Eisbrecher

Но только здесь, на глубине, в этот момент Мы поймём, чего стоила жизнь, и исчезнем…

       На расстрел согнали весь лагерь. Полюбуйтесь, мол, что случается с вами подобными и их пособниками. Великий Рейх не привечает предателей и дезертиров.        Собрались у помоста, где совсем недавно подбирали экипаж для русского танкиста. Как же давно это было…        Помимо заключённых, верхушка лагеря тоже должна была присутствовать на церемонии. Пришли все до единого. И мрачный не по характеру Грим, и мелкие сошки из канцелярий и архивов. И Ягер.        Собственно ему полагалось быть в первую очередь, как-никак, а Тилике — его адъютант. Что хуже — вынести вердикт своему приближённому, или получить направление на смерть от человека, с которым бок о бок проработал не один год? Вопрос. Впрочем, вопрос без ответа — когда тебя ведут на твою же казнь, поневоле задумываешься совсем о другом.        Тилике шёл с гордо поднятой головой, будто на свою коронацию шетвовал — хотя сам с трудом мог идти. Погон на плечах не было — содрали ещё давно. «Предатель Великого Рейха не достоин носить погоны гауптштурмфюрера!» Чёрт с ними. Тилике только плечом поводит, голову к нему слегка наклонив, на шее — след от недавней удавки. Разъярённые немцы в допросной весьма изобретательны.        Протащили сквозь толпу, выпихнули грубо вперёд — к ней. Тилике торопливо осматривает её, выискивая увечья. Синяк на скуле предательски покалывает, когда он замечает старую ссадину на лбу, а лоб расчерчивают тонкие морщинки, стоит ему заметить её разбитую губу. И руки сами сжимаются в кулаки.        — Гауптштурмфюрер Геллерт Эдсэль Тилике, вы обвиняетесь в предательстве Рейха и пособничестве врагу.        Да какой она враг? Тилике снова смотрит на неё. Такую смелую. Такую маленькую. Такую любимую. Он не слушает приговор — а какая разница? Всё равно ничего хорошего с ними не случится.        Ягер всё выступление молча бросает взгляды то на него, то на неё. Тилике чувствует — у штандартенфюрера внутри идёт борьба, и победителем из неё он не выйдет. Ягеру бы спрыгнуть с помоста, Ягеру бы заступиться за непутёвого адъютанта и переводчицу-остарбайтера. Но он всё также стоит с краю, неподвижен и задумчив. Тилике прекрасно знает — Клаус может спасти одного, но другого ему не вытащить никак. Поэтому только кивает в ответ на очередной мрачный взгляд — Ягер хотел сделать хоть что-то. Не его вина, что это невозможно.        -… приговаривается к расстрелу!        Расстрел. И на том спасибо. Значит, всё будет относительно быстро. Пускай будет так. Не огнемёты — уже хорошо. Пускай.        Тилике голову слегка поворачивает и смотрит на Аню. Ей страшно, он чувствует. Спокойно смотрит в ответ, пытается приободрить. Всё будет хорошо. Не бойся только. Находит маленькую ладошку, сжимает её в своей руке. Не плачь, я рядом, я с тобой, видишь? Не надо бояться.        — Тилике, одумайся! — Ягер всё-таки не выдерживает. Голос даёт петуха, когда он вдруг восклицает, уже после решения всего.        Он бы мог его спасти. Как и её тоже. Но только кого-то одного. И то он рисковал. Чем-то большим, чем просто должностью, но неизмеримо-меньшим, чем жизнь. Его силах приостановить это безумие. Приостановить, но не прекратить.        Тилике только молчаливо бросает ему в ответ лёгкую ухмылку. Не надо, Клаус. Не позорься.        Нас уже не спасут.        Их грубо толкают к стене.        Тилике пошатывается, но на ногах удерживается. Аня не удерживается, падает — Тилике протягивает ей руку и помогает встать. Заглядывает в глаза, видит слёзы, надёжно запечатанные внутри, но, тем не менее, заметные ему. Он не знает, что нужно говорить в таких случаях.        — Приготовиться! — командует кто-то в безликой толпе, и молодые парни — Тилике знает каждого — вскидывает автоматы, намечают цель, ищут «десяточку» в двух живых мишенях.        Тилике поворачивает голову к девушке — она дрожит, но уже всё для себя решила. Она всегда была смелой. Не чета самому Тилике, который уподобится её смелости разве что после смерти. Да и то не факт.        — Целься!        — На нём сейчас только рубашка — белая-белая, совсем не похожая на его совесть. Но она… пускай же в его темноте останется маленькое пятнышко её света. Тилике протягивает руку и переплетается пальцами, сжимает маленькую ладошку в своей.        — Пообещай, что будешь держать меня за руку до конца. — Он сжимает чуть сильней.        — Пообещай, что не отпустишь, — Аня сжимает руку в ответ.        — Обещаю. — Последний взгляд в на неё. Он так хотел поцеловать её напоследок.        — Feuer!        Тебя крепко обняв, спеть последнюю песню.