Залечь на дно в Катамарановске

— Ну ты даёшь, Саня. Хорош, нечего сказать. Следующая их встреча состоялась в больничном дворике. В Москву наконец-то пришло бабье лето, солнце освещало мощёные разбитой плиткой дорожки, а под ногами хрустел ковёр прелых листьев. — Птичка на хвосте принесла, что тебя одни там ребята ищут, и уже не из наших. Плохи твои дела, братишка. Жила шёл чуть позади брата, по старой привычке заложив руки за спину. — Что, уже меньше хочешь мне помогать? — Ну что ты, голубчик, ты же всё-таки брат мой, родная кровь, так сказать. Дело в том, что наша с тобой история годится только для ментов и индийских кинофильмов. Жилин обернулся и выразительно посмотрел на брата, по-птичьи склонив голову на плечо. — Отсидеться бы тебе где-нибудь, радость моя. Знаешь что, поезжай-ка ты в Катамарановск. Дам тебе ключи от нашей хаты, а работать будешь участковым, там как раз никого найти не могут после того, как меня в Москву перевели. — Мить, ты ёбу дал? Я ж сидел. Полковника аргумент ничуть не обескуражил. — Ну подумаешь, сидел, у нас, может, пол-Госдумы отсидело, и что теперь, крест на хорошем человеке ставить? — Мить, я тебе, конечно, типа благодарен и всё такое, но я не мусорнусь. — Мусорнёшься как миленький. Я, знаешь, пазлы люблю, конечно, но не так, чтобы тебя в морге по кусочкам собирать. Денёчек тебе на подумать, а потом базар, вокзал и привет, Катамарановск. Жилин развернулся и быстро, насколько позволяла подвёрнутая в тот приснопамятный день нога, зашагал вперёд, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. *** За пять лет провинциальный городок, построенный вокруг полусекретного НИИ, почти не изменился. Разве что кое-где на первых этажах приземистых жёлтых пятиэтажек расцвели парикмахерские с незатейливыми женскими именами, частные продуктовые магазинчики, дома быта с фаянсовыми унитазами в витринах и даже одна прачечная. Жила тут же задумался, кто всю эту идиллию крышует. Из окон местного отделения внутренних дел голосом Анжелики Варум хрипел плохо настроенный приёмник. "Ах как хочется вернуться, ах как хочется ворваться в городок". Ничего личного, но Жила предпочёл бы сейчас оказаться на этапе под Тверью по колено в снегу. В отделении седой подпол, приехавший по такому случаю из Москвы, вручил ему погоны и табельное. — Милиция, — назидательно сказал подпол, — для законопослушных граждан — родная мать. А также отец и брат. А криминальным элементам она должна внушать ужас и инстинктивное отторжение. С последним поспорить было сложно, в ментовском кителе и с ксивой в кармане Жила был сам себе противен. Он вышел из отделения проводить подпола. На крыльце они закурили, подпол поделился красным Мальборо, а Жила — зажигалкой. — Времена сейчас неспокойные, люди средь бела дня пропадают. Вон, в Москве недавно один журналист пропал, здешний, кстати сказать, уроженец. Жила кивнул. — Может, это инопланетяне? — Чего? Такого от старшего по званию он точно не ожидал. — Инопланетяне. Я в газете читал. Тарелки там всякие, шары летающие. Недавно вон женщина в Уйгурске от пришельца залетела. Как думаете, Жилин, что будет, когда она родит? — Ничего хорошего, гражданин подполковник, — ответил Жила. "Ничего хорошего, — думал он, провожая взглядом чёрную Волгу. — Ничего хорошего нашу милицию с такими кадрами, как я и этот поехавший, не ждёт". *** В квартире как будто ничего не изменилось за все эти годы. Блеклые обои в цветочек, деревянный письменный стол с лампой под зелёным металлическим абажуром, цветастый ковёр на стене, лакированная югославская стенка. Жила бросил на пол дорожную сумку и, не раздеваясь, улёгся на продавленный двуспальный диван. Если закрыть глаза и хорошо постараться, то можно представить, что последних пятнадцати лет просто не было. Сейчас откроется дверь, и в комнату ввалится Митя, слегка поддатый после гулянки с Игорем Катамарановым, растормошит его, уже задремавшего, будет тыкать пальцем в окно и слегка заплетающимся языком рассказывать, как называются созвездия. Жила вспомнил голос брата у самого уха: "Смотри, вот пояс Ориона: вон там Сириус, а там — Альдебаран, Сань, видишь?" Почему-то пьяного Митю всегда тянуло на какую-то романтическую