Струны души твоей

Мёртвая тишина, изредка прерываемая лишь звуками натыкающегося на очередное препятствие робота-пылесоса, была нарушена монотонным подергиванием басовой струны. Рваные звуки расстроенной гитары наполняли комнату не то отчаянием, не то горечью, оседавшей на душе, словно россыпь чёрного перца на кончике языка. Потёртый со всех сторон инструмент просился на помойку, кричал своим срывающимся голосом о долгожданном покое, а иногда даже плакал, тихо, пристроившись в самом укромном уголке тёмного шкафа. Питер провел непослушными пальцами по струнам. Поморщился. Когда пела душа, тогда и гитара радовалась вместе с ней, заливалась своим мелодичным голосом, кричала во всё горло, и каждый знал, каждый видел этот импровизированный дуэт. Пела душа — пела гитара. Бывало так, что Питера одолевала страшная тоска, разрывалась где-то внутри тонкая нить связи с этим миром, разрывалась и больно отлетала в сторону сердца. И вмиг всё сжималось, сжималась и душа, словно маленький зверёк, прячась от опасности. Сворачивалась в комок и тихо-тихо всхлипывала. Слёзы стекали по струнам, выстраиваясь в замысловатую колонну, и пели тихо, едва слышно. Плакала душа — плакала гитара. Редким явлением был разливающийся по венам гнев, он затоплял всё свободное пространство, вытеснял все скромные клочки радости, затаившиеся в самых укромных уголках. Он был стихийным бедствием, не предсказанной заранее катастрофой, он прорывался сквозь хлипкую плотину, и тогда в душе царил хаос. Резко дёргались струны, сердце без передышки стучало в такт бешеному ритму, и Питер мог чувствовать крепкую связь, что обвивала его душу, будто цепкая лиана. Гневалась душа — гневалась гитара. Питер всегда знал; что бы ни случилось, эта невидимая никому связь никогда не исчезнет, она разрасталась в нём с самого его рождения и редким весенним днём могла даже зацвести, нежными бутонами обрамляя душу. А сейчас в душе была разруха, кто-то незаметный и маленький крушил когда-то кропотливо выстроенный Питером мир, и детальки, отлетая, задевали струны. Большими и маленькими кусками отваливалась от треснувших стен серая шпаклёвка. Отваливалась и летела вниз, ударяла по струнам и рассыпалась в мелкую пыль, которая оседала осадком где-то глубоко и, ясное дело, что надолго. Хотелось остановить это, расставить с десяток опор, чтобы ничего больше не рушилось. Только вот опор не осталось, и нечем теперь было спастись от надвигающегося конца, процесс был запущен, словно карточный домик, его мир будет рассыпаться, пока от него не останется ничего, кроме едкой пыли. Гитара стонала, пела фальшивым голосом, повинуясь дрожащим пальцам, сдавленно кряхтела, затихала и вновь, и вновь кричала повторяющиеся из раза в раз аккорды. И песня её разлеталась по комнате, по всему огромному помещению, словно пыталась докричаться до каждой клеточки, насколько ей тяжко. Питер не смотрел куда попадают его дико напряженные пальцы, не смотрел и как двигается безвольная кисть. Он слушал, вникал в каждый звук своей затравленной души, в каждый маленький шорох, в каждую крошечку засохшего цемента, что падая, дёргала очередную струну. Всё было до невозможности странно, но до боли правильно. А за спиной, как вкопанные, стояли народные герои, мстители, растерянным взглядом изучали сидящего на спинке дивана юношу. Каждый из них несколько раз порывался подойти, дотронуться до знакомых мягких волос, до широкого плеча, хотя бы для того, чтобы убедиться, что Питер не рассыпется при первом же прикосновении, не исчезнет, словно песок исчезает, утекая сквозь пальцы. От пения гитары, терпеливо лежащей в руках у своего музыканта, но будто бы всем своим лакированным сердцем желающей поскорее выбраться оттуда, становилось то ли тошно, то ли просто противно. — Питер, он… Разучился играть? — Подал голос один из компании героев, столпившихся у входа в гостиную. Но Питер не слышал ничего вокруг, он прислушивался, тщательнее, чем мог бы себе представить, прислушивался к каждому шороху, словно проверяя, развалилось там всё окончательно или же капают ещё откуда-то сверху мокрые капли, оставляя на белоснежном ковре алые пятна. Капли эти, словно были кипятком, не спеша прогуливающимися по оголённым проводам, по не зажившим ранам на раздражённой коже. Не пела душа — не пела и гитара.