прогромыхал голос Первого. - Цензура приказала заткнуться. Собирайся, пора на работу, - Первый задвинул тумбочку и закрепил навесной замок. По стылой пойме реки бригада гномов браво топала на работу, до горной выработки. Короткие кафтанчики пузырились от проникающего ветра, а кисточки колпачков развивались, указывая его северное направление. Каждый тащил на себе по отбойному молотку(4), на зубилах которых болтались узелки с сухим пайком. Идти было морозно и скользко, поэтому собратья спешили, стараясь не отвлекаться на разговоры. - На тебя роняет слёзы небо. А на небе звёзды. Улыбаюсь я во сне привидению - Тебе. Глубоко тебя зарыли... - Пятый, заткнись уже, а, - Шестой сделал вид, что даёт тому под зад пинка своей короткой ногой от чего чуть сам же не шлёпнулся на лёд. - Заткнулись все! - приказал главный. - А что это ты нам рты затыкаешь? - тут же поторопился вмешаться худосочный хранитель запрещённой документации. - Слушай, интеллигенция, - попытался вежливо урезонить собрата старший гном, - будешь встревать не в своё дело, я тебе наряд внеочередной влеплю. Начнёшь у меня вахтовым методом на пользу родине руду лопатой копать на рубежах Волшебного леса. Понял? Остальные сделали вид, что не слышали. - Пятый, тебя Второй считает идиотом, почему? - пихнул плечом собрата младшенький. Они обедали, сидя на куче каменной выработки, свесив ноги. В тоннеле не хватало воздуха, но оставаясь под землёй, бригада существенно экономила время. На земле гномов ночь съедала дневной свет быстрее, чем где бы то ни было — не поторопишься, заночуешь в каменоломнях. - Он так сказал? Сам он... - мастер коз рогатых сделал вид, что уже забыл об услышанном. Переломил печёную картофелину и протянул часть младшему. Измазавшись о золу на кожуре, Пятый отёр широкие ладони о штанишки комбинезона, затем запил свою часть обеда кефиром. Над верхней губой образовались белые усы, из-за чего пыльное лицо рудокопа походило на чёрно-белый негатив. - Мне надо знать. Пожа-а-луйста... - Сам он глупец. - А он тебя назвал - идиотом. Расскажи. Ну пожа-а-алуйста.... - Тогда командовал братьями я, - уступил Пятый, - ходил у неё в любимчиках. А этот восторженный ей в рот заглядывал, да пытался на музыку великанши поэтизмы с зимушкой-зимой да родными пригорками наложить. Нелепо получалось. Задолбал всех со своей пасторалью. На самом деле она на нас и на музыку нашу, да и, пожалуй, на свою тоже, плевала с высокой колокольни. Ей нравились украшения. Вообще весёлая девка была. Нрава крутого правда и сучка ещё та-а-а... Помню, на коленках с самой выработки полз, идти не мог - самоцветы мошну оттягивали. Открываю я, значит, дверь, а там она... Сидит, юбка её атласа цвета охры к бёдрам закинулась. Выставила она, значит, ногу свою длинную, а та-а-ам... исподнее в оборках, чулки в сетку, подвязка тончайшего кружева... Я как дворняга жалкая ползу, чтобы туфельку-то поцеловать и камушек протягиваю. Она наклоняется, так, что я даже запах кожи чувствую — зелёными пахла, яблоками... Приняла презент мой, повертела, пальчиками поиграла да ка-а-ак саданёт со всей отмаши! Я в одну сторону, самоцветы из мошны по хате всей. А она смотрит и улыбается — знает, что оклемаюсь, соберу всё, да сам, на карачках, снова поднесу. - Откуда она могла такое заранее знать? - А у неё порошочек один водился, Белоснежка его на те самые самоцветы выменивала. Раз попробовал и всё, не оторваться потом. Захотел дорожку — целуй Мегере ножку, па-рам, пам-пам. - А где она сейчас, ушла? - Как знать, как знать... - Постой. Вы же боялись, что она придёт. Значит, не ушла? - Как знать. Открытая дверь на свежей земле. Мы вколачиваем гвозди, чтоб в гробу лежали кости. - А почему среди нас нет Третьего? - ...