Пока не исчез последний из нас

Первая мысль Атсуму — он никоим образом не сможет обойти все осколки стекла на земле без единого звука. Вторая мысль, что посещает его, пока он пробирается на корточках сквозь покорежённый металлический дверной проём, это то, что он прав. Не важно, насколько невесомо он ступает или куда он ставит ногу, — толстое, некогда небьющееся стекло трещит под подошвой. Сзади него Осаму приводит дыхание в норму и следует, втискивается под проём и на месте вынимает свой арбалет. Они оба так и застывают, прислушиваясь. Не слышно ни глухого щёлканья, ни стенаний или шарканья ног, но это ничего не значит. Иногда щелкуны могут стоять, словно в подвешенном положении, пока их не оживляют посторонние звуки или голоса. Стекло скрипит под ногами, когда Осаму подходит, вставая подле него и опуская арбалет, но не палец с курка. Атсуму делает очередной тяжёлый вдох; воздух здесь, совершенно удушающий, мучительно оседает в его лёгких и принуждает желать вернуться под беспощадно палящее летнее солнце и редкие дуновения ветра, которые шелестят высотой по пояс траву снаружи. — Это пустая трата времени, — тихо говорит ему Осаму. Атсуму перекладывает свою биту в левую руку и стягивает зубами перчатку, вытирая собственную потную ладонь об джинсы. — Не узнаем, пока не проверим, — изрекает Атсуму, натягивая перчатку обратно и разминая пальцы вокруг ручки своей биты. — Кита нас убьет. Атсуму указывает ему вниз по правому коридору, в то время как сам идёт налево. Планировка клиники им знакома после полных обходов кучи таких же, с бесчисленными комнатами, где щелкуны могут в безмятежности стоять в темноте. Атсуму включает свой фонарик, заглядывая в первое помещение, и останавливается у входа, вслушиваясь. В комнате гробовая тишина, и он входит, наводя луч фонаря вокруг. Шкафы у дальней стены пустые, с дверцами, распахнутыми настежь, и он идёт назад. Также со следующей комнатой, и со следующей. Четвёртая дверь коридора заперта, и ему приходится открывать её, держа фонарик в руке. Она скрипит на петлях, и Атсуму морщится, немедленно замирая, чтобы прислушаться. Но оттуда не доносится ни одного звука, ни шагов Осаму, ни однозначного визга чего-либо, осведомлённого об их присутствии. Здание может на самом деле оказаться пустым, но он не станет воспринимать его таковым. Направляя поток света, он проскальзывает через образовавшийся зазор и осматривается. — Чёрт, — бормочет он, натягивая воротник рубашки поверх носа, и устремляется назад, запирая протестующую дверь за собой. Его руки трясутся, пока он идёт дальше. Картина плесневеющего трупа, приближающегося к стадии споры, — плохой знак. Им нужно скорее сваливать отсюда. Пот стекает вниз по виску; чем дальше он углубляется в здание, тем тяжелее становится дышать затхлым воздухом. Следующая комната пуста, а дверь после неё полностью заблокирована изнутри, и он не сможет открыть её, не издавая при этом шума, которого она не стоит. Переступая через перевёрнутую медицинскую вагонетку, он проверяет оставшиеся два помещения, перед тем как улавливает приближающийся блик фонаря Осаму на противоположной стене. — Нашёл что-нибудь, Саму? — он прошептал. Осаму выходит из-за угла с коробкой в руке. — Антибиотики, кажется, — отвечает тот, присаживаясь и стаскивая свой рюкзак, чтобы поместить находку вовнутрь. — И немного из тех узких лейкопластырей тоже. Это лучше, чем ничего, и это может спасти их задницы от взбучки, когда они вернутся с обхода, но это не то, на что Атсуму надеялся. Он не теряет бдительность, пока Осаму не накидывает рюкзак на плечи и не поднимает свой арбалет и фонарик. — Ты? Атсуму качает головой. — Давай возвращаться. Здесь есть споры. Осаму кивает, указывая Атсуму идти впереди. Атсуму направляет луч своего фонаря на заблокированную дверь. — Никак не могу открыть. — Вероятно, тому есть причина. Осаму перешагивает через вагонетку и наводит арбалет, скорее всего, бессознательно, пока всматривается в помещения, которые Атсуму успел проверить. Атсуму останавливается и открывает одну из задвинутых полок вагонетки, так как он, во всяком случае, ничего не теряет. Она заела, но Атсуму тянет сильнее, и она поддается с пронзительным скрежетом, от которого Осаму развернулся на месте, расширив глаза. — Какого хрена ты творишь? — он шипит. Атсуму игнорирует его, вытаскивая два невскрытых рулона бинтов. Он присаживается на землю, откладывая биту и фонарик неподалёку, и тянет за ремешок ранца, пока он не находится у него на груди. Осаму возвращается к нему, озираясь по сторонам, пока Атсуму расстёгивает сумку и начинает выгружать всё содержимое из задвижки. Бинты, пачки с антибиотическими мазями, марлевые компрессы и рулон медицинской ленты. Он толкает полку назад и рывком вытягивает следующую. Внутри находится открытая коробка масок. На коробке написано двадцать штук, но лишь несколько осталось внутри. — Джекпот, — он припевает себе, пихает всю коробку вовнутрь сумки, перед тем как застегнуть её обратно. Осаму смеряет его нечитаемым, пристальным взглядом, пока тот встаёт на ноги и набрасывает свой ранец обратно. — Что? — спрашивает он. Осаму только качает головой, отворачиваясь назад и удаляясь в сторону выхода, не дожидаясь Атсуму, который поспешно подхватывает биту и фонарик и следует за ним обратно в знойную летнюю жару. __ Кита предсказуемо разъярён. Хоть Осаму и не уберёгся от нотаций в полуповышенном тоне, которые ждали их обоих после возвращения, Атсуму всё равно получил по самое не балуй, поскольку это была его затея. Атсуму оставляет маски и отдает всё остальное из своей сумки Осаму, чтобы тот передал Суне. — Что, не хочешь чтобы тебя и Суна отругал? — Скорее, не хочу лицезреть, как вы строите друг другу глазки, — говорит Атсуму, бросая свою сумку на кровать и прихватив коробку масок в руку. Взгляд Осаму устремляется на неё, перед тем как вернуться на собственную. — Конечно, просто сходишь, чтобы отдать свой абсолютно платонический подарок Сакусе. Атсуму сузил глаза, и Осаму расплылся в самодовольной улыбке. — Здесь нет ничего платонического — это чистейшая романтика, детка, — Атсуму размахивает коробкой, и Осаму шлёпает по ней. — Эй! — восклицает он, отскакивая на шаг. — Не трожь моё подношение! — Ты просто неудачник. — А ты — придурок. Осаму отправляет ему на прощание оба своих средних пальца. Солнце всё ещё печет над головой, когда Атсуму выходит во двор. Они распоряжаются тюрьмой уже практически шесть месяцев. Их патрули и обходы на данный момент уже прочно устоялись. Он знает куда идти, чтобы найти Сакусу; даже если он не знает точное время, он может сказать по позиции солнца, что тот ещё на дозоре на сторожевой башне. Это единственное место, где Сакуса не возражает находиться, так как там, по его словам, воздух чище. И он предоставлен самому себе. Атсуму поднимается по лестнице, удерживая коробку масок между двумя пальцами. Если бы он вручал их кому-либо другому, он бы попросту сжал коробку между зубами, но он не думает, что Сакуса сильно это оценит. Ему неудобно забираться, он определённо издаёт достаточно шума, чтобы дать о себе знать, но всё равно зовёт «Оми-кун!», как только добирается до вершины лестницы. Сакуса сидит снаружи на платформе, дверь за ним отперта, впуская лёгкий ветер. Он делает вид, что вообще не замечает Атсуму. Атсуму проводит рукой по волосам, поворачивая голову и поднимая руку, чтобы понюхать себя. Он не воняет, даже с учётом того, что он немного вспотел после долгой дороги назад в тюрьму. Его волосы, впрочем, не помешало бы помыть. Ровно как и покрасить — в его волосах едва ли осталось хоть что-то блондинистое. Он натягивает улыбку и выходит, присоединяясь к Сакусе. — Скучал по мне? — он спрашивает. — При каждом выстреле. Атсуму издаёт лёгкий смешок, присаживаясь вниз, оставляя между ними достаточно расстояния для ещё одного человека. Он просовывает ноги под забор, позволяя им повиснуть. Сакуса кинул на него взгляд и вернулся к разглядыванию поля за ограждением. На поручне на уровне лица располагается полотенце, на которое он опирается предплечьями, устроив на них подбородок. Атсуму созерцает его неуловимо. Сакуса был тихим и замкнутым; с того самого момента, как он и Осаму застали его, растерянного и одинокого, в аптеке, всего неделю до взятия тюрьмы. Он оказал ощутимую помощь при её зачистке и обороне. Он способен засадить пулю в голову с любой дистанции, и он управляется с пистолетом лучше всех остальных. И, что важнее всего, он был сам по себе с тех пор, как погиб его друг, на протяжении двух месяцев. Никто не выживает один, но Сакуса выжил. Его, казалось, это даже устраивало, но он всё ещё с ними, и Атсуму несказанно этому рад. Атсуму никогда не желал сломя голову расшибиться о чужую стену, как он хочет с Сакусой. Даже если Сакуса и не был однозначно тёплым и добродушным с кем-либо из них, Атсуму знает, что не выдумывает то, как ледяная оболочка Сакусы оттаивает понемногу. Он больше не избегает Атсуму или не игнорирует вдребезги его попытки начать разговор. Близость Атсуму, похоже, больше не обжигает его так же, как когда-то. И это изменение, которое ему больше всего по душе, — просто быть подпущенным чуточку ближе. Он кладёт коробку в пространство между ними и располагает обе руки на поручень, прижимаясь щеками о предплечья, отражая позу Сакусы, за исключением полотенца. Сакуса смотрит вниз, уставляясь на мгновение, перед тем как выпрямиться и протянуть руку, поднимая коробку. Он её открывает и заглядывает внутрь. — Всего должно быть восемь, — говорит Атсуму, щурясь от солнечных лучей, светящих из-за плеча Сакусы. Сакуса вынимает одну маску, разглаженную и новую, и, вероятно, никем ещё не тронутую. Он глядит на Атсуму, засовывая её обратно и опуская коробку у своего бедра. — Где ты их достал? — спрашивает он. — В клинике. Раздобыл другого дерьма тоже, но искал я это. — Почему? Атсуму кладёт руки на решетчатый пол, облокотившись назад. — Ну, не знаю, может быть, потому что ты носишь шарф вокруг лица с того момента, как они у тебя кончились, а сейчас жарко настолько, что у верблюда случится тепловой удар? Сакуса пялится на него. Пот стекает над его бровями и блестит над дугой купидона. Это помещение — единственное исключение, где