чушь, но Саше нравилось его слушать. Жила перевернулся на бок. "Да чего ты в самом деле, — одёрнул он себя, — разнюнился как баба. Был Саша, да кончился. Вот когда с пацанами первый ларёк вынесли, тогда и кончился. Или когда того лоха пером пощекотал. Остался зека Жилин. А Митя, когда узнает про Лёву-коммерса, вот этими руками тебя и исполнит". Внезапно ночную тишину прорезал рёв мотоцикла. Несчастный драндулет дрожал, тарахтел, плевался выхлопом через прямоток, и его предсмертной агонии аккомпанировал Сектор газа: "Яву, Яву взял я на халяву". Жила выглянул в окно. Мотоцикл не было видно, зато было прекрасно слышно. — А ну съебался в ужасе отсюда! — заорал Жила, пытаясь перекричать дребезжание мотора и вопли Юры Хоя. Никакого эффекта. Злость ударила в голову тяжёлой жаркой волной. Жила натянул китель и, размахивая пистолетом, выскочил на улицу. Мотоцикл тарахтел где-то поблизости уже на холостом ходу, а невидимый магнитофон всё издевался: "Ява, Ява, пососи, раззява!" Мотоцикл, наконец, затих, а вот звуки мафона доносились как будто откуда-то снизу. "Подвал" — понял Жила. Он пожалел, что не захватил фонарик, но отступать не собирался. Пинком распахнул железную дверь и зашёл внутрь. Держа пистолет наготове, он осторожно пробирался вглубь подвала, как вдруг услышал до боли знакомый звук. Щелчок затвора. — Стой! Не двигаться! Жила застыл. — Подними свои залитые кровью невиновных руки вверх! — Да какой там кровью, так, пару фраеров вальнул, — пробурчал он. — Бросай пистолет! — Э, давай не обострять, я тут это, представитель власти. В тот же момент Жилу ослепил свет фонарика. Кем бы ни был его визави, он был явно лучше экипирован для ночных прогулок. Из темноты вышел невысокий человек в кожаном пиджаке и роговых очках. Его лицо показалось Жиле смутно знакомым. — Полковник Жилин? — Я за него. Тут картинка в его голове сложилась. "Пропал один журналист, местный уроженец" — сказал поехавший подпол. Пропал, да нашёлся. И сейчас держит Жилу на мушке. — Что, полковник, не спится? А погоны-то на митином кителе он так и не заменил на свои. — Я это, нарушителя ловил. Общественной тишины. — Понятно, — разочарованно протянул Журналист. — А я, знаете, в бегах. Я вёл расследование чудовищных, леденящих поджилки преступлений, и на меня открыли охоту. — Кто открыл? — Вы знаете что-нибудь про депутата Государственной Думы Марка Багдасарова? Это Троянский конь, внедрённый неизвестными силами преступного мира в законодательную власть нашего новорождённого государства. Он даже в тюрьме сидел. "И что теперь, крест на хорошем человеке ставить?" — чуть не спросил Жила, но вовремя прикусил язык. Он не слишком любил спорить с вооружёнными людьми. — Для этого расследования мне пришлось вернуться к истокам. Туда, откуда всё начиналось. И у меня есть подозрение, что к этому причастна кровожадная банда Железные рукава. В голове у Жилы закрутились шестерёнки. В спортивном костюме, в тюремной робе или в ментовской форме — он всегда за километр чуял возможность срубить гешефт. И, кажется, такая возможность как раз наклёвывалась прямо сейчас. — А что, — медленно спросил Жила, — у этого Багдасарова бабок много? — Да у вас бы уши вылезли из орбит, если бы вы узнали, сколько! Жила откашлялся. — Властью, данной мне законом и угашенным подполом, я открываю это дело. Завтра приходи ко мне в отдел, обкашляем вопросик. Получилось не очень похоже на Митю, да и хрен бы с ним. Главное — закорешиться с этим поцем, чтобы он выдал информацию, за которую отсидевший депутат Государственной Думы и просто хороший человек Марк Багдасаров будет готов отстегнуть лавэшечку. *** Полковник Жилин подлил себе ещё виски. Итого пропорция в стакане составляла четыре части вискаря на одну часть колы. Пойдёт. За окном его московской квартиры расстилалось умытое дождём Садовое. Апельсиновый свет фонарей и фары редких машин отражались в мокром глянцевом асфальте. А Жила сейчас наверняка ворочается на своём диване в пустой и пыльной квартире в безымянном городке-почтовом ящике, который чуть было не назвали Катамарановском. Строго говоря, отправлять его туда не было никакой нужды. У Жилина всё было схвачено, и о братце разом забыли и