Чтоб из под земли не лез на тебе поставлю крест... - Хорошая песня, Пятый. Я тебе даже подпою с удовольствием, когда-нибудь. А куда делся Третий? - Трижды плюну на могилу до сви-да-нья ми-и-илый, ми-лый. Пам-па-рам, пам, пам-пам... Седьмой смахнул с румяных щёк крошки и поспешил спрятать досаду. - Не съела же она его. Или что? - Парам-пам, пам-пам... В такт монотонному рёву отбойников дрожали осыпающиеся стены тоннеля и редкие догорающие лучины. Трясясь в такт судорогам мощного орудия, Седьмой представлял, как плюёт на всю семейную братию. Не верилось, что девица с лицом феи-снежинки могла оказаться монстром. Она лучше их всех. Она такая!.. Така-а-я... И вот он уже, в своём воображении, бежит с великаншей по заснеженному полю. На пути встают сугробы, и она спешит помочь маленькому приятелю. Взяла младшего на руки, прижала к разгорячённой груди и понесла, широко перешагивая зимой наметённые препятствия. Побери меня Мороз, подумал самый младший гном, но я безумно хочу эту фею непорочного лика. Седьмой проник промёрзшей рукавицей под лиф накалённого на холоде платья. Атлас треснул, и покров скользнул к большим ступням Белоснежки, упав переливающимся ворохом. - Вы ничего не смыслите в играх, маленькие дикари, - говорит она ему. Я научу тебя всему тому, что нравится мне. И она несёт доверившегося гнома в сторону леса. Её покатые плечи царапают тяжёлые ветки елей. - Вы дикие люди. Только у вас возможно принять душ из снега под накрытой белой шапкой сосной, - смеётся она и качает гигантское дерево, подставляя под пушистые капли острые локотки, гладкую спину и крепкий таз. Седьмой нагнетает темп орудия. Порода крошится, ссыпаясь вниз песочными струйками. Ему кажется, что великанша принадлежит ему вся, без остатка. Она обнажена. Она несла его на руках. Она превратилась в настоящую фею зимнего леса и всё это для одного лишь Седьмого. Младший валит девицу на снег, и она раздвигает свои роскошные бёдра. Судорога сковывает колени, волна онемения проносится от лодыжек до кончиков безымянных пальцев и молоток с грохотом валится на ногу фантазёра. Под чётким командованием Первого гномы таскали на вершину холма банки с засахаренной малиной, кадки с вяленым мясом и сыры. Выкатили бочки с маринованными грибами, квашеной капустой и разносолами, не забыв и про бутыли с медовухой. - Шипче давайте, - прикрикивал главный, глядя на бригаду сверху вниз. Он стоял под голыми ветвями мёртвого дерева, корявые «лапы» которого отбрасывали тень на подножие холма. Под этим же деревом гномы установили праздничный стол. - Кому он нужен это День Свободного Гнома, - отплёвывался, стекающим в рот солёным потом, младший. Он катил бутыль с медовухой наверх, с трудом переступая и шаг за шагом кляня весь род многочисленной мелюзги. Рядом по-бабьи взвизгнули: второй поскользнулся и ярко-жёлтые деревянные клоги потянули тщедушного гнома вниз. Тот, кто ещё недавно дрался с Пятым, хватался за торчащие из снега ветки, но продолжал бороздить худыми коленями о выступающие булыжники. Пухлые, но цепкие пальцы схватили собрата за ворот курточки, а Коротконожка перехватил дубовую кадку, сохранив в целости голову Второго. - Что там у вас? - забеспокоился Первый. Он всматривался вниз, держа ладонь козырьком у высокого лба, но из-за торчащих редких кустов увидеть, что происходит, не удавалось. Вскрик и хрипы явно указывали на беду. - Держитесь, братья! - Первый бросился к рундуку у корневищ мёртвой яблони. Откинул покатую крышку. Подтянулся и повис на краю. Он ловко откидывал коробки со спичками, тёплые шали, консервы, связки носков, из мешочка посыпались монетки, порвалась размокшая коробка с сухарями... - Достал! - возликовал старший. Он вытянул верёвку, закрепил её на сухом стволе и мигом перекинул другой конец так, что тот перелетел через все кусты. - Держитесь! Я потяну! - Мы бочку привяжем, - отозвались внизу, - не удержим. Она на второго покатится. - Тяну, - захрипел старший, с трудом удерживая верёвку. Кто-то постучал по спине. - Не удержишь. - Не удержу... Четвёртый? - оглянулся старший гном. - Помоги. - Конечно, помогу. Там же мои братья. Только я вам помощь, а ты мне за это разрешишь сходить на неё посмотреть. - Предатель... помоги, гад. - Если отпустишь посмотреть, я