он по воле не носит маску, не беря в счёт, когда он спит, и даже тогда он обычно накрывает чем-то лицо, не важно, насколько удушающе жарко бывает по ночам. — Повторяю вопрос, почему? Атсуму вздыхает, снова наклоняясь вперед и кладя руки на ограждение. — Знаешь, можешь вернуть обратно, если не хочешь их брать. Краем глаза он видит, как кончики пальцев Сакусы касаются коробки. Проходит маленькая вечность, перед тем как он произносит: — Я хочу их взять. — Отлично. Тогда просто бери и скажи спасибо, Оми-кун. Атсуму делает вздох, который треплет его чересчур длинные волосы, качнув головой, сбрасывает их с глаз. Он смотрит на поляну с высокой травой, движущейся волнами под ветром. Можно услышать певчих птиц сквозь дебри деревьев чуть ниже. Атсуму закрывает глаза и набирается воздуха, что повисает в его лёгких, — сырой, плотный и вязкий. Здесь, наверху, постоянный ветер, отчего всё переносится легче, по сравнению с чудовищной жарой летнего солнца. Он отчасти понимает, почему Сакусе так нравится здесь находиться, даже если самому Атсуму это не нравится вообще. Хотя Атсуму тягостно быть одному, а Сакусе, очевидно, нет. — Спасибо, — Сакуса говорит, голос его тихий, почти утерянный в ветре. Атсуму тотчас раскрыл глаза. Сакуса смотрел на него своими тёмными глазами, лишёнными эмоций, но взглядом пронизывающим. Атсуму кивает, щетина на его щеке трётся об руку. — Пожалуйста. К большому удивлению, Сакуса не заставляет его уйти, как он обычно делает всякий раз, когда Атсуму приходит ему докучать. Они тихо сидят вместе, наблюдая, как трава под ограждением движется под ветром. Это приятно. Атсуму помнит время, не такое далёкое, когда он ненавидел тишину, как эту. Он научился ценить утешение и течение тишины, потому что замена ей, — хаос и страх. И смерть. Он делает глубокий вдох и отталкивается назад, чтобы встать. — Ну, я пойду вздремнуть. — Как ты вообще можешь спать в такую жару? — Легко, я пиздец как устал. Сакуса качает головой, но Атсуму думает, что он улыбается краем губ. Возможно. — Пока, Оми. Сакуса приподнимает руку в вялом взмахе, но Атсуму этого хватает. Это заставляет его сердце вскинуться в груди, как если бы Сакуса сделал что-то однозначное, например, отправил ему воздушный поцелуй. Он продолжает цепляться глазами о широкую линию плеч Сакусы, пока не спускается по лестнице слишком низко, чтобы его видеть. __ Когда Сакуса приходит поесть в ту ночь, у него на лице одна из медицинских масок, что Атсуму ему дал. Он пинает Осаму рядом с собой так резко, что незамедлительно получает локтем по рёбрам в ответ. — Охренел? Атсуму не нуждается в его ответе, потому что стоит Сакусе присесть напротив — и на одного человека дальше — от него, брови Осаму ползут на лоб. Он закатывает глаза от Атсуму и вздыхает, прежде чем возвращается к своей еде. Сакуса оглядывается на него и кивает головой, стягивая маску вниз и устраивая её под подбородком. У него на щеках малозаметные впадины, и Атсуму сделал бы ставки на то, что у него есть ямочки, но он никогда раньше не видел улыбки Сакусы, так что не может утверждать наверняка. Тем не менее, он был бы рад узнать. Он возвращается к ужину, обмениваясь пинками, которые сильнее с каждым разом, со своим братом под столом. __ Кита берёт Атсуму на следующий забег за припасами. Обычно Кита идёт либо с Сакусой или Суной и разрешает Осаму и Атсуму работать вместе. Но он, очевидно, всё ещё злится из-за прошлого раза — после того, как они вдвоём ушли по своей воле, никого не предупредив. Рядом находится заброшенная деревня с несколькими заросшими садами и животными, выхаживающими сами себя; они идут туда, когда им нужна еда или чтобы собрать семена для рассады. Когда им нужны другие вещи, вроде медикаментов и одежды, они направляются в город. Это более опасно по понятным причинам, и они идут в группах из двух людей. Чем больше людей, за которыми нужно следить, тем выше вероятность того, что кто-то из них умрёт. Поэтому они делятся по парам, прикрывают друг другу спину и совершают поход в один конец в город только тогда, когда это необходимо. Это небольшое место: оно никогда не считалось крупным метрополисом или важным транспортным узлом, но здесь чрезвычайно опасное количество щелкунов вокруг. Число щелкунов многократно выше в любом городе вне зависимости от размера. Атсуму ненавидит это. Он ненавидит делать это. И он ненавидит это ещё больше из-за того, что ему приходится делать это без Осаму. Они вместе передвигаются на корточках в зарослях деревьев до того, как дома не исчезают и не заменяются многоэтажками. Кита спокойный и собранный, как и всегда, фиксирует глушитель на своем пистолете. Атсуму становится на колени в грязи, хрустя костяшками и разгибая пальцы. Он проверяет, находится ли всё ещё его охотничий нож в ножнах на бедре, берёт в руки биту и надавливает на несколько изогнутых гвоздей, торчащих из неё, большим пальцем — они даже не шевелятся. Он смотрит на Киту, который уже смотрит на него. — Готов? — Атсуму кивает. — Я не знаю, как вы с Осаму делаете это, но могу лишь предположить, что это заставит моё кровяное давление взлететь. Рот Атсуму шевелится, но он не решается это отрицать. Кита бы, вероятно, просто сбрендил, если бы лицезрел, как они двое расправляются с группой щелкунов. Кита полностью поворачивается к нему, одним коленом опускаясь вниз и опираясь предплечьем о другое бедро. — Ты следуешь моим указаниям. — Я знаю, Кита. — Я не шучу. В прошлый раз, когда Суна и я были здесь, их было больше, чем раньше. Не высовывайся и держи рот на замке. — Я знаю, как не умереть. Кита не более чем смотрит на него: достаточно долго, чтобы заставить Атсуму неуютно передёрнуться. Он не знает, каким образом Ките это удаётся, при всём являясь едва ли старше самого Атсуму. — Как только ты будешь готов, — произносит он. — Пошли, — Кита говорит ему, поднимаясь в полуприсед. Атсуму следует за ним, медленно и бесшумно, намереваясь не проебаться и не разгневать Киту ещё больше, чем уже успел. Это забег за обувью. Подошва на кроссовках Суны уже истёрлась, и мысок одного из ботинок Атсуму почти продырявился. Он хочет найти себе пару обуви со стальным носком, если сможет, но он не тешит себя надеждами. Он просто хочет что-то, через что никто и ничто не прокусит. И если им повезёт натолкнуться на ещё одну клинику, тогда Атсуму уговорит Киту её прочесать. Они нападают на золотую жилу в магазине спорттоваров. На полу у входа старая, засохшая кровь и высохшие внутренности, но нет признаков движения в глубине. Маловероятно, что магазин таких размеров не пригрет хотя бы несколькими щелкунами, но пока они бесшумны, они всё ещё способны войти и выйти без надобности убивать или от сего-либо убегать. Вместе они крадутся вниз по разделам, Кита ненамного впереди с пистолетом наготове, который он примостил над рукой с фонариком, прямо как коп в кино. Атсуму держит биту на уровне в крепкой хватке, готовый взмахнуть. Кита вытягивает руку, но Атсуму уже остановился. Они оба застывают, вслушиваются. — Сколько? — шепчет Атсуму. — Не могу сказать. Минимум двое. — Хочешь от них избавиться? Кита секунду это обдумывает, перед тем как отрицательно покачать головой. — Только если они придут за нами. Давай просто скорее покончим с этим и выберемся отсюда на хрен. Они плетутся, пока не достигают раздела с обувью. К счастью, щелкуны, похоже, их не замечают. Пока что. — Возьми себе, я — Суне, — указывает Кита, направляясь ниже по ряду невесомыми шагами. Атсуму прокрадывается вокруг стеллажей в конце раздела, переходя в следующий. Здесь ещё куча походных и охотничьих ботинок на полках, относительно нетронутых. Некоторые коробки разбросаны по полу, пустые и перевёрнутые, но Атсуму умудряется миновать их, не издавая ни единого звука. Он отрешённо надеется, что Кита подметит, насколько он осторожен. Он правда хочет выбраться из долбанного чёрного списка Киты так скоро, насколько это вообще возможно для человека. Когда Атсуму натыкается на пару ботинок его размера, он как можно тише опускает биту и присаживается, принимаясь расшнуровывать те, что сейчас на нём. Кита выходит из-за угла с парой обуви, повисшей на его пальцах, вопросительно вскинув брови. Атсуму поднялся, как только переобулся в новые ботинки, пружиня на ногах, чтобы проверить размер. Он наклоняется, чтобы поднять биту, и показывает Ките большой палец. Кита кивает и приподнимает кроссовки, что он подобрал Суне: — Положи их к себе в сумку. Повернувшись и давая Ките возможность расстегнуть его ранец, Атсуму ждёт, разглядывая стеллажи одежды, разделяющие две стороны магазина. Они по большей части пусты либо обнизаны свободными вешалками, но на некоторых из них всё ещё висит спортивная одежда. — Все, — тихо говорит Кита, хлопнув его по плечу. — Идём. Атсуму рассеянно кивает, и вместе они начинают выдвигаться обратно в сторону начала разделов. Они достаточно близки к паре стеллажей, и Атсуму останавливается, чтобы посмотреть на один из них, дотягиваясь и теребя ткань одного из длинных, чёрных рукавов пальцами. Материал дышащий, разработанный для того, чтобы впитывать пот с кожи и охлаждать. — Эй, — шепчет Кита, заставляя Атсуму подпрыгнуть. Щёлканье из противоположного угла уже ближе, звучит громче. — Что ты делаешь? Идём. Кита уже отходит от него. Атсуму хватает футболку, намереваясь стянуть её с вешалки, но он дергает её слишком сильно, и вешалка срывается со стеллажа и с треском падает на пол. Впереди него Кита столбенеет. Атсуму, морщась, скалит зубы. С высокого потолка отражается взвизгивающий клёкот и звук рванувших в их сторону щелкунов, который ни с чем не спутать. Кита бросает на него пронзительный взгляд, и Атсуму только шевелит губами в беззвучном «прости», перед тем как они оба пускаются в бег. Они направляются прямиком к дверям с щелкунами, мчащимися следом за ними, не имея возможности их видеть, но отдавая отчёт грохотанию их ступней. Кита оглядывается через плечо на Атсуму. Это доля секунды, но её хватает, чтобы щелкун выскочил из раздела прямо на него, истошно визжа и хватая его. — Кита! — выкрикивает Атсуму, когда они вваливаются на одну из касс. Атсуму рывком отталкивается от остатков стеллажей кассовой зоны и заряжает мощным пинком в рёбра щелкуна. Кита