Вечно холодная кожа

- Джирайя, ты слишком близко, - тихо замечает Орочимару, слегка оборачиваясь назад. Общая поездка, общая кровать. Единственный свободный номер - для молодожен. Даже смешно, если бы не было так нервно. Ночная лампа потрескивает, освещая комнату равномерно-тускло. Благовония Орочимару спешно догорели еще полчаса назад, так и не произведя должного успокоительного эффекта. - Не можешь уснуть, змей? - партнер придвигается ближе, щекоча дыханием шейные позвонки. Орочимару честно пытается убедить себя, что после такого долгого и насыщенного событиями для все еще хочет спать. - Я не могу уснуть, потому что ты дышишь мне в шею, а это не способствует ни расслаблению, ни концентрации хоть на одной внятной мысли, кроме очевидной, - так же тихо шипит он в ответ, укладываясь обратно. - Это ты поэтому так мои бока сжимаешь? Или просто пальцы артритом свело? - так же шепотом, словно подыгрывая им, подает голос до этого, как он наивно полагал, спящая Цунаде, и в этот самый момент Орочимару понимает, что попал. - У меня нет артрита, - бросает он скорее из раздражения, чем пытаясь сменить тему. - У тебя начальная стадия, я чувствую его прямо здесь, - все так же шепотом, но теперь - с какими-то урчащими, по-тигриному рокочущими глубоко в горле нотками продолжает Джирайя их полилог, накрывая пальцы Орочимару своими. Кожа у него - по-змеиному тонкая, с просвечивающими сквозь нее капиллярами и ручьями слегка выпирающих вен. Холодная и немного липкая, даже когда ему жарко. Орочимару пах, как мшистая поляна холодных клеверных зарослей, и даже не подозревал об этом. Дождливая долина, туманная и мрачная большую часть года. Притягивающая взгляд, если знать, с какой стороны посмотреть. Восхитительная в своем липком, кошмарном безумии. Такой, как есть. Любим даже таким и наконец-то хоть кем-то принимаем, он тонул в их объятиях, таял, растворялся. Поначалу - невольно, ощетинившись, то и дело норовя впиться клыками в шею - и далеко не всегда метафорически. Общение давалось ему тяжело - он не понимал, как не сделать еще хуже. Поэтому первое время просто наблюдал, боясь разрушить. Так было и в их первый раз: вот - по его щеке Джирайя проводит горячей, немного шершавой ладонью, а Цунаде развязывает пояс, и тот падает вниз, глухо, на границе слышимости, ударяясь о пол. У змей хороший слух - вот он слышит горячее, учащенное дыхание позади, над правым ухом, и еще одно - в нескольких дюймах перед собой. Глаза закрыты, чтобы ничего не разрушить. Случайно. Сейчас не так. Он открывает глаза шире, запрокидывает голову, стараясь вжаться всем телом одновременно в обоих. Извивается совершенно по-змеиному - до тех пор, пока пространство между ними не сокращается до минимума, не исчезает вовсе. Больше ни к чему притворяться, что между ними ничего нет - ни локально, ни в общем понимании фразы. Можно себя отпустить - они читают его, они разделяют чувства. "Отпускать себя" Цунаде начинает с рук - поворачивается к ним лицом, дышит глубоко и жарко, так, что ощущается, кажется, весь объем сильных легких под грудной клеткой, и не целует, растягивая момент, оглаживая щеки и плечи, острые скулы и кадык, ключицы и ребра, иной раз проводя пальцами, как гребешком, по пышным волосам Джирайи и вновь возвращаясь к наколяющемуся до предела Орочимару с его вечно прохладной кожей, немного влажной в таких ситуациях, как эта. Джирайя, в отличие от Цунаде, менее тактилен, но совершенно точно больше любит поцелуи. В такие моменты он часто, как и сам Орочимару, не знает, куда деть руки - его ладони всегда неизбежно оказываются под ладонями Цунаде, оставаясь после в том же положении, словно он о них забыл. Словно он всеми действиями, всеми