потом сразу вернусь, ты же знаешь. - Хорошо, хорошо... только тяни. Пьяная разгорячённые гномы напевали, кто в лес, кто по дрова. Частый снег припорошил жирные пятна на скатерти, перевёрнутую еду и разбитые тарелки. Пустые кадки и бутыли валялись между сухих корневищ. - А я ему говорю, - пытался перебить не стройный хор Первый, - гад ты, Четвёртый. - Сам ты гад, - не остался в долгу тот. Гном вспотел от выпитого и теперь сидел без колпачка, в кафтане нараспашку и жаром в сердце. - Я ему говорю: там же товарищи твои, сволочь ты эдакая... - Да ладно тебе, Первый, - поспешил заступиться за брата пухлый Пятый, - он бы всё равно помог, я ж его знаю. - Конечно бы помог, - согласился Четвёртый, - это же я так, просто. А то ты бы не за что не отпустил к ней. - К кому? - мгновенно протрезвел Седьмой, который из всего разговора понял только, что можно сходить «к ней». - Открытая дверь на свежей земле, мы вколачиваем гвозди, чтоб в гробу лежали кости... Да к бабе он той собрался, всё не успокоится ни как. - И пойду. Первый отпустил, между прочим. - Отличная ночь для смерти и зла... И иди. Заодно Третьему привет передай. Давайте братья грибочков ему соберём на гостинце что ли... - Никаких грибов! Совсем оборзели! Все у меня за предательство родины пойдёте дамбы строить без права выходного дня и без претензий на пособие. Гномы замолчали, предпочитая не спорить и не портить праздник. Седьмой не верил своим глазам. Он видел сотни гротов, но никогда не встречал столь прекрасного зала — белая пасть самой зимы, с бесконечными рядами зубов сталактитов. Позади остались два, наконец-то встретившихся, брата. Седьмой поймал себя на мысли, что даже не взглянул на загадочного Третьего, который выбрал жизнь в изгнании. Самое главное, что удалось проследить за другим братом и попасть в цитадель великанши. Он уловил блики посреди залы, пригляделся и различил бирюзовое озерцо, а над ним качался... Седьмой подошёл. На золотых цепях качался хрустальный гроб, к изголовью которого вёл мраморный мостик. Вот только разглядеть то, что внутри «последней постели» было невозможно. Кто-то из братьев от души инкрустировал фасады самоцветами и филигранной гравировкой. Седьмой приблизился и приподнял крышку. Она на самом деле оказалась огромной. И... совершенно раздетой. Смельчак зажмурился, но когда же приоткрыл один глаз, увидел свою собственную руку на лице великанши. Пальцы сами скользнули в красную щель неувядающих губ. Второй рукой он стянул розовый, как леденец наивной малышки ободок и спрятал в карман курточки. Ладонь по-прежнему находилась во рту Белоснежки, двигаясь то вперёд, то назад. - Что ты здесь делаешь? - раздались удивлённые голоса за спиной. - Я хотел видеть её, - Седьмой смял нежное, как лилия лицо, растянул мёртвый рот и присосался вожделенным поцелуем к холодным дёснам. - Не буди её, глупец, - глухим эхом в застывших стенах показался младшенькому голос брата. Почему-то резко заболела переносица, и он увидел, что валяется на мостике и роняет на белый мрамор капли алой крови. Седьмой поднял глаза — верхом на гробу восседала великанша.Три — сияет ярче звёзд всех солнце, четыре — и восходит солнце... Вновь удар и боль в груди и прежних сил не обрести. Ты упал — тебе уйти. Всем считать до десяти! Раз... — восходит солнце...
1 — «Sonne», Rammstein (перевод) 2 — здесь и далее Пятый перепел по-своему песню гр. Агата Кристи, которую слушал и успел полюбить во время учёбы на инженера в г. Снежневартовск. 3 — клоги — традиционные деревянные башмаки. Второй использует этот символ для политической борьбы. Второй намеренно отказался от названия «сабо», так как не желал оставаться в истории семьи саботажником. 4 — за последние несколько месяцев гномам удалось закупить дорогостоящее оборудование, работающее на энергосберегающих батареях. Дабы избежать грабежа, которым частенько промышляют малоразвитые соседние племена, и иметь возможность заряжать батареи, братья вынуждены носить отбойники при себе.