В лучах заката

– Они ведь смотрят на нас сейчас, правда? Все уже давно разошлись, вытирая учтивые слезы, но братья продолжают стоять перед свежей могилой. Два имени на одном камне. Две пары чисел с одной датой смерти. Одна горка земли, упокоившая под собой навеки влюбленных. Саске достаточно взрослый, чтобы не показывать своей боли, но даже у Итачи сейчас невольно слезятся глаза. Пусть он никогда и не любил своих родителей, пусть он никогда и не был ими любим. Пусть для него всю жизнь и существовал только брат. – Наверное… – произносит Итачи, а потом переводит взгляд вдаль. Солнце уже садится, заливая все вокруг алым светом, отбрасывая длинные тени от крестов и могил, путаясь в густой шелестящей листве. Осина – дерево мертвых, приютившее на своих ветвях Иуду; вряд ли те, кто ждал вечного покоя, хотели бы найти последнее пристанище в своей жизни под этим проклятым древом, но воля или насмешка судьбы определила их печальную участь. Итачи смотрит на брата. Золотые лучи озаряют бледное лицо, придавая ему неестественный, яркий цвет, вычерчивая сжатые в бессильном горе губы, играя искрами в нежно треплемых ветром волосах. Брат сейчас прекрасен, так же, как и всегда, пусть в глубине его блестящих глаз и застыла боль, а его пальцы с бессознательной силой впиваются в ладони. Он и правда любил своих родителей, так, как никогда не любил их сам Итачи, и старший брат лишь на мгновение радуется, что те сумели найти дорогу в сердце хотя бы одного своего сына. – Значит, они теперь узнают… о нас? – упрямо спрашивает Саске, и Итачи понимает, о чем тот говорит; понимает, но не собирается ничего отвечать. Его брат не нуждается ни в каких словах, он сам все осознает и сам сделает свой выбор, что бы Итачи ни произнес сейчас, что бы он себе ни надумал. – Они будут против… Им будет больно… – исступленно шепчет Саске, и слезы все же вырываются из-под его зажмуренных век, текут по залитым солнцем щекам, и он мотает склоненной головой, словно отрицая то, что он плачет, словно прогоняя охватившую его сердце боль. Словно уговаривая слезы остановиться, потому что нельзя в его возрасте позволять себе такое, когда на тебя смотрят родители. Когда на тебя смотрит старший брат. – Неужели тебя это остановит? – тихо, очень тихо и серьезно спрашивает Итачи. Он не боится ответа, даже если Саске сейчас скажет "да", даже если здесь и сейчас все закончится. Даже если в тот же день, когда он похоронил обоих родителей, он потеряет и брата. Саске поднимает мокрые, но уже не наполненные слезами глаза и растерянно смотрит в спокойное лицо брата. – Нет, – одними губами произносит он, а потом чуть растягивает губы в улыбке. Искренней улыбке, похожей на радугу, расчертившую небо после дождя. Его влажные щеки блестят в лучах закатного солнца, светлая кожа нежится, купаясь в бронзовом свете, а в черных горящих омутах глаз уже не боль. Непокорность, самолюбие, желание, жестокость. Все, что угодно, но только не горе. Саске бросается к брату и валит его на землю, прямо на свежий могильный холм, не успевший еще даже осесть после похорон; опрокидывает на спину, падая вместе с ним, и обхватывает руками его шею, и жадно целует холодные, залитые медным светом губы. Ему плевать, что под ними лежат еще совсем нетронутые, еще недавно теплые тела их родителей, а их души, возможно, смотрят на них с небес. Сейчас имеет значение только он, его Итачи, и вряд ли что-то когда-нибудь сможет это изменить.