пользуется моментом, чтобы подсобить толчку, и сбрасывает щелкуна с себя, вскочив на ноги. Атсуму заносит биту над головой и с силой роняет вниз, расшибая наросты, покрывающие глаза щелкуна. Оно неистово бьётся в судороге, когда он вывинчивает биту, гвоздями разрывая плоть, разбрызгивая кровь по полу и пачкая штанину своих джинс. Он низвергает биту снова и снова, пока Кита не хватает его за локоть и не кричит: — Двигайся! Щелкуны из глубины магазина уже настигли их, и у них мало времени. Атсуму вынимает биту и бежит. Кита проскакивает через сломанный дверной проём, и Атсуму идёт следом, едва не проломив голову о кусок металла, свисающего с накладной дорожки. Они устремляются к дальней стороне парковки, где находится скопление автомобилей, у большинства из которых дверцы отворены, а окна выломаны. Они останавливаются, тяжело дыша и переводя дух. Кита дёргает его вниз, держа руку на его плече, стоило им скрыться в относительном укрытии. Атсуму прижимается лбом к боку машины, игнорируя жжение металла о его кожу, и просто пытается взять под контроль ритм сердца. Спустя минуту Кита выглядывает через крышу и падает рядом с ним, тяжело выдохнув. — Ты в порядке? — он спрашивает. Атсуму кивает. — Ты? — Да, — Кита дотягивается, цепляясь за футболку, всё ещё обмотанную вокруг кулака Атсуму. Он вскидывает взгляд, не поднимая головы. — И это всё из-за грёбаной футболки? Атсуму прочищает горло и разжимает хватку на ткани, расправляя её, чтобы удостовериться, что на ней нет мозгов щелкуна или еще чего; ткань вышла из схватки поразительно невредимой. Он её складывает и тянет свой ранец, с намерением запихнуть внутрь. — Извини, — говорит он. — Я просто… — «Просто», что? — Кита наседает, как только поднимается на ноги и вновь осторожно оглядывается через крышу машины. Он указывает Атсуму подняться тоже. — Тебе не обязательно обращаться ко мне как к сосунку. — Я начну обращаться к тебе как ко взрослому, когда ты, блять, начнёшь вести себя соответственно. Упрёк действует как надо, ударяя по всем правильным местам, отчего Атсуму злится. Он знаком с Китой чуть меньше, чем год, а тот уже знает все болевые точки, что Атсуму носит как ушибы на собственной коже. Он проглатывает ком, норовящий образоваться в его горле, и не отвечает. Кладёт биту на плечо и следует за Китой, когда тот начинает идти. Атсуму не проронил ни слова, пока они не вернулись в тюрьму. __ Ночное патрулирование скучное и сложное, потому что ему приходится делать это одному. Их только пятеро на данный момент, но они все допускают, что рано или поздно больше выживших появится у их порога. Вот тогда всё станет по-настоящему непросто, однако он не может отрицать, что предвкушает чью-то компанию, кто не является его язвительным братцем или кем-то, кто особо не любит говорить, просто чтобы поговорить, чёрт возьми. Атсуму трёт глаза и стонет в собственные руки. Он хлопает по своим щекам пару раз для верности и вновь склоняется над ограждением. Небо светлеет неторопливо, окрашиваясь с синего в фиолетовый, в пурпурный и оранжевый. Летний зной, похоже, достиг своего пика, сменяясь лёгкой туманностью, что кажется лаской на его опаленном солнцем лице, так же как и служит предвестием приближающейся зиме. Солнце багровеет на горизонте, когда Атсуму слышит знакомое шарканье обуви на лестничных ступеньках. Суна появляется через несколько секунд с мутными глазами, почёсывая спутанные после сна волосы. — Утречка, — произносит он в зевке. — Хей. Атсуму встает, суставы ноют после долгого неподвижного сидения. Он скидывает со своих плеч покрывало и отдаёт Суне, который тотчас в него укутывается. Он выглядит как сонная гусеница. — Слышал, ты опять взбесил Киту. Атсуму пыхтит, едва сдерживая желание топнуть ногой. — Что могу сказать? — цедит он. — Это талант. — Говно талант. — Н-да, спасибо, — Атсуму проскальзывает мимо него вовнутрь башни и идёт к лестнице. — Эй, — произносит Суна прямо перед тем, как его лицо исчезает из виду. — Просто попробуй не делать глупостей. Ты мне больше нравишься живым. Атсуму не знает, как на это ответить. Он изнурён, и ему холодно, а слова Суны заставляют его глаза пощипывать. Он кивает и спускается по ступеням. Он проходится по действиям умывания. Ему слишком холодно, чтобы принять душ в цепенящей воде, протекающей по этим трубам, поэтому он протирается полотенцем и чистит зубы, так как он чувствует себя противно во рту. Надевает трико, хватает одеяло со своей кровати и тащится в комнату Осаму — он намеренно не думает о них, как о тюремных камерах, потому что это слишком угнетающе в некоторые дни. Раньше Осаму спал как убитый, но сейчас малейший звук может потревожить его сон. Он просыпается с резким вздохом, приподнимаясь на локте, и моментально протягивает руку к лому, приваленному к изголовью на земле. — Это я, — Атсуму шепчет, кутая одеяло вокруг плеч, пока Осаму смещает себя ближе к стене, освобождая место для него и поднимая покрывала. Атсуму забирается на слишком тесную постель, растянувшись, затем заводя колени, укладывает голову на плечо Осаму. Раньше он не любил звук сердцебиения: отчего-то у него из-за этого шли мурашки по коже, но сейчас это всё, что дает ему знать, что его брат ещё живой. Осаму освобождает свою руку и запускает пальцы в волосы Атсуму. Они делали так же ещё детьми, деля комнату. Атсуму был подвержен хождению во сне и кошмарам, когда был младше; лунатизм прекратился, стоило ему повзрослеть, но кошмары не особо. Ровно как и то, что он не особо перестал искать утешения у Осаму. Это было чем-то, что смущало его до корней волос в старшей школе, но сейчас у него нет сил, чтобы заботиться о такой херне, больше нет. Он получает утешение там, где только может сыскать, и до тех пор, пока Осаму с готовностью его предлагает, Атсуму будет брать. Он скручивает пальцы на футболке Осаму и считает его дыхание. Сейчас достаточно рано, поэтому Осаму не будет вставать ещё некоторое время. Если Атсуму правильно помнит дни, у него нет никаких обходов до полудня на сегодня. Он будет лежать и позволит Атсуму поспать, пока ему не придётся уйти. Снаружи камеры исходит шорох движения, и Атсуму распахивает глаза. Он знает: здесь ему безопасно и что неспособность Осаму что-либо проспать это гарантирует. Но всё равно он смотрит. Сакуса стоит в коридоре, смотря на них. Окна задёрнуты простынями, обеспечивая темноту и прохладу в достаточной мере, чтобы было комфортно спать, и всё же. Он не знает, может ли Сакуса увидеть, но он поднимает руку с груди Осаму в сонной попытке ею взмахнуть. Сакуса морщит лоб. Он не возвращает жест — не то чтобы Атсуму этого ждал — и уходит без слов. Атсуму уже слишком истощён, чтобы думать, поэтому он закрывает глаза и ждёт, пока не провалится в сон. __ Стоит Атсуму загореться идеей, и она уже так просто не исчезнет. Он не сможет перестать думать об этом, пока не исполнит желаемое либо не попробует и не потерпит поражение. Когда ему удаётся разыскать Киту на западном периметре ограды, тот с Сакусой. На обратной стороне лежит только что убитый щелкун с дырой во лбу — любезность заострённого металлического копья в руке Сакусы. — У нас никогда не будет гостей, если ты продолжишь их убивать, — изрекает Атсуму, подходя. Сакуса не отводит взгляда от щелкуна, но Кита упирается в него усталыми глазами. — Только один? — спрашивает он, приблизившись. — Пока, — отвечает Кита. Атсуму придвигается к ограде. Отверстие во лбу щелкуна чётко в центре и пронзает толстые грибковые наросты, застилающие его глаза — нелёгкая задача для движущейся цели. Он оборачивается и смотрит на сторожевую башню, с которой, несомненно, Сакуса его и приметил. — Сегодня без учебной стрельбы, а? — Не хотел тратить пулю. Сакуса вытирает конец копья о трав с отвращением, заметным даже через маску на его лице. Атсуму чувствует волну гордости от этого. Он поворачивается к Ките. — Можно мне наружу? — Да. Можешь перетащить труп в лес, — отвечает Кита. — Это не то, что я имел в виду. — Я знаю. Атсуму со стоном запрокидывает голову назад. Кита умён, спокоен и собран во всякое время, он и вправду отличный лидер, однако Атсуму ненавидит отчитываться перед кем-либо, не говоря уж о ком-то, кто всего на год старше него самого. — Я просто хочу сбежать в деревню. — Что тебе там нужно? — спрашивает Кита, вздыхая. Атсуму принуждает себя не смотреть на Сакусу, чей взор, по ощущениям, сверлит его лицо. — Мне просто нужно уйти отсюда на минуту. — Почему? Атсуму пыхтит: — Потому что! Неужели мне нужна причина? — Да, — отрезает Кита, прежде чем он наберёт обороты, поднимая руку. — Ты никуда не пойдёшь один. — Я возьму Саму с собой. — Нет, — Атсуму снова запрокидывает голову, обращая взор к небу и прося богов дать ему силы не обернуть руки вокруг шеи Киты и не придушить его на месте. — Возьми Сакусу. — Что? — спрашивает Сакуса, в то время, как Атсуму молвит: — Правда? Кита забирает импровизированное копьё у Сакусы и указывает на мёртвое тело щелкуна. — Избавьтесь от этого сначала. Атсуму улыбается: — Будет сделано. — Подожди… — начинает за Китой Сакуса. — Проследи за ним, — обязывает Кита пониженным и серьёзным тоном. — Удостоверься, что он не сделает ничего невероятно глупого. — Это невозможно, — бурчит Сакуса. Атсуму их игнорирует. — Я займусь трупом. Встречаемся у входа через двадцать минут. — Эй! — Кита зовёт, останавливая его по дороге. — Два часа. Не вынуждай меня идти искать вас. Атсуму отсалютовает ему и спешит убраться, пока тот не передумал. __ Есть условность, которой он и Осаму следуют: они не прощаются друг с другом. Если один из них покидает безопасность двора без второго, они считают необходимым не говорить другому ничего, напоминающего прощание. Обычно он даже не пытается искать Осаму, прежде чем уйти, потому что он не хочет, чтобы их последними воспоминаниями друг о друге было сопливое прощание. Или прощание вообще. Он вооружается и направляется к входным воротам, чтобы встретить Сакусу, который не выглядит таким уж счастливым, лишь ожидая его. Суна выпускает их, задвигая ворота за ними и запирая их. Оказаться по другую сторону ограды как и захватывающе, так и тревожно одновременно. Щелкуны — ведомая угроза; что-то, чего стоит опасаться, но в то же время то, что