милиция, и бандосы. Чего не скажешь о самом полковнике. Приученный к бумажной работе, Жилин структурировал мысли, как будто писал отчёт. Выявлены следующие факторы эмоциональной дестабилизации руководящего состава. Раз. Не уследил за лучшим другом, тот пьёт горькую. Два. Не уследил за братом, тот отмотал срок, не успел выйти, как завалил лейтенанта и наверняка ещё наделал дел. Три. Не уследил за собой, теперь одной рукой защёлкивает браслеты на запястьях криминальных элементов, другой — берёт от них деньги. Четыре. Четыре. Четыре. У него так и не хватило смелости сформулировать этот последний пункт даже мысленно. Так не должно было быть. Это было настолько глобально неправильно, что все взятки, все закрытые дела и неучтённые патроны казались детским лепетом. "Мить, а как правильно целоваться?" Полковнику хотелось перепаять свою поломанную голову, как микросхему, чтобы в ней не было этого вопроса и не было всего, что случилось потом. Даже сейчас, спустя столько лет, его бросило в жар, а тогда пришлось бежать в ванную и молиться, чтобы Саша ничего не заметил. Наверное, это и стало точкой невозврата, после которой Жилин стал целыми днями пропадать во дворе с Игорем, в стрелковом клубе — да где угодно, лишь бы не идти домой, не чувствовать, как дыхание сбивается, руки дрожат, а сердце отбивает стаккато. Чистая физиология, от которой никуда не деться. Жилин выпил ещё. Это ничего, он всё уладил, как обычно. В тихом Катамарановске у Жилы меньше шансов снова что-то нахуевертить, а в Москве у него, полковника, меньше шансов сделать что-то, о чём потом он снова будет жалеть. Завтра он вернётся на квартиру к Лёве и всё осмотрит. Наверняка он что-то упустил; осознание того, что на этот раз в чёрном полиэтиленовом мешке лежит друг детства, здорово мешает сосредоточиться. Но это будет завтра. Полковник уронил голову на руки и прикрыл глаза. *** Дзынннь! Звонкая трель будильника впивалась в барабанные перепонки. Полковник Жилин, не открывая глаз, зашарил по столу, пытаясь найти и устранить источник звука. Голова раскалывалась немилосердно, а во рту будто кошки нагадили. Сознание возвращалось толчками, а с ним приходило понимание того, что никакого будильника рядом нет и быть не может, что он, полковник, вчера надрался как скотина, и отрубился прямо за письменным столом, а источник отвратительного звука — телефон. — Алло? — Язык еле ворочался. Это ж надо было так переборщить с вечера. — Алё-малё, Митя, шалом, как дела, как здоровье? Жила. И какой-то подозрительно весёлый. — Саня? Я-то нормально, а вот ты не очень. — Полковник бросил взгляд на настенные часы. — Шесть утра, что случилось? — Ничего, я тут, так сказать, в работу вливаюсь, дела принимаю. Хотел бы пару моментиков прояснить. — Слушаю. Больше всего Жилину сейчас хотелось хлопнуть аспирина и залезть под ледяной душ. — Вот тут есть дело Железных рукавов, были у вас такие ровные ребята пару лет назад. И под Новый год все полегли разом. Тут написано, что несчастный случай. Это что их вдруг подкосило? Их, Сашенька, подкосил Иннокентий Вихров. Безобидный чудак, тюфяк и рохля, "зато мозги какие, далеко пойдёт". И в канун Нового года в этих его замечательных мозгах что-то переклинило, он взял охотничий обрез и расстрелял десять человек. Вот только опыта у Иннокентия было маловато для таких занятий, поэтому выжили практически все, включая основной, так сказать, костяк банды. Полковник, когда вошёл в раскуроченный ресторан, поначалу за голову схватился. Крови было как на скотобойне. Закрывать Кешу ему очень не хотелось, и, зная крутой нрав лидера Железных, он охотно верил, что там был какой-то серьёзный повод. Ну не срывает так у людей колпак на пустом месте. В итоге после почти шестичасового рандеву в больничной палате им с предводителем криминального дворянства удалось прийти к консенсусу. Как ни странно, ситуация была бандосам на руку. После провальной политической кампании Марка Багдасарова, окончившейся громкой посадкой последнего, Железные рукава были в долгах как в шелках. Так что по бумагам выжившие бандиты присоединились к почившим товарищам, Кеша оказался как бы не при делах, а статус кво в городе был восстановлен. Полковник