векторами перетек в мышцы лица, словно все его сознание обратилось в такое простое, потрясающее в своей незамысловатости действие. Черные волосы, до этого убранные в аккуратный хвост, теперь растрепались, но шея и плечо все так же открыты для поцелуев и легких, почти игривых укусов. Странно ощущать его прикосновения на себе вот так - кожа на секунду горячая и влажная, затем остывает, чтобы, возможно, опять ненадолго накалиться. Где угодно, но не на губах. Это мучает - всего так много и так недостаточно. Все спутано, все не на своих местах, но в то же время - очень правильно. Орочимару не может представить себе сценарий, в котором время и события расставлены были бы как-то иначе. В котором они не привели бы его к этим двоим. Сценарий, в котором он не притянул бы Цунаде к себе, закидывая ногу ей на бедро и вновь сжимая её бока почти больно, почти до синяков от своих тонких пальцев со слезшим местами темно-фиолетовым лаком. Сценарий, в котором она не сплела бы свои пальцы в замок с пальцами Джирайи, контрастируя их особенно загорелой в этом сезоне кожей с оголенным плечом змея, почти никогда не касавшегося солнца напрямую. Их ноги сплетены, как и руки, насколько это возможно. Горячее - к горячему, и одежда задрана во всех возможных местах, но этого, конечно, недостаточно. Орочимару оборачивается, извиваясь, меняя положение только верхней части тела, чтобы поцеловать Джирайю. Поначалу - остро, задевая клыками мягкие губы, потом, уже распаляясь - слизывая с них выступившую кровь, и, наконец - глубоко и влажно, позволяя партнеру ощутить собственный металлический привкус на кончике длинного языка, пока Цунаде прикусывает, засасывая, его острый кадык. Слишком. Первое, что она делает после поцелуя - приподнимается на локтях, притягивая Орочимару к себе. Его тонкие покрасневшие губы мягко поблескивают в свете единственного прикроватного светильника, тусклого и теплого, и она целует самый уголок его рта - сентиментальный и подкупающий своей какой-то наивностью жест. Так мягко, так непривычно. Он снова словно тает. Дорожная сумка Цунаде возвращается на пол тихо и глухо, косметичка падает обратно. Джирайя мягко опускается на колени позади партнеров - вновь так, чтобы сохранять зрительный контакт с Цунаде - и проводит теплой широкой ладонью вдоль позвоночника змея. Сначала - кончиками пальцев сквозь темно-лиловую ночную рубашку, затем - подцепляя ее за воротник, дожидаясь, пока Орочимару выпрямится, заводя руки назад, а Цунаде развяжет легкий узелок с бантом, который сама же ему повязала, когда они готовились ко сну. Так, чтобы ткань скользнула вниз под пальцами Джирайи легко, с первой попытки. Сам он почти никогда, в отличие от вечно мерзнущего Орочимару, не запахивает ни банные халаты, ни ночные рубашки подобного кроя, и даже сейчас позволяет себе задержать пальцы на оттянутой ткани чуть дольше, любуясь мгновенно покрывающими бледную кожу спины мурашками от потока прохладного воздуха. Всего на секунду - в следующую уже целует шейные позвонки любовника, спускаясь, затем, ниже, заставляя Орочимару склониться самому. Опираясь одной рукой о кровать, другой Джирайя ограживает ребра, живот и грудь мужчины, а, встречаясь с руками Цунаде - всегда переплетает пальцы. Как неозвученное, вечное правило. Сама Цунаде в этот момент подставляет шею, губы, щеки, виски и ключицы аккуратным влажныи поцелуям - Орочимару всегда, особенно, после одного давнего случая, старается не задеть ее случайно клыками - хоть они уже и не выпускают яд так же сильно, как это было в юности. Джирайя целует, а затем прикусывает кожу на его боку, заставляя прогнуться в пояснице скорее от неожиданности, чем от чего-то другого. Щекотно. Это