легко можно отвлечь и убить, когда их не так много. Атсуму соврёт, если скажет, что больше их не боится, но он способен с этим справиться. Люди с другой стороны, другие выжившие — это то, чего он страшится больше всего на свете. Они не встречали другую группу живых людей месяц, может, дольше. Но Атсуму всё ещё чувствует подступающий страх раскрытия их местоположения в тюрьме группой, которая больше, чем они сами. Каждый раз покидая двор, они рискуют оказаться обнаруженными. Тем не менее, они следуют дороге с битым и заросшим травой и дикими цветами асфальтом, так как это всё ещё надежнее, чем брести через лес. Птички на небе щебечут, солнечные лучи пробиваются сквозь листья над головой. Это прекрасный день, жаркий, но не такой удушливо влажный, что не позволял Атсуму дышать. Возле него Сакуса слегка стягивает маску, чтобы стереть пот с носа большим и указательным пальцами. Атсуму смотрит, как он сгибает руку, будто хочет засунуть её в карман, но он этого не делает. Одна рука сжимает копьё, а другая покачивается сбоку, пока они идут. Сакуса ненавидит ближний бой, но он чертовски хорош, когда это требуется. — Кита хочет, чтобы мы проверили солнечные панели на одном доме. Атсуму переводит на него взгляд. — Не вопрос. Они идут дальше в тишине, и ничто, кроме их шагов по разбитому бетону и шелеста листьев, не тревожит их. — Зачем мы это делаем? — спрашивает Сакуса. — Где твой приключенческий дух, Оми-кун? Здесь, наедине с природой, что может быть лучше? Во взгляде, которым Сакуса его смеряет, читается чистейшая злоба; Атсуму сглатывает и отводит глаза. Вершины приземистых, традиционных домов появляются на горизонте вниз по пологому спуску дороги. — Просто хотел уйти на мгновение, — он закидывает биту через плечо отработанным движением, не позволяющим ни одному приделанному гвоздю зацепить его. Он оборачивает свои пальцы о парочку, снова обернувшись к Сакусе. — Я бы сошёл с ума, если бы мне пришлось оставаться там всё время. — Ты уже сошёл с ума, — Сакуса говорит голосом, приглушённым за маской, но так же сдержанно, как и всегда. — Тебе это нравится. Сакуса глядит на него с поднятой бровью, и Атсуму улыбается в ответ. Деревня достаточно старая и, судя по содержимому домов, большинством обитателей являлись пожилые люди. Они пробрались в это место на пути к тюрьме и наведывались сюда неоднократно за провизией, утаскивая покрывала, одежду, кухонную утварь, непортящуюся еду и всё остальное, что им могло пригодиться. Они обчищали каждый дом множество раз и ни разу за это время не наткнулись на щелкуна или живого человека. В трёх домах были тела умерших, но они либо умерли из-за старости или любой другой болезни, так как грибковых наростов обнаружено не было. К сожалению, это была не первая могила, которую рыл Атсуму, и он не позволяет себе думать, будет ли она последней. Они проходят мимо каменных меток, оставленных ими, чтобы отметить неизвестные могилы. Сакуса коротко склоняет голову, Атсуму не смотрит вовсе. Они сперва устремляются к дому, имеющему солнечные батареи, так как это хорошее местечко, как и все, впрочем, чтобы начать. Внутри нет ни намёка на то, что кто-то был здесь с того момента, как они в последний раз ступали тут ногой. Атсуму не может вспомнить, когда это было: недели назад? Месяц? Не то чтобы это имело значение. Сакуса открывает дверь шире, подпирая её ногой, чтобы та за ними не закрылась, а Атсуму стоит наготове, приподняв биту и приняв стойку пошире. Они поджидают. Изнутри не доносится ни звука, ни щёлканья, ни шарканья. Атсуму шагает внутрь первым, и Сакуса идёт прямо за ним, повернувшись в противоположную сторону, соответственно, вставая спиной к спине. Дом такой небольшой величины легко прочесать. Здесь нет лестницы наверх, как и подвала, комнаты — раз-два и обчёлся. Все двери распахнуты, и живым людям некуда спрятаться — они позаботились об этом ещё тогда, когда их группа заглянула сюда первые несколько раз. — Чисто, — сообщает Атсуму. Сакуса оглядывается на него и кивает. — Я иду на крышу. — Я подойду через минуту, — он показывает пальцем через плечо. — Схожу быстренько осмотрюсь. Сакуса задерживает взгляд на мгновение, прежде чем направиться вниз по коридору. Атсуму слышит, как задняя дверь открывается, чувствует, как напряжение отпускает с вошедшим ветерком. Он ждёт с минуту, чтобы убедиться, что Сакуса не зайдёт обратно, перед тем как пуститься в поиски. Он определённо знает, что ему нужно, он просто не совсем уверен, где это искать. Спальня бесполезна. Они до этого осматривали комод и шкаф, под кроватью и копались в прикроватной стойке. Он знает, они унесли большую часть вещей, которые могли пригодиться, но он уверен, что в большинстве, если не в каждом из этих домов, есть то, что ему нужно. И он оказывается прав. В коридорном шкафу он находит полный швейный набор с парой тканевых ножниц и портным мелом. Он застегивает всё внутри своей сумки, затем вновь задвигает дверцу. Сверху слышны шаги Сакусы на крыше. Атсуму выбирается наружу в ясный дневной свет и жалеет, что забыл свои солнечные очки. Он прикладывает руку над глазами и, щурясь, смотрит на крышу. Сакуса присел у одной из солнечных панелей, выглядя озадаченно и раздосадованно. — Эй, — зовёт он. — А как ты туда забрался? Сакуса указывает на угол дома, где находится каменный садовый фонарь. Он высотой примерно в два фута над землёй и имеет относительно плоскую верхушку. Атсуму ставит на неё одну ногу, придавливая, чтобы испытать своим весом, но она не двигается. Он залезает на неё, приставляя другую ногу поверх внешней стороны стены дома и хватается двумя руками о водосточный жёлоб. — Оми-кун, помоги мне подняться. — Я поднялся сюда самостоятельно. Сам разберись. — Ну, я не сраный верзила. Помоги мне. Он протягивает руку, и Сакуса смеряет его пристальным взглядом. — Нет. — Оми-кун, ну же, — Атсуму ноет, шевеля пальцами в воздухе. Сакуса поднимается, чтобы посмотреть на него сверху вниз, но всё, что он собирался сказать, замирает на его устах. Внезапно Сакуса дотягивается и хватает его за руку, потащив наверх так стремительно, что у Атсуму хрустит плечо. Атсуму едва сообразил оттолкнуться от фонаря, чтобы дать себе преимущество, и поднимается коленом на черепицу крыши. Что-то дёргает его за ногу, и сердце Атсуму уходит в пятки; он пальцами впивается в запястье Сакусы. — Твою мать! — кричит он, взбираясь на колени. Сакуса поднимает его на ноги, всё ещё удерживая Атсуму, пока у того не получается отодрать свои пальцы и отпустить. Щелкун старый, судя по стадиям прорастаний на нём, совершенно слепой, он рычит и царапает крышу. — Откуда он вообще взялся? — Я не знаю. — Ты его слышал? Он даже не щёлкал. — Нет, — Сакуса огрызается. Атсуму краем глаза видит, как он весь натянут словно струна, как его горло сжимается, когда он сглатывает; он ненавидит ближний бой. — Нам нужно убить его, либо он просто последует за нами. Рука Атсуму сгибается. Он смотрит по сторонам. — Дерьмо, — бормочет он. — Я выронил биту. Сакуса вздыхает, возвращаясь к солнечной панели, чтобы взять свое копьё.  — Двигайся. — Я разберусь, — Атсуму говорит, вытягивая руку, чтобы его забрать. Сакуса не отдаёт. — Я с ним справлюсь. — Отпусти. — Я справлюсь, Оми, просто… — Отпусти. Сакуса силой тянет, высвобождая копьё из его хватки. Он, должно быть, не ожидает, что Атсуму отпустит так просто, потому что он оступается назад и спотыкается о край солнечной панели. Атсуму пытается его подхватить, но он срывается прямо с крыши, свалившись на цементную садовую дорожку внизу. Щелкун визжит. — Киёми! — Атсуму кричит. Он не думает, он просто спрыгивает за ним с крыши, повалившись на щелкуна, рванувшего к Сакусе. Они сшибаются вниз, выбивая воздух из его легких, мечутся и сталкиваются с Сакусой, который издаёт надрывной вой. Атсуму соскакивает назад и ударяет щелкуна по лицу, опрокидывая его голову и выпуская наружу споры с поврежденных наростов. У Атсуму получается его подсечь, и он пинает со всей силы, отталкивая щелкуна назад, и задерживает дыхание; он сгребает с земли копье и пронизывает им сквозь незащищенную глазницу. Щелкун издал предсмертный, влажный хрип, перед тем как окончательно свалиться на землю. Сакуса на коленях, его лицо напряжено от боли, пока он прижимает правую руку к груди. Атсуму протягивает руку, намереваясь помочь ему встать, и Сакуса хватается за его предплечье, отталкиваясь от него чтобы подняться на ноги. — Ты можешь идти? — Да, — хрипит Сакуса. — Не шевелись, — Атсуму подбегает к обронённой бите и хватает её с земли. — Пошли. Они не проходят и десяти шагов, прежде чем ещё один щелкун с открытой и слюнявой пастью не появляется на виду, выпрастывая руки. — Блять, — ругается Сакуса, но Атсуму уже врезает битой по голове щелкуна, уверяясь, что он рухнет одним точным ударом. — Уходим! — он говорит, вырывая биту. Атсуму приближается к Сакусе, но не прикасается к нему. Они бросаются в бег: Атсуму с оружием в руках, а Сакуса всё ещё прижимает руку к груди. Он время от времени рычит от боли, тревожа ранение шагами. — Рука? — спрашивает Атсуму, замедляясь к моменту, как они поднимаются на холм. Он приостанавливается, чтобы оглянуться, но за ними больше нет щелкунов. Сакуса замедляется в беге около него. — Кисть, — он цедит. Больше ничего и не добавляет, а Атсуму не спрашивает. Кита точно высверлит ему ещё одно отверстие. __ Тем, кто встретил их у ворот, был Суна. Он взглянул на бледное, вспотевшее лицо Сакусы и подрагивающую руку и вздохнул. — Пошли, — говорит он, направляясь в сторону лазарета. Они нашли Суну до того, как встретили Сакусу, ещё до Киты. Может, спустя месяц после первоначальной вспышки. Он и Осаму тогда уже давно покинули город и перебрались в более сельскую местность. Информации о происхождении и путях передачи инфекции всё ещё было ничтожно мало, но наиболее очевидной причиной считались укусы и царапины. У Осаму был жуткий глубокий порез на икре, заработанный в злосчастной попытке забраться на забор. Они прошли по линии заграждения, кончавшейся зоной отчуждения. Это не было военной операцией, по крайней мере, это было ясно, так как всё ещё были живы. Зоны одна за другой были стёрты с лица земли, и это было лишь вопросом времени, когда и эта присоединится к остальным, обратившись в пепел и руины. Осаму был взмокшим от пота и трясся от боли к тому моменту, как они выболтали свой проход в полевой госпиталь, всё больше опираясь на Атсуму ради равновесия, чем идя самостоятельно. Суна был врачом, что встретил их. Он ещё работал на своей ординатуре, пока не лицензированный полностью, чтобы проводить внутреннюю медицину, но был перенаправлен правительством, когда ситуация стала критической. Он был тем, кто наложил шов на рану Осаму без помощи анестетиков, пока Атсуму удерживал его за ногу. Зная, что это займёт не так много времени до того, как военные прибудут в этот полевой госпиталь, как и во все другие, они ушли вскоре, как Осаму оклемался. — В этом случае сдерживание — значит нейтрализация. Они сметают зоны отчуждения и всех внутри, — Атсуму сказал ему тогда, поднимая Осаму на ноги. — Здесь ты не в безопасности. Они убьют и тебя. Когда они ушли, Суна пошёл с ними. И сейчас он аккуратно вытянул руку Сакусы на диагностическом столе в лазарете. Дневной свет яркий достаточно, чтобы он мог видеть, не используя светильник или фонарик. Сакуса всё ещё дышит тяжело, удерживая себя за локоть для надёжности. — Оно, без сомнений, сломано, — говорит Суна, осторожно надавливая на ломкие кости запястья Сакусы. Тот болезненно втянул воздух. — М-да, без сомнений. Он отворачивается от стола и открывает шкафчик. — Я не смогу нормально её вправить, не делая при этом разрез, и я не чувствую себя спокойно, делая это. Риск попадания инфекции намного больше, чем потенциальная польза. — И что же нам делать? — вопрошает Атсуму. Сакуса смотрит на него мгновение, после чего стягивает свою маску под подбородок. — Мне нужно воды. Атсуму кивает, оборачиваясь, чтобы удалиться, но в дверном проёме стоит Кита. Взгляд, которым он его полоснул, острый настолько, что с лёгкостью разрежет сталь. У него в руке металлическая бутылка для воды, которой пользуется Сакуса, и он не сводит глаз с Атсуму, когда подходит ближе. Глаза Суны мимолётно устремляются на Киту, прежде чем он возвращается к наложению шины на руку Сакусы. — Мы просто обеспечим её неподвижность, пока я не смогу придумать, как наложить гипс. Важно, чтобы ты ею вообще не двигал, не то оно может неправильно срастись. Сакуса кивает. Кита передаёт ему его бутылку воды и смотрит на Атсуму поверх взъерошенных кудрей Сакусы. — Почему каждый раз, когда ты удираешь… — Я упал, — перебивает Сакуса, перед тем как сделать глоток. — Это была моя вина. Взор, которым его окинул Кита, говорит, что он собирается не принимать его слова за чистую монету, но Сакуса бы ему не соврал, и они оба это знают. Кита вздохнул. — Ты отвечаешь за патрулирование на башне, пока это не заживет, Сакуса. — Так он не сможет подняться по лестнице. — Тогда ты отвечаешь за патрулирование на башне, — говорит Кита, повернувшись к выходу. — Мне сейчас не до этого. Суна — надо отдать ему должное — не говорит ничего, сконцентрировавшись на накладке шины на кисть Сакусы в тишине. Атсуму уже осточертело чувствовать себя как нашкодившее дитё. Особенно, когда он даже ничего не сделал, как в этот раз. Он пододвигает стул и присаживается возле Сакусы, достаточно близко, чтобы его колено соприкасалось с бедром Сакусы. Он не отпрянул назад, ровно как и Сакуса не подал виду — он слишком занят, пытаясь дышать. Атсуму не сводит с него глаз, даже когда болезненный взгляд Сакусы встречается с его. Атсуму хочет до него дотронуться, но он удерживает сложенные накрепко руки на коленях. Если бы он не видел собственными глазами, он бы подумал, что вообразил это, когда нога Сакусы протиснулась между его. Медленно, осторожно он тянется и стискивает край рубашки Сакусы. — Это будет больно, — говорит Суна, тотчас стягивая фиксатор, не давая Сакусе времени напрячься. Сакуса роняет голову подбородком к груди и испускает прерывистый, полный боли выдох. Его вторая рука внезапно падает и хватается за руку Атсуму. Он крепко стискивает, и Атсуму сжимает в ответ. Сакуса удерживает, пока Суна не отпускает его руку, проверяя тугость шины, мягко надавливая по краям, где она располагается на ладони Сакусы. Атсуму касается кончиками пальцев бедра Сакусы, тщательно вглядываясь в его потное, бледное лицо. Ему кажется, что Сакуса кивнул ему, но он не может быть уверен. Во всяком случае, он не имеет понятия, что это может значить. __ Атсуму идёт из лазарета к башне, потому что Осаму на патрулировании. Он не говорит ничего, однако Осаму может мгновенно определить, что что-то не так. Атсуму присаживается близко к нему, и Осаму пинает его за ногу, когда те повисают с края платформы. — Что происходит? История целиком изливается в одном несчастном, беспрерывном предложении. Он кладёт локти на колени и утыкается лицом в собственные руки, когда добирается до части, где Сакуса ломает запястье. Осаму слушает, в кои-то веки держа свой большой рот на замке. Он особо ничего не говорит, когда Атсуму наконец замолкает. Как ни крути, здесь не о чем говорить. Ничто не заставит его чувствовать себя лучше после того, как он оказался отчасти ответственным за перелом кисти Сакусы. Смена Атсуму приходит, когда кончаются часы Осаму. Его брат провёл вечность под дневным солнцем, его щёки порозовели, а переносица снова опалена. Он встаёт и потягивается. — Хочешь, чтобы я остался с тобой? Атсуму мотает головой, щурясь на него. — Не, иди уже. — Я принесу тебе немного воды, — говорит Осаму, дотянувшись и сжав его плечо. По лестничным ступенькам переступают ногами, и Атсуму врезается головой о поручень. Он сейчас не в настроении для лекции, и он в курсе, что это Кита прибыл вновь, чтобы откусить от него кусочек. Он делает выдох, и Осаму ерошит его волосы, перед тем как отступить. Они обмениваются репликами в сторожевой комнате, после чего Осаму спускается по лестнице, оставляя Атсуму наедине с Китой. Он не утруждает себя взглянуть, стоит Ките оказаться возле него.  — Не против, если я присяду? Атсуму пожимает плечами: — Да хоть на голове стой. Кита опускается около него, не так близко, как Осаму, и всё равно в пределах досягаемости; его колени хрустят, и он жалуется по большей части самому себе: — Старею. Атсуму не отвечает — он ждёт, пока Кита начнет толковать. В итоге Кита прочищает горло, и Атсуму прикрывает веки. — Ты знал, что у меня была сестра? — спрашивает он. Атсуму смотрит на него, совершенно сбитый с толку. — Нет? — произносит он, и это выходит как вопрос. Кита кивает, взглянув на него, прежде чем снова воззриться на поляну за пределами ограждения. — Ей было двенадцать, когда это произошло. Я был в университете и вернулся домой, чтобы найти её. Наши родители погибли сразу, и она была одна. Атсуму медленно выпрямляется. Он никогда не слышал, чтобы Кита рассказывал о своей жизни до вспышки эпидемии. — Она была со мной лишь неделю, когда нас атаковала группа выживших. Они забрали всё, что у нас было, и оставили в лесу. Атсуму чувствует себя так, будто должен что-то сказать, но не имеет и малейшего понятия что; он не хочет слышать всего этого. Это заставляет его грудь сжиматься от чего-то, похожего на панику, поскольку он знает, чем все кончится. Так рано или поздно кончаются все их истории. — Я взял её в город. Мне следовало оставить её позади, но мне было страшно от того, что могло произойти, если бы я не проследил за ней, — он опускает глаза на свои руки на долю мгновения, а потом вновь на периметр ограждения. — И нас настигли щелкуны. Её укусили, — он качает головой. — Она была такой маленькой, это не заняло много времени… часа три, может, четыре. Я должен был оставить её позади. — Почему ты рассказываешь мне это? — произносит Атсуму сиплым голосом. Кита притягивает одно колено и поворачивается, чтобы посмотреть на Атсуму прямо. — Потому что ты порывистый и импульсивный, и каждый раз, когда ты уходишь, я тревожусь, что тебя убьют. Глаза Атсуму неловко покалывает, и он отворачивается. — Я хочу, чтобы ты понял, почему я всё время втолковываю тебе это и почему мне нужно, чтобы ты исправился. Атсуму трет свой нос, пока кожу не начинает саднить. Рука Киты опускается между его лопаток, большая и тёплая, недолго гладит по спине, прежде чем исчезнуть. — У каждого из нас есть свои мертвецы за собой. Я не хочу, чтобы ты стал моим следующим. — Чёрт, — Атсуму молвит влажно, слово звучит как смешок. Он трёт глаза пальцами. — Я не собираюсь умирать, Кита. — Я очень на это надеюсь, Атсуму, — его голос звучит мягче, чем в последнее время, когда он обращался к нему. — Пожалуйста, поменьше всякой херни, ладно? Атсуму кивает, прикусив губу, так как не доверяет собственному голосу оставаться ровным. Кита притягивает его за голову и прижимается губами к виску. Никто из них не разрывает тишину. Кита остаётся ненадолго, притворяясь, что не слышит, как Атсуму время от времени сопит; он уходит, как только Осаму возвращается с обещанной водой. Атсуму бы соврал, если бы сказал, что не чувствует себя чуточку лучше. __ В ту ночь Атсуму сцепляет зубы и принимает ледяной душ. Если у них когда-нибудь получится установить те солнечные панели из деревни здесь, он думает, что с радостью незамедлительно обожжёт собственную кожу в самом горячем душе, который он сможет настроить. Он окоченел до костей к тому моменту, как выбрался из душевой, несмотря на то, что он умудрился намылиться и вымыть волосы примерно за полторы минуты. Кита на ночном патрулировании. Осаму спит, а Суна читает в своей комнате с походной лампой, работающей на солнечной энергии. Он поднимает взгляд, когда Атсуму проходит мимо, тихо отзываясь: — Спокойной, Тсуму. Атсуму останавливается у своей кровати, по рукам и ногам бегут мурашки. Он не может решить, залезть ли в постель или ему больше хочется опять забраться в кровать к Осаму. Он должен быть в состоянии уснуть в одиночестве. Он не должен быть вынужденным искать утешение у брата каждую вторую ночь словно ребёнок. И, вероятно, он бы и не искал, если бы они не жили в покинутой тюрьме в апокалиптическом кошмарном мире. Да пошло все к херам. Он хватает своё одеяло и выходит из комнаты. Он обомлел с испуга от Сакусы, стоящего в коридоре. — Проклятье, Оми, — ахает он, пытаясь утихомирить голос и колотящееся сердце. Сакуса никак не реагирует. В