не питал иллюзий по поводу полной ликвидации организованной преступности. Даже в таком крошечном городке, как Катамарановск, свято место пусто не бывает. Уйдут одни, придут другие. А по сравнению с современными отморозками, которые не боятся ни Бога, ни чёрта, ни РУБОПа, Железные рукава, бандиты ещё старой, советской закалки, были практически интеллигентами. Всего этого Жилин, разумеется, не сказал. — Читай акты СМЭ внимательнее, — проворчал он, массируя себе виски. — Написано же, неосторожное обращение с пиротехникой. Фейерверки ребятки запускали и доигрались. — Поняяятно, — разочарованно протянул Саша. Видно было, что он не поверил брату ни на йоту. Уже позже, стоя под душем, полковник пытался и никак не мог объяснить для себя разительную перемену в сашином настроении. В Катамарановск тот уезжал — краше в гроб кладут. Как же, был авторитетный сиделец, стал участковый. Не по понятиям и всё такое. А тут вдруг "вливаюсь в работу". Слышать его бодрый голос было радостно, потому что Жила наконец-то выбрался из апатии, накрывшей его в больнице, когда мысленно он уже опять примеривался к нарам; тревожно, потому что в последние лет пятнадцать санино веселье обычно выходило боком; и — больно, потому что это снова был голос того самого Сашки, которого Жилин любил "больше, чем ангелов и самого". Он не помнил, кто автор, да и вообще поэзию не очень котировал, но эти услышанные когда-то строчки часто крутил в голове. "И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих". *** К встрече с Журналистом Жила подготовился основательно. Ночью он так и не смог уснуть и, подгоняемый азартом, до рассвета просидел в отделе, изучая пожелтевшие картонные папки с материалами дел, а с утра ещё успел сделать пару звонков. Разговор с братом не дал ему ничего, кроме уверенности, что дело нечисто, а вот старые друзья рассказали кое-что интересное. Марк Владимирович Багдасаров в общепринятом смысле зону никогда не топтал. В его одноместной камере наличествовали все удобства, включая собственные душ и телевизор, еду готовил отдельный повар, и что-то подсказывало Жиле, что там была отнюдь не липкая кашеобразная баланда, которую восемь лет хлебал он сам. Всё это походило не на наказание, а на попытку залечь на дно — совсем как он, Жила, здесь, в Катамарановске. "Мда, тут как на дно заляжешь, так кверху пузом и всплывёшь" — поёжился он, вспоминая, как этой ночью прыгал пистолет в дрожащих руках Журналиста. Ровно в 10 в дверь постучали. "Я — Митя, — напомнил себе Жила. — Ладно, когда сберкассу брали, я такого мента изобразил, свои не отличили. А тут какой-то телевизионщик". — Войдите! — крикнул он. В дверь проснулась голова "какого-то телевизионщика". Он обвёл цепким взглядом кабинет, как будто ожидал, что Железные рукава в полном составе сейчас выскочат из-за штор, и только убедившись, что опасности нет, зашёл внутрь. — Присаживайтесь. Пока всё идёт нормально. Митя бы тоже так сказал. Расслабленно, спокойно. Сейчас мы тебя послушаем и ещё подумаем, стоит ли это внимания. — Рассказывайте, товарищ журналист, не стесняйтесь. Милиция — она для гражданина как мать. А также отец и брат. Журналист уселся на край стула и скрестил руки на столешнице, придвинувшись к Жиле как-то неприятно близко. — Я занимаюсь делом Железных рукавов уже более десяти лет. За это время из мелкой шушеры, крышующей вокзальных напёрсточников, они превратились в гнойную опухоль на теле нашего города. Я видел их взлёт, и я же обращу их в руины. С вашей бесценной помощью, полковник. "Полковник" с важным видом покивал. — Так расскажите, с чего вы решили, что "Рукава" до сих пор работают? По моим данным, они под Новый год коллективно врезали дуба. — Ай-яй-яй, — погрозил пальцем Журналист. — А я-то думал, мы работаем вместе. Вы забыли кое-что важное: что я, я собственной персоной был в ту ночь в "Канарейке"! Вот это, конечно, была подстава. — И? — осторожно спросил Жила. — Что вы там видели? — Я видел всё! Я видел, как Кеша Вихров с искажённым гримасой ненависти лицом шёл по этим замшелым коридорам и стрелял в каждого, кто попадался ему на пути. Бандиты вероломно заперли меня в холодильнике, надеясь, что я рассыплюсь в ледяную муку, но я выбрался оттуда, чтобы исполнить свой долг и рассказать зрителям об их бесчинствах. При воспоминании о том злополучном вечере Журналист раскраснелся, взгляд его затуманился. Кеша. Вихров. Что-то знакомое. Был у них в школе такой типок, вроде бы это его сменку шестиклассник Саша Жилин однажды забросил на раскидистое дерево возле школы. А может, и не его. — Так, подождите, если этот Вихров всех положил, то как Рукава потом посадили Багдасарова в депутатское кресло? — А вот это, — Журналист сделал многозначительную паузу, - нам с вами и предстоит выяснить. Могу сказать одно — бездыханное тело их главаря я не видел своими глазами. С Вихровым пообщаться не удастся, ему предложили хорошую должность, и он улетел в Штаты. У вас есть идеи? Идея у Жилы была всего одна, зато вполне рабочая. — Походим по городу, поспрошаем коммерсов. Может, кто и в курсе. *** Продавец, он же владелец небольшого продуктового магазинчика, Жиле не понравился сразу. Какой-то он был слишком манерный, прилизанный, да ещё очень много болтал и как будто любовался при этом собой говорящим. — Да, приходят. Такие, мальчики костюмированные. В костюмах. Четыре человека. Деньги? Берут деньги, да, говорят, чтобы меня защищать. А от кого меня защищать? Тут, кроме них самих, и не от кого защищаться. Пистолеты у них, да. Такие длинные, чёрные... — Эти четверо? — спросил Журналист и сунул ему под нос чёрно-белый снимок. Продавец закивал. "Вот суки, — подумал Жила. — В моём городе честных коммерсов трясут". — Ничего, — похлопал он продавца по плечу, — в следующий раз заглянут, скажи, что теперь под ментами ходишь, и бабок не давай. Они с Журналистом вышли из магазина. Осень в Катамарановске вступала в свои права, узкие длинные трубы и пузатые градирни бетонного завода подпирали свинцовое небо, а ледяной ветер трепал яркую листовку на фонарном столбе. "Марк Багдасаров — депутат от региона. Демократия — это я!" Жила закурил и крепко задумался, пытаясь переварить то, что он сейчас сказал продавцу. Зачем он так поступил? Какая-то глупая бравада, ему же плевать на этот вшивый городишко, и на магазин плевать, пусть его хоть завтра обольют бензином и кинут окурок. Главное — нарыть компромат на вот эту физиономию, которая лыбится с листовки, сверкая унитазно-белыми зубами. "Зря" — сказал Багдасаров с плаката. Жила прищурился. Со столба на него смотрел брат. В форме и фуражке. "Зря. Прекращай, Жила, это плохо кончится". Жила дёрнул на себя листовку. Влажная бумага расползалась у него в руках, лицо на ней разъезжалось в разные стороны, и не поймёшь, кто там на самом деле. "Я люблю пазлы, но не так, чтобы тебя в морге по кусочкам собирать". Твою мать. Только этого не хватало. В предчувствия Жила не верил, но какого-то чёрта уже дважды перед тем, как всё шло по пизде, ему чудился Митя. В первый раз — перед той сберкассой, на которой их повязали. Второй — после отсидки, когда он грохнул Лёву, а через пару дней едва не порешал родного брата и сам получил дырку в животе. Что это было, голос совести? Как же — правильный Митя, испорченный Саша. Иногда ему хотелось трясти брата за плечи, кричать: "Дай мне уже по морде, скажи, что руки мне не подашь, что я мудила, что я жить не заслуживаю, какого блядского хрена ты меня терпишь?!" Как-то, ещё в школе, он подрался с каким-то типом из параллельного класса. Решил подрезать карманные, но не учёл, что тихий мальчик в пионерском галстуке имеет разряд по смешанным единоборствам. Огрёб Жила тогда по полной. Потом они с братом стояли в туалете, и Митя помогал ему умываться, бережно утирал юшку, сочившуюся из носа, аккуратно, едва касаясь пальцами, смывал кровь с разбитой губы, и от этой заботы несмотря ни на что Жиле хотелось выть волком. Что же, ты своего добился. Узнать про Лёву для брата — вопрос времени. Скоро не будет у тебя матери Терезы и ангела-хранителя в одном лице. — Что мы теперь предпримем, чтобы избавить город от этой зловонной чумы? — А? — Жила дёрнулся, как человек, который резко проснулся. — Что с вами, полковник? Вы как будто привидение увидели. — Инопланетянина, — криво усмехнулся Жила. — Куда дальше? Теперь, когда у нас есть надёжное свидетельство того, что Железные рукава продолжают терроризировать предпринимателей, что мы будем делать? — Журналист, кажется, сгорал от нетерпения. — Дальше? — Жила задумался. — Ну давайте до этой Канарейки прогуляемся. Весь его запал после чёртовых галюнов куда-то испарился. Разум говорил, что дело верняк, а чуйка предупреждала: "Не лезь, Жила, оно тебя сожрёт". *** Квартира Лёвы была пустая и мёртвая, под стать своему хозяину. Улетела душа, оставив полегчавшую на 21 грамм оболочку. Полковник вообще-то был атеистом, но когда он думал о погибшем друге, ему хотелось, чтобы там что-то было. Чтобы смерть не вычеркнула Лёву полностью, и в посмертии для него наступило какое-то другое, неведомое живым бытие. Во всей этой истории был момент, который Жилину не давал покоя. Пули, которые судмедэксперт достал из Лёвы, были выпущены из того же оружия, что и пуля, которую хирург извлёк из его, полковника, мягких тканей брюшной полости. Это, конечно, ни о чём не говорило. Ствол Жиле дал Матрас, а до этого мог дать кому-то ещё. У Лютого, как понял Жилин, редко избавлялись от "мокрого" оружия. Легче всего было бы просто спросить у Саши, но полковнику отчего-то очень не хотелось это делать. Потому-то он и кружил по лёвиной квартире, прислушиваясь к эху своих шагов, чуть ли не с лупой осматривал каждый миллиметр — ручки, косяки, подсохшие пятна крови на эмалированной ванне — и всё пытался найти улики, которые опровергали бы логичную теорию, которая уже сложилась в его голове. Ни-че-го. Если здесь что-то и было, то всё уже затоптали. В кармане тихонько запиликал пейджер. Жилин извлёк из кармана маленькую чёрную коробочку и прочёл сообщение. "Уйми своего братца. Г.Ж." Ёб. Твою. Мать. *** — Ах, эти рестораны! Вальсы Шуберта и хруст французской булки днём... И леденящие волосы преступления ночью! Мы находимся в ресторане "Канарейка", который долгое время был пристанищем для самой страшной ОПГ в истории города — Железных рукавов. Пять лет назад банда была расстреляна в полном составе вот в этих самых стенах, но я могу доказать и докажу, что они не погибли, нет, они выжили и продолжают обделывать свои тёмные делишки! — Пять лет? — переспросил Жила. — Что-то непохоже. Журналист оборвал свою пламенную речь на полуслове. — Почему? — Слишком чисто. Вот идём мы по коридору, тут куча всяких подсобных помещений. Скажем, сюда, — он ткнул пальцем в одну из дверей, — вполне вероятно, никто не ходит. Тут на ручке слой пыли. — А сюда? — Журналист подошёл к другой двери. — Тут всё чисто, как наши намерения. И заперто. Жила наклонился к замку. Вот такая работа ему нравилась, это было то, что он любил и умел. Крючочки цепляются за шпеньки, тридцать секунд работы, и дверь распахивается. Восемь лет без практики, а руки всё равно помнят. — И всё-таки, полковник, — прищурился Журналист, — где вы этому научились? — Чтобы поймать преступника, надо быть как преступник! — провозгласил Жила. Кажется, что-то напутал. С афоризмами у него было хуже, чем со взломом замков. Ну да неважно. Внутри помещение выглядело как чей-то по-спартански обставленный кабинет. У окна небольшой письменный стол и кресло, у левой стены широкий и, кажется, кожаный диван, напротив на тумбе телевизор и видеомагнитофон. Над диваном красовалась огромная картина в золоченой раме, которая сразу привлекла внимание Журналиста. — "Каин и Авель" Тициана! Какая копия, вы посмотрите! Свет, краски... Жила непонимающе уставился на него. Картина как картина. Два мускулистых мужика катаются по земле. А Журналист аж на диван влез, чтобы рассмотреть получше. — Смотрите, — возбужденно крикнул он. — Там что-то есть! Вдвоём они сняли картину, и взглядам их предстал железный сейф с крутящейся ручкой. — Что теперь? — А теперь, — вздохнул Жила, — сделайте мне полную тишину. Он прижался ухом к ледяной металлической дверце и начал осторожно прокручивать ручку. Ну же, давай, поговори с дядей Жилой. — Мы находимся в шаге от тёмных тайн Железных рукавов. Что же ждёт нас за этой дверцей? Деньги? Награбленные ценности? — Да заткнитесь, наконец, — прошипел Жила. Последний щелчок — и замок поддался. Ни денег, ни ценностей внутри не оказалось, только пара видеокассет. — Простая кассета! У