отвлекает, пока мужчина медленно стягивает с него пижамные штаны до колен, и Орочимару садится, поворачиваясь теперь лицом к нему, позволяя снять их совсем. Цунаде теперь сидит точно позади него, колени женщины - по обе стороны его бедер, и Орочимару, наверное, впервые за вечер смотрит на Джирайю открыто, не пряча взгляд. Иногда, в такие, как этот, моменты, ему все еще сложно принять такую сторону своей бисексуальности, свыкнуться с ней. Доверить себя кому-то, кто не выглядит мягче и слабее его самого, и чувствовать себя при этом комфортно. Но эти мысли растворяются, стоит мужчине, опираясь на его бедро одной рукой, а другой - вновь переплетая пальцы с Цунаде, наклониться ниже, совсем близко, но еще не целуя, чтобы на секунду светло-русые с едва заметной сединой волосы, его растрепанные и всегда пышные кудри, коснулись лица с горящей вечно холодной кожей, щекоча ее. В такие моменты, как сейчас, Орочимару ни о чем не жалеет, ни об одном своем решении, приведшем его по сложным ответвлениям нити бытия туда, где он сейчас. Потому что Сейчас Орочимару в их руках, и ему жарко, тяжело от гулко бьющейся в висках крови и, наконец-то, хорошо. Его аккуратный член ложится в ладони Цунаде, как и его язык - в ушную раковину возлюбленной, горячо и осторожно, скользко и тесно. Ей всегда нравились странные практики, и это - и близко не самое необычное, что они трое пробовали, само собой. Когда ни на одном из любовников наконец не остается одежды, ждать становится решительно нельзя - слишком горячо от соприкосновения кожи с кожей, а может быть - просто слишком, и дело не в коже, а в них самих. Джирайя растягивает его долго - всегда достаточно долго, чтобы войти безболезненно. Джирайя умеет быть терпеливым, в отличие от Цунаде, прижимающейся теперь к его груди горячей спиной, накрывающей его пальцы своими, направляющей его. Она откидывает голову назад, открывая шею, и Орочимару проводит языком влажно от ключицы до мочки уха - и наоборот. Под пальцами тоже влажно - любимая смазка Цунаде, которую Джирайя не так давно извлек из косметички, колко греет и распаляет еще больше, хотя, кажется, некуда. Эфирные масла горят на коже, на кончиках пальцев и в ноздрях, и Орочимару чувствует себя медленно тлеющей связкой благовоний, которые зачем-то окунули в эти самые масла - горячей и вязкой, исполненной собственного эха и запаха чего-то пряного и тяжелого. Кричать не получается, и он только шумно дышит, содрогаясь всем телом и извиваясь совершенно змеино. Джирайя дышит часто и коротко, кусает его за плечо, совсем у шеи, сжимая до синяков пальцами одной руки его острое бедро, другой же - точно между ним и Цунаде - член Орочимару, двигая рукой так быстро, как это возможно в тесноте их тел. Цунаде же, одной ладонью накрыв ладонь Джирайи на бедре Орочимару, другой зарывается в темные растрепанные волосы на затылке змеи, чтобы, повернув голову чуть назад и влево, встретиться губами с партнером. Но ритм слишком рваный для поцелуя, а саму ее уже бьет мелкой дрожью от подступающего оргазма, пока Орочимару не слишком легко, но не передавливая, фиксирует ее горло одной рукой, другой пытаясь ласкать в том же ритме, что и Джирайя - его. Они должны чувствовать друг друга настолько синхронно, насколько это возможно - эта мысль взрывается в сознании, не угасая ни на секунду. Ровно до того момента, пока они не валятся, обессиленные, на широкую кровать со сбитыми простынями - устало и, как всегда, переплетаясь друг с другом конечностями в той самой степени хаотично, чтобы непременно отлежать себе что-нибудь к пробуждению. Но это будет целую вечность вперед - а пока у них есть только тусклый свет ночника и успокаивающее глубокое дыхание друг друга.