одной руке он держит фонарик, другую прижимает к животу, как если бы боялся её потревожить. Атсуму бы точно боялся. — Идёшь спать? — спрашивает он, даже если это и так очевидно. Сакуса направляет свет фонарика в свою комнату, склонив голову в сторону двери. Атсуму надеется, что он всё понял правильно, когда он проходит по коридору и входит в камеру Сакусы. Он отходит подальше, впуская Сакусу. У него у кровати фонарь на солнечных батареях, которую он применяет вместо фонарика, выключив последнее, чтобы сэкономить батарею. — Присядь, — говорит тот, глянув в сторону края кровати, пока ставит фонарь на табуретку у изголовья. Сердце Атсуму вновь пускается вскачь. Он осторожно садится у самого края кровати Сакусы, подмечая то, насколько тщательно она заправлена, с покрывалами, аккуратно натянутыми на матрац. Атсуму почти жаль их мять, когда он садится. Сакуса опускает на колени запястье с наложенной шиной. — Спасибо тебе, — отчётливо произносит он. — За… ранее. Брови Атсуму медленно ползут на лоб и щёки мгновенно вспыхивают. Он благодарен, что в комнате полумрак, потому что он думает, что мог бы заполыхать, если бы Сакуса отпустил на этот счёт комментарий. — Пожалуйста, — говорит он тихо. После чего следует: — И мне жаль. — Почему? — Мне нужно было идти одному. — Ты не выходишь наружу один. Его голос твёрдый и тихий, и это заставляет предплечья Атсуму покрыться мурашками. — Ты пострадал из-за меня. — Я упал с крыши, — спокойно заявляет Сакуса. Атсуму пожимает плечами, смотря вниз на свои руки; он не так отчётливо видит свои ногти, но при этом вонзается в кутикулу пальца. — Всё же. — Всё же ничего. Это была моя вина. Если Кита начнёт придираться… — Нет, он… он не придирался. Сакуса кивает. Оба замолкают на время, и Атсуму чувствует нужду заполнить тишину между ними словами, не потому что он не знает, как молчать с Сакусой, а потому что он не хочет молчать. Спустя мгновение он сдирает кутикулу слишком сильно, и оно саднит до чёртиков; он суёт палец в рот. Сакуса всё ещё смотрит на него, его выражение слишком сложно разобрать в темноте. Он вдыхает, как будто хочет что-то сказать, но останавливается и не нарушает тишину. — Мне следует… идти спать, — в конечном итоге выдаёт Атсуму. Сакуса кивает снова, и Атсуму поднимается, забирая своё одеяло с собой. — Скажи мне, что ты хотя бы нашёл то, что искал, — произносит Сакуса, как только Атсуму подходит к двери. Швейный набор, втиснутый в его рюкзак, который он бросил в своей комнате ещё когда уходил в лазарет, совершенно вылетел из головы Атсуму. Главная причина их похода в деревню, единственная причина, по которой у Сакусы на данный момент наложена шина на сломанной кисти. Он сглатывает и кивает. — Да, я нашёл. Спасибо. Сакуса смотрит на него короткое мгновение своими совершенно нечитаемыми тёмными глазами. — Спокойной ночи, Атсуму, — в итоге говорит он. — Спокойной ночи, Оми, — его голос едва ли шелестит. Атсуму тащит своё одеяло обратно в свою комнату и останавливается у дверного проёма на минуту, всё ещё напряжённо внутренне борясь. Отчитывая себя. Ему двадцать три года, ему не нужно лезть в постель к своему брату, потому что он не хочет быть один. Сцепив зубы, он врезается лбом в дверной проём пару раз. Простыни — холодные, и Атсуму иррационально зол на себя за то, насколько он хочет встать и пойти к Осаму. Он скован, напряжён и абсолютно, блять, измотан, но никак не ближе ко сну, когда звук со стороны его двери заставляет его оторвать голову от подушки. — Двигайся, — шепчет Осаму, похлопывая его рукой во тьме. Атсуму сдвигается к стене, пальцы на ногах поджимаются от последовавшего потока холодного воздуха, как только Осаму поднял покрывала и забрался под них. — Иди сюда, — говорит он устало, поднимая руку и давая возможность Атсуму прильнуть к нему. Он на стороне, противоположной сердцу Осаму, но он всё ещё может слышать его биение, стоит прижаться ухом к его груди. Оно знакомое, и оно утешает, и он незамедлительно начинает расслабляться: напряжение в теле отпускает. Он прикрывает глаза и устраивается поудобнее; он не перестаёт думать, пока не произносит: — Люблю тебя, Саму. Ладонь сжимается на его плече. — Тоже люблю тебя, неудачник. Теперь — спи. Атсуму не имеет проблем со следованием указам. __ Пока Сакуса вне исполнения, всем остальным приходится удвоить свои часы на сторожевой башне. Кита на самом деле не подводит черту и не оставляет его полностью ответственным за смены Сакусы, разделив их поровну между них четверых. Хоть на сей раз Атсуму и вправду не против. Башня — самое изолированное место на территории тюрьмы, и это единственное место, где он не волнуется, что кто-то может к нему подкрасться или увидеть, чем он занят. Атсуму не прошил ни единого стежка за всю свою жизнь. Он никогда не проводил нитку через ушко иголки или разрезал ткань, или сделал что-то хотя бы отдалённо напоминающее шитьё. Поэтому он проводит меньше времени, чем ему положено, действительно следя за периметром и больше времени кромсая старые тюремные комбинезоны, и учит себя шить. Дела продвигаются медленно. Атсуму не имеет прирождённого дара схватывать всё на лету, и это удручает, но он рад, что решил сначала потренироваться, прежде чем перейти к материалу, который он непосредственно планирует использовать. Он потерял счёт тому, сколько раз себя уколол, его мел скатился с платформы и исчез в траве внизу, и одна из его действительно приемлемых попыток унеслась с внезапным порывом ветра и перелетела через ограждение. К концу первой недели он настолько обозлён, что хочет отказаться от всей этой затеи. Если бы не Суна, поймавший его на горячем, он, вероятно, так бы и поступил. Ему не остается ничего, кроме как поведать Суне правду о том, что он пытается сделать, даже если его лицо пылает так, что его кожа может просто-напросто расплавиться. Суна, в свою очередь, просто забирает у него клубок ткани и разглаживает её у себя на бедре. — Игла, — просит он, протянув руку. Атсуму отдает её ему без единого слова. — Что бы это ни было, но стачной шов явно подойдет больше, чем это, — используя ножницы, он распарывает шов, над которым Атсуму прокорпел целый час, и пододвигается ближе к нему. — Это такая докторская тема? Суна улыбается краями губ: — Это швейная тема. Моя бабуля научила меня. Атсуму лишь кивает, потому что не знает, что сказать. — У тебя есть ещё одна игла? — Ага. — Отлично, — говорит он. — Сперва смотри, как делаю я, потом попробуй сам. Из всех навыков, что Атсуму приобрёл с начала конца света, этот, пожалуй, самый расслабляющий. И раздражающий. Но его следующая попытка выходит лучше, чем последняя; к концу второй недели он чувствует себя достаточно уверенно, чтобы решиться разрезать футболку, которую он унёс из магазина спорттоваров для конечного продукта. Если Суна следит за его успехами, тогда никто больше и не обязан знать. Никто никогда и не узнает, если Атсуму может на это как-то повлиять. Никто, в особенности не Осаму. __ Всё то дополнительное время, которое Атсуму проводит на сторожевой башне, замечательно по нескольким причинам. У него огромная куча времени на то, чтобы работать над своим швейным проектом без лишних глаз; он может наблюдать за Сакусой, совершающим обход по периметру, без Осаму под боком, называющим его стрёмным, а ещё он превосходно изучает рельеф местности. Он думает, что сможет пройти по территории с завязанными глазами или, что ближе к реальности, под покровом кромешной ночи. Он надеется, что этого не случится, но это и вправду может когда-нибудь пригодиться. Скользя взглядом по вершине тюрьмы, он замечает дверь для персонала. Если бы он когда-нибудь об этом размышлял, логика подсказала бы ему, что, очевидно, есть какой-то способ выйти на крышу. Там находятся и кондиционеры, и вытяжные вентиляторы, но у них никогда не было причины искать пути наверх. Он помнит, что видел дверь, обозначенную «обслуживание» в одном из неиспользуемых тюремных корпусов, и он задумывается, это ли то, что ему нужно. Атсуму хочет забраться на крышу ради любопытства или из-за откровенной скуки. Стоит ему загореться идеей, и она так просто его не отпустит. Это отнюдь не удивительно; удивительно то, что, когда он хватает фонарик и направляется вглубь тёмных коридоров, Сакуса идёт с ним. — Ты переживаешь обо мне, Оми-кун? — спрашивает он, и его голос отдаётся эхом по пустому блоку. Здесь немного мрачно, абсолютно пусто и полностью темно, после того как они перекрыли все окна, чтобы как-то отрегулировать температуру в здании. Присутствует инстинктивное напряжение, которое сложно игнорировать, подсказывающее, что щелкуны могут быть где угодно, несмотря на факт того, что они всё зачистили месяцами ранее. — Нет. Просто иду, чтобы отомстить, столкнув тебя с крыши. Смешок Атсуму больше похож на фырканье, чем на что-то ещё. Дверь находится в пустом кабинете в конце коридора; она, конечно же, заперта, но у Атсуму есть связка ключей, которую он спёр из комнаты Киты. Требуется несколько попыток, чтобы найти подходящую, но в конце концов замок щёлкает и ручка поддаётся. — Я тебя не сталкивал. Более того, я спрыгнул к верной гибели, чтобы спасти тебя.  — Я считаю, «верная гибель» — значит смерть. Они выходят на лестничный пролёт, который ведёт только вверх. Атсуму оставил биту у себя в комнате, но его охотничий нож у него в руке, так как инстинкты подавить сложно. Сакуса держит фонарик, выводя их наверх, но Атсуму знает, что у него при себе также пистолет. Тюрьма состоит лишь из двух ярусов — относительно небольшое здание, в принципе. Им не нужно долго подниматься, прежде чем Атсуму перебирает ключи, чтобы открыть дверь с надписью «выход на крышу». Петли скрипят, но дверь отпирается легко. Ступить на крышу — почти то же самое, что оторваться от земли целиком. Здесь больше площади для передвижения, чем на платформе сторожевой башни, и клонящееся к закату солнце всё ещё светит достаточно, чтобы видеть. Воздух по-прежнему тёплый, а прохладный ветер веет почти беспрестанно, трепля их волосы, пока они проходят к одному краю. Крыша обрамлена выступом высотой по грудь, и Атсуму к ней прислоняется локтями и закрывает глаза, глубоко вдыхая. Сакуса прав, качество воздуха всё лучше, чем выше ты забираешься. Сакуса встаёт рядом с ним, оглядываясь вокруг, ветер сдувает его волосы со лба, оставляя его лицо и родинки над бровью открытыми взору. Он так чертовски красив, что у Атсуму щемит в груди, если он смотрит подолгу, поэтому он не смотрит. Его пальцы зависают в воздухе, когда он облокачивается на выступ, устраиваясь удобнее. В тихие моменты, как эти, сложно поверить, что мир снаружи пошёл под откос. Особенно, когда они живут в относительной безопасности. Спустя мгновение Сакуса приподнимает руку и снимает маску, расправив её, перед тем как положить в задний карман. Футболка на нём белая, с длинными рукавами и широким, открытым воротом, к которому привязана его шина, давая возможность прислониться к ограждению, не прикасаясь к нему напрямую. — Здорово, — говорит Атсуму, снова прикрыв веки и подняв лицо к ветру. Сакуса безмолвен так долго, что Атсуму и не думает, что тот собирается отвечать. — Да, — произносит он в итоге. Когда Атсуму открывает глаза, Сакуса смотрит на него. Он не отворачивается, как Атсуму бы, вероятно, поступил, если бы оказался тем, кого заметили наблюдающим. Жар начинает обжигать кожу сзади его шеи, и это точно не из-за заходящего солнца. Он опускает взгляд, перебирая пальцами в потоке ветра. — Оми, — Атсуму вынуждает себя сказать. — Хм-м? Он сглатывает. — Я, э-э-э… У меня есть кое-что для тебя, и если ты станешь смеяться надо мной, я сломаю твоё второе запястье. Сакуса моргает, и Атсуму почти что просит прощение, но потом Сакуса смеётся настоящим, непритворным смехом, тихо, но не менее искренне. Он никогда раньше не слышал, как Сакуса смеётся, и это заставляет его сердце беспокойно трепетать в груди. Он сделал это. Он рассмешил Сакусу, и он вмиг стал зависимым от этого звука. Атсуму был прав, у него и вправду есть ямочки. — Ладно, — говорит Сакуса, его улыбка погасла, но лицо кажется расслабленным, непринуждённым. — Ради чего теперь я рискую собственной жизнью? Атсуму пыхтит. — Ну, теперь я даже не знаю, заслуживаешь ли ты это. Сакуса поворачивается к нему, упираясь локтем на ограду и приподняв бровь. — Помнишь, что я говорил о мести? Это… это заигрывание. Верно? Атсуму почти боится надеяться, но он всегда имел львиную долю храбрости глупца, согласно окружающим его людям. Он вынимает маску, которую он собственноручно сшил из дышащей ткани футболки, и расправляет её, протягивая. Сакуса смотрит вниз на его руки, наблюдая, не тянется в ответ, чтобы взять, даже когда Атсуму протягивает её для него. — Я сделал её. Это должно быть очевидно по белой клыкастой улыбке, которую он так усердно рисовал, после того как Суна предложил ничего дополнительного не нашивать. Пришитые верёвочки красного цвета славно контрастируют с черной тканью. Он сам её не примерял, так как осведомлён о том, как Сакуса относится к людям, трогающим его и его вещи, но он приставил её у лица перед зеркалом в ванной, и он думает, что она выглядит нереально круто. Сакуса не двигается, чтобы принять её, или не поднимает глаза, чтобы посмотреть на него, и через мгновение руки Атсуму начинают немного подрагивать. — Если ты не избавишь меня от моих страданий здесь и сейчас, я скину себя с этой крыши добровольно вместо тебя. Резкий выдох от Сакусы, и он всё ещё не поднимает взгляд, но протягивает левую руку и берёт маску из рук Атсуму. Кончики пальцев касаются его ладони, и Атсуму сгибает пальцы вовнутрь, сжимая в кулак, опуская её вниз. — Почему ты это сделал? — спрашивает Сакуса. — Потому что в конечном счёте у тебя снова кончатся маски, — он засовывает руки в карманы и прислоняется к стене. — Я сообразил, что ты можешь заново воспользоваться этой. Достаточно лишь постирать. — Нет, я имею в виду, почему? Атсуму знает, в чём разница между вопросами, но он всё ещё не до конца уверен, как на него ответить. Вместо этого он пожимает плечами и смотрит себе под ноги. — Я не знаю, — бормочет он. — Постарайся ещё раз, — говорит ему Сакуса, встречаясь с ним глазами. Что-то в его взгляде мрачное и тяжёлое, и это заставляет Атсуму желать умолкнуть и не говорить больше ни слова. Он выдыхает: — Зачем ещё кто-то станет утруждаться делать что-то для тебя? Сакуса продолжает на него смотреть. — Ты мне нравишься, — наконец говорит Атсуму подавленным голосом. — Ты это знаешь. — Я тебе нравлюсь, — повторяет Сакуса, так же тихо, если не больше. — Да. Сакуса снова смотрит на маску, сжимая её в кулаке. — А ты в этом уверен? — Что? — Ты уверен, что это я? Ты уверен, что это не из-за того факта, что здесь лишь четверо других людей, помимо тебя, и один из них твой брат? Обвинение бьёт как удар под дых. Атсуму может почувствовать, как его желудок падает куда-то вниз, как собственное лицо ожесточается. Он хочет вырвать маску из рук Сакусы и разорвать в клочья. Он сжимает зубы, глаза щиплет от слёз. Унижение хлестнуло жаром, и его щеки пламенеют от стыда. — Уверен ли я? Ты, блять, издеваешься? — Атсуму скалится, ощетинившись в отместку. — Пошёл ты, Киёми. Он, не говоря больше ни слова, отталкивается от стены и тащится к выходу с крыши, намеренный вернуться обратно к себе в комнату, чтобы изнывать до ужина. Или найти Осаму и причитать. Или просто как можно дальше убраться от Сакусы. — Атсуму. Он продолжает идти. — Атсуму! — Чего? — он не выдержал, повернувшись. Сакуса на полпути через крышу направился к противоположной её части. Он упирается обеими руками о выступ, всматриваясь в поле. — Сакуса? Атсуму проходит расстояние между ними и становится около Сакусы, смотря по направлению его взгляда. Что-то движется в траве у ограждений. И их множество. — Щелкуны? — спрашивает Атсуму сдержанным голосом. Легче переключиться, заглушить часть мозга, обозлённую на Сакусу, и сконцентрироваться на том, что нужно сделать, чтобы защититься. — Похоже на то. Атсуму постукивает костяшками пальцев по выступу. — Я пошёл за Китой, — бросает он, отвернувшись от стены, и снова идёт к двери. — Атсуму, — зовёт его Сакуса. — Не сейчас. Атсуму не знает, даёт ли это понять его голос, но прямо сейчас перед ними стоят более насущные проблемы. Сакуса не отвечает, и Атсуму идёт дальше. __ Избегать кого-то, с кем ты не хочешь говорить, весьма затруднительно, когда вы проживаете в том же замкнутом пространстве, что и другой, едите за одним столом и обязаны регулярно обмениваться информацией и докладами. Атсуму всё же проделывает похвальную работу, не находясь один на один с Сакусой уже несколько дней. Он всё время умудряется появляться с кем-то из остальных всякий раз, когда им нужно как-то взаимодействовать; хотя он старается избегать того, чтобы другим присутствующим являлся Осаму, который всецело бездушен к его ситуации. У него чешутся руки сделать что-то, быть хоть как-то полезным. Уже прошло несколько месяцев, как они пребывают под защитой в тюрьме. Проведя полгода в бегах, постоянно оглядываясь за плечо и вздрагивая от каждого малейшего шума, потеряв последние крупицы понятия защищённости, которые он имел, и тревожась за брата… отсиживаться часами на месте кажется Атсуму неправильным. У них всё в порядке, и они по-настоящему сами по себе. Он знает это, они все знают. Все, кому Атсуму может довериться, находятся в этой тюрьме с ним. Они всё, что у него есть, и он тоже для них значим. Загвоздка в том, что он хочет быть кем-то большим для Сакусы. Атсуму не может сказать, тщетно ли всё это или не совсем. Ему, по крайней мере, так не кажется. Острые углы Сакусы понемногу сгладились по отношению ко всем, и, возможно, в этом и проблема. Он доверяет Атсуму свою спину, он подпускает его ближе во время затишья, он не отскакивает от касаний Атсуму, словно от огня, больше нет. Может быть, он Атсуму за это корит, может быть, он корит их всех. Они все знакомы с этим душераздирающим чувством потери близкого, и развитие новой привязанности — игра, не стоящая свеч. Сакусу невозможно осуждать за нежелание терять что-то ещё. И всё равно он не предпринял никаких попыток отдать Атсуму маску, которую он ему сшил, и это, ему кажется, что-то да должно значить. И даже если он ошибается, то это лишь вопрос времени, когда их принудят спеться, потому что в их группе нет места разногласиям. Есть лишь один способ продолжить выживать, и это — выживать слаженно, и Атсуму не настолько глуп, чтобы это не понимать. Он смирится, если Сакуса его отвергнет. Со временем. Спустя неделю со дня, как они поссорились на крыше, когда Атсуму пребывал на сторожевой башне, Сакуса нашёл его одного. Привычное шарканье ботинок по ступенькам лестницы прекрасно до него доходит ещё до того, как он понимает, кто идет. В прошлом медленный, неровный шаг должен был предупредить его бы, так как Сакуса до сих пор может пользоваться лишь одной рукой, чтобы подняться. Стоило ему увидеть чёрную волнистую копну волос Сакусы над люком, как он ринулся к нему, чтобы помочь. — Что ты, чёрт побери, делаешь? Сакуса только глухо рычит, в то время как Атсуму берёт его за руку и подсобляет ему весь оставшийся путь наверх. Он не вырывается из хватки Атсуму даже с твёрдой почвой под ногами. Атсуму отпускает, прежде чем Сакуса заставит его это сделать, отшагнув назад и окинув его беглым взглядом сверху вниз. Маска, которую сделал Атсуму, находится у него под подбородком, красные верёвочки перетянуты за уши. У Атсуму вспыхивает шея, и он отходит дальше, назад на платформу, и опирается о перила. Ещё достаточно рано и промозгло, капельки росы искрятся на решётчатом настиле платформы и траве под ней; солнце только-только взошло над горизонтом. Он не ожидал, что кто-то проснётся так рано, не говоря уже о том, что кто-то к нему заглянет. Он даже и не заметил, как Сакуса подошёл. Вероятно, Атсуму не самый лучший дозорный, но он точно не собирается делиться этим направо-налево. Сакуса набросил полотенце, которое он здесь хранит, на отсыревшие перила, и опустил на него руку с наложенной шиной. Как и в любой другой ситуации, Атсуму испытывает нужду заговорить первым. Он не может терпеть неловкое молчание, и волна напряжения подталкивает его заполнить эту образовавшуюся пустоту. Закусив нижнюю губу, он сдерживает это желание, ведь в этот раз он хочет избежать разговоров, чреватых последствиями. Через несколько минут гнетущей тишины Сакуса вздохнул и взглянул на него. — Мне жаль, если то, что я сказал, тебя обидело. Атсуму засмеялся, но как-то слабо, и за смехом ничего нет. — Какое-то дерьмовое извинение, Оми-Оми. — Я ненавижу, когда ты меня так называешь. — Ну, я ненавижу когда ты намекаешь, будто бы я не знаю, чего я хочу. Или кого я хочу, — он смахивает пальцем каплю влаги, что собралась на заржавевшей выемке на перилах. — Я не думаю, что ты пресс-бокс горячий. Сакуса поднимает бровь. — Я не знаю, что это значит. — Что ты привлекателен только из-за нехватки иных вариантов. Сакуса издаёт звук понимания, напоминающий глухое мычание. — Это всё, что ты пришёл сказать? — Нет. — Что же, удиви меня, Оми-Оми. — Ты выводишь меня из себя. Атсуму усмехается и трёт лицо. — Ты шумный и чрезмерно тактильный, и всё, что ты делаешь, тормошит мою тревожность. — Я как будто говорю с Китой. — И я всё равно хочу быть с тобой. Атсуму оглядывается на него, медленно выпрямившись, но своим взором Сакуса пригвоздил его к месту. — Оу, — произносит Атсуму. Сакуса тяжело вздохнул, его дыхание паром клубится в воздухе. — Я и до эпидемии ничего подобного не делал, и я определённо не знаю, как это делать сейчас. Или следует ли делать вообще, — он указал наружу здоровой рукой. — Оглянись вокруг, Атсуму. — Мы в безопасности. — Это пока, — уступает Сакуса. — Я плохо схожусь с людьми. Атсуму повёл одним плечом, приблизившись на полшага, но не решившись к нему прикоснуться. Он понизил голос: — От тебя никто и не требует сходиться «с людьми», тебе лишь нужно сойтись со мной. — Не знаю, смогу ли я. — Ты уже смог. Он опускает взгляд и перебирает пальцами волосы, убирая пряди за ухо — ему правда нужно, чтобы Осаму их для него остриг. Он с удивлением поднимает взгляд от касания пальцем внешней стороны его ладони. — Я не думаю, что у тебя достаточно терпения, — Сакуса говорит беззлобно, только констатируя факт. Атсуму сглатывает. — Я научился шить ради тебя, Оми. Сакуса склоняет голову набок, созерцая Атсуму, глазами блуждая по его лицу. Атсуму замирает и позволяет ему смотреть, желая, чтобы он нашёл то, что ищет, надеясь на это. Кончики пальцев проходятся по тонкой коже его запястья и опускаются к ладони. Атсуму разомкнул пальцы, и Сакуса своими скользнул между ними, прежде чем отнять. Вместо того, чтобы быть оттолкнутым, Атсуму смелеет. — Можно я… — начинает он, останавливая себя на полуслове и закусив губу. Сакуса никак не отвечает, не отстраняется, даже когда Атсуму неторопливо поднимает руки, чтобы поднять ткань сделанной им маски на рот и нос Сакусы. Сакуса не двигается, когда Атсуму приподнимается на носочки и прижимается ртом ко рту Сакусы через маску. Резкий вдох — и пальцы вновь слабо касаются собственных. Атсуму жалеет, что не может ощутить вкус рта Сакусы, почувствовать его губы, сталкиваясь зубами и языками, однако он сполна наслаждается краской, залившей скулы Сакусы над маской. Атсуму чувствует себя так, словно ему удалось ускользнуть с тем, что ему не предназначалось, но Сакуса, похоже, не возражает. — Ты мне нравишься таким, какой есть, Оми, — он пожимает плечами. — Мне больше и не нужно. Боже, у меня зачастую даже нет сил, чтобы он встал, в любом случае. Сакуса опускает голову, покачивая ею. — Ты идиот. Он звучит серьёзно, когда произносит это, вынимая руку из его ладони, и на секунду Атсуму думает, что окончательно облажался. Сакуса цепляет ткань маски, сдёргивая её под подбородок, и наклоняется, чтобы поцеловать Атсуму прямо в губы. Поцелуй совершенно обычный и невинный, и Сакуса больше никак к нему не притрагивается, но это, чёрт возьми, лучший поцелуй в жизни Атсуму. Он прижимается к губам Сакусы своими, пока Сакуса не отстраняется, посмотрев ему в глаза. — Всё может только этим и ограничиться. Не важно, насколько ты терпелив. Атсуму приходится прочистить горло, прежде чем он снова может заговорить. Его чуть ли не подташнивает от того, как у него скрутило все внутренности от волнения из-за того, что Сакуса действительно его поцеловал по-настоящему. — Ладно, — произносит он, его голос осип больше, чем он бы хотел от одного лишь поцелуя. Атсуму отворачивается, цепляется обоими руками о перила и делает выдох. — Порядок, — говорит он по большей части себе. — Всё в порядке. Ты в порядке? Сакуса закатил глаза, но на его лице нет той обычной напряжённости, нет искажающих линий вокруг глаз или изогнутых вниз краёв губ. — Приятного тебе времяпровождения. — Постой, ты не останешься? — Исключено. Я иду обратно спать. Атсуму вскинул руками, когда Сакуса направился к лестнице. — Серьёзно, Оми-Оми? — Перестань меня так называть. Несмотря на желание насладиться тем, как Сакуса затрудняется опуститься по лестнице одной рукой, Атсуму действительно не хочет лицезреть, как тот падет преждевременной смертью. Поэтому он вступается и предлагает руку, которую Сакуса принимает, упрочившись на ступеньках и отпуская, чтобы взяться за верхние поручни. — Не знаю, перед кем бы я больше боялся спалиться вот так вот, взбираясь по лестнице, Китой или Суной.  — Суной, — говорит Сакуса без колебаний. — Подожди секунду. Атсуму садится на корточки, пока их глаза будут находиться на одном уровне. Осторожно он цепляет ткань его маски и надевает на него обратно. Он был прав, она выглядит круто. Атсуму улыбается и, судя по лучикам глаз Сакусы, он тоже. — Добрых снов. Сакуса кивает и медленно опускается по лестнице. Атсуму следит за ним весь путь вниз, машет рукой, когда он становится на землю и смотрит вверх на него через люк. __ Невзирая на действующее правило, запрещающее уходить больше чем двум за раз, один Сакуса остаётся позади, когда они отправляются в деревню за солнечными панелями. Выражение на его лице пугающе грозное, стоит Ките сказать, что он не идёт. Правая рука Сакусы — доминирующая, и без неё он уязвим; он делает их всех уязвимыми. Атсуму подмигивает ему на пути к выходу: — Мы туда и обратно, Оми. — Так и быть, — он бурчит, захлопнув за ними ворота и защёлкнув замок на месте. Оглянувшись за плечо уже в третий раз, он чувствует, как ладонь Осаму за щёку поворачивает вперёд его лицо. — Сконцентрируйся, Ромео, — говорит он. Атсуму закидывает свою биту на плечо и кивает. Очевидно, что присутствовала активность в деревне, и она, по всей видимости, не принадлежит щелкунам. Они все немного заведены, пока Осаму забирается на крышу, помогая Суне подняться за ним. Атсуму остаётся на земле с Китой, следя вокруг, в то время как Осаму и Суна извлекают панели. — Другие выжившие были здесь, — сказал Атсуму, опустив голос. — Я знаю. Он посмотрел на Киту. — Что ж нам делать? — Достать панели и вернуться в тюрьму, — Кита встретился с ним взглядом. — И беспокоиться об этом после. Атсуму кивает, а Осаму окликает их, сообщая, что они сняли первую панель. Им удается уйти с тем, за чем они пришли, утаскивая две панели с собой без вмешательства извне. Ни щелкунов, ни выживших, только лишь они, жарящие собственные задницы под летним солнцем. Сакуса поджидает их у ворот чуть ли не на том же месте, где он стоял, когда они уходили. Стоит ему и Ките опустить свою панель на землю, как Атсуму стонет, прижав руки к пояснице и сгибаясь, чтобы перетерпеть напряжение. Смотря на это, Сакуса сдвигает брови к переносице, и Атсуму ему улыбается: — Всё хорошо, Оми. Атсуму ощущает знакомое головокружительное трепетание в животе, как только протягивает руку и обвивает пальцами пальцы Сакусы. Это всего лишь краткий миг, но Осаму замечает и пихает его в рёбра. — Думаешь, сможешь пофлиртовать уже после, как перетащим все это вовнутрь? Лицо Атсуму полыхает, даже когда он отпускает руку, передразниваясь с братом. Если Сакуса и выглядит немного самодовольным, Атсуму об этом благополучно умалчивает. __ Той ночью Сакуса вновь поднимается на крышу вместе с ним. Осаму на дозоре на сторожевой башне, в чём Атсуму, по сути, не видит смысла. Как только опускается солнце, воцаряется непроглядная тьма — не во что вглядываться, остаётся только вслушиваться. Атсуму ранее уже слышал клёкот и визг щелкунов в темноте, пробирающийся сквозь кроны деревьев, и это вгоняет в дрожь — сидеть там, в одиночестве, не видя перед собой ровным счётом ничего. Атсуму не может уснуть, когда Осаму там, поэтому он идёт к Сакусе, который, к его удивлению, соглашается последовать за ним на крышу. Он тихий и уставший; он не надел маску, и Атсуму может различить очертания его лица в лунном свете. Он придвигается ближе к Сакусе через выступ так, что их бицепсы соприкасаются. Когда Сакуса не отстраняется, Атсуму поворачивается и прижимается губами к его плечу через рукав его футболки. Сакуса не отдёргивается от него даже тогда. Пронзительный, взвизгивающий вой доносится издалека, растворяясь в темноте, отчего Атсуму тотчас встрепенулся. Оба застывают на месте, слушая, но за звуком ничего не следует. Атсуму закрывает глаза и трёт лицо обеими руками. — Думаешь, поблизости есть другие выжившие? — спрашивает он. Волосы Сакусы теребит ветром. — Думаю, это лишь вопрос времени, пока не нагрянет ещё больше. — Тебя это беспокоит? — Нет. — Тебя что-нибудь беспокоит? Сакуса поворачивает голову и в сумраке ночи смотрит тёмными, таящими бездну под собой, глазами. — Да, — говорит он в итоге. Атсуму не нуждается в объяснениях, потому что он, кажется, уже знает. Тепло в груди согревает, превозмогая опускающийся холод. Он прижимается к Сакусе ещё чуточку ближе. — Оми? — он подаёт голос. — Хм-м? — Ты думаешь… может быть, я смогу провести эту ночь с тобой? Он чувствует взор Сакусы на себе, и Атсуму делает глубокий вдох и смотрит на него в ответ. Определить, о чём думает Сакуса, сложно, даже когда он чётко видит все его черты лица, о чём сейчас и речи быть не может. Поэтому ему только остаётся прикусить язык и ждать, что скажет Сакуса. Проходит целая вечность, прежде чем Сакуса шумно сглатывает и говорит: — Мы можем попробовать. У Атсуму поджались пальцы на ногах и пересохло в горле. — Хорошо, — произносит он, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Хорошо, — Сакуса отвечает, снова вглядываясь в темноту. Невзирая на трепет волнения, томящийся у него в животе, Атсуму медленно повернулся и прижался лбом к плечу Сакусы, закрыв глаза. Ни один из них не двигается долгое время, и Атсуму просто дышит.