кого из нас не лежит дома парочка таких же коробочек с плёнкой. Но на этой кассете наверняка скрываются подробности чудовищных преступлений! — воодушевлённо начал Журналист. — Так давайте проверим, вон и видик есть. Садитесь, товарищ журналист, мультики будем смотреть. Жила включил телевизор и вставил кассету в магнитофон. Затаив дыхание, они с Журналистом уставились в экран. На пленке были запечатлены лидер ОПГ "Железные рукава" Григорий Железный и депутат Государственной Думы Марк Багдасаров. Вот только Железный держал в руках пистолет, и длинное дуло с цилиндрическим набалдашником глушителя утыкалось Багдасарову в живот. — А ты уверен, что они друзья? — с сомнением спросил Жила. — Я вот уже не очень. — Смотрите, — пихнул его в бок Журналист. — Я знаю не больше, чем вы. Жила послушно повернулся к экрану. — Что делает, а! Последнюю рубашку с депутата снимает, — присвистнул он. — Вот это я понимаю, рэкет. И штаны... Ох ебать! Это ж сколько нужно было задолжать, чтобы так... Жила впервые лет эдак за двадцать покраснел. У Журналиста запотели очки. Впрочем, увиденное хоть и повергло обоих в шок, тем не менее представляло собой неоспоримое, прямо-таки железобетонное доказательство близких контактов бандита Железного и честного депутата Багдасарова. Даже слишком близких. Первым опомнился Жила. — Хуя у вас тут в Катамарановске мультики, — выдавил он. — Это просто уму недостижимо! Мои глаза сворачиваются в панцирь при виде... при виде... — Журналист не мог подобрать слов. — Так это то, что мы искали, не? Это ж сколько... — Жила осёкся. Так глубоко посвящать нового знакомого в свои планы он не собирался. — Это ж сколько мы ещё узнаем! На самом деле больше ничего узнавать он не планировал. Найденная видеозапись, по его прикидкам, тянула ни много ни мало на лям бакинских рублей. Кое-кто явно не хотел бы увидеть её на голубых экранах. — Берём кассету и валим. Давай, акула пера, шевели ластами, а то нас, чего доброго, засекут. Кое-в чём Жила всё-таки ошибался. Забытая кассета была большой оплошностью Железного, но больше одной оплошности в день главарь самой кровожадной (и единственной) ОПГ в городе себе не позволял. *** Заснуть Жила опять смог только под утро. Все дурные предчувствия отошли на второй план, а воображение вовсю рисовало ему сладостные картины золотых гор, которые Багдасаров должен будет выдать ему на блюдечке с голубой каёмочкой. Оставалась сущая мелочь — спереть у фраера с микрофоном кассету. Около шести утра он, наконец, провалился в сон, из которого, впрочем, практически сразу был грубо выдернут телефонным звонком. На проводе был Журналист. — Полковник, я обнаружил такое! До этого мы блуждали как слепые улитки в темноте, но теперь-то пора осветить это дело ярким прожектором! — Чего? — Приходите ко мне, чем скорее, тем скорее... Тем лучше! Каким бы вымотанным после нескольких бессонных ночей ни был Жила, от такого предложения отказаться он не мог. Лям в его голове постепенно увеличивался сначала до полутора, а затем и до двух. Ещё не рассвело, улицы были окутаны прозрачным серым сумраком. На белёсом небе ещё видна была дужка молодого месяца. В этот раз подвал встретил Жилу полной тишиной. Шумный сосед Журналиста, очевидно, фестивалил где-то в другом месте. Жила толкнул железную дверь и прошёл внутрь. — Эй, есть кто? Мда, прессе верить нельзя. А сказал, ждать будет. — Входите скорее, — послышался из темноты голос Журналиста, — дело на мази, комар клюва не подточит. Каким-то шестым чувством Жила понял, что сейчас произойдёт что-то не то. Что-то непредвиденное. И в следующий момент ледяное дуло пистолета упёрлось ему между лопаток. Зажёгся свет, и Жила увидел Журналиста, примотанного скотчем к лакированному стулу с драной обшивкой. — Подними руки, чтобы я их видел, и разворачивайся. Не так дёрнешься — завалю. Жила послушно повернулся. Пистолет был в кобуре под мышкой, но как его достать? Отвлечь бы этого, со стволом, и тогда... — Вы вообще кто, политтехнологи? — Высокий человек с землистого цвета лицом сплюнул себе под ноги. — Говорят, политтехнолог хуже пидораса. — А ты сам из первых или из вторых? — ляпнул Жила и тут же прикусил язык. Шутка была на троечку и явно не стоила возможных последствий. — Мы здесь ради торжества истерической, то есть исторической правды, — патетично провозгласил Журналист со своего стула. — Помолчал бы, правдоруб, — рявкнул Жила, — ты на кой меня сюда позвал? — Он держал меня на крючке! На мушке! Со мной погибли бы долгие годы кропотливой работы, понимаете? — Погибнут-погибнут, ты не сомневайся, — ухмыльнулся человек в костюме и поднял ствол. "Ну вот, поднял баблишка, — тоскливо подумал Жила. — И что теперь? Пара маслин - вот весь твой гешефт". Прогремел выстрел. Бандит повалился на пол, как подрубленное деревце. За его спиной, сжимая дымящийся пистолет, стоял полковник Жилин собственной персоной. *** Двое мужчин, похожих, как две капли воды, в одинаковых синих кителях, смотрели друг на друга — ни дать ни взять двое из ларца, только один испуганный, а другой злой как тысяча чертей. Журналист непонимающе переводил взгляд с одного на другого. — Это кто? Это как? Вы раздваиваитесь? Задваиваетесь? — Я полковник Дмитрий Жилин. Это лейтенант Александр Жилин. Семейный подряд, так сказать. Он повернулся к брату. — Тебя кто просил в это лезть? — Он, — ткнул пальцем в Журналиста Жила. — Саня, я серьёзно. Тебе сказано было, сиди тихо и не высовывайся, а ты что? Мне за тобой до старости придётся говно разгребать? Жила стоял перед ним, как нашкодивший мальчишка. — А ты перестань уже разгребать, — вдруг сказал он. — Может, всем бы лучше стало. Мить, я тварь, я мразь последняя, даже Лёву... — Заткнись, — процедил полковник. Таким Жила своего флегматичного брата ещё не видел. У того даже глаза почернели от ярости. — Заткнись, а то я тебе врежу. А теперь повторяй за мной: Лёву... — Лёву. — Убил... — Убил. — Матрас. Жила молчал и буравил брата тяжёлым неподвижным взглядом. Время как будто замедлилось, стало вязким и тягучим, как кисель. Журналист съёжился в своём углу, боясь даже вздохнуть. — Ну! — поторопил полковник. — Матрас, — выдохнул Саша. И сразу распрямил плечи, как человек, который сбросил тяжёлую ношу. — Лёву убил Матрас. — Ну вот и всё, видишь, голубчик, как всё оказалось просто. Дело закрыто. — Полковник улыбался, но как-то криво, так, словно одна сторона лица у него плохо двигалась. Или Жиле это только показалось? Жилин потёр руки. — Ну что, господа хорошие, давайте тут приберёмся и в отдел? Расскажете мне, что вы накуролесили. А, — кивнул полковник в сторону Журналиста, — с вас, кстати, подписка о неразглашении. — Я свободная пресса, — пискнул он. — Свободная? Ну так это решаемо. Давайте-давайте, ноги в руки и за работу. *** В их последний вечер в Катамарановске Жила достал у музыкантов травку. Они с братом сидели на полу в их старой, знакомой до малейшего пятнышка на обоях комнате. Закат окрашивал стены в розовый, и тени деревьев сплетались в тёмное кружево. Окно было открыто, веяло вечерней прохладой, где-то на улице кричали дети. Из старого приёмника мурлыкал Наутилус. "Дети любви, мы уснём в твоих мягких лапах Дети любви, нас погубит твой мятный запах". Жила взорвал косяк, затянулся и передал брату. — Мить, ты это, прости меня. Он мялся, подбирая слова. — Я... Ну, знаешь, я... Короче, я тебя не заслужил. Не бери в голову, что я тебе сказал. Ну, про то, что хватит разгребать и всё такое. Мне просто стыдно стало, я столько наворотил, а ты... Спасибо тебе. Жилин махнул рукой. — Сказал и сказал, что было, то быльём поросло. И вообще, это не мне, это Игорю спасибо. Если бы он не подсказал, где вас искать, я бы не успел до того... Ну ты понял. Видел, кстати, какую Яву он себе купил? Зверюга! В магнитофоне с шипением сменился трек. "Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой Я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой". — А ты знаешь, как курят по-цыгански? — прищурился Жила. Он набрал полные лёгкие дыма и наклонился к Жилину. Легонько сдавил пальцами его щёки, открывая рот, накрыл его губы своими и выдохнул. Надо, чтобы всё было по-чесноку. Митя больше никогда не спросит Сашу о Лёве, а Саша — не спросит о том, что произошло в следующую секунду. Полковник прижал его к себе, не давая отстраниться (а он не очень-то рвался), и аккуратно прикусил верхнюю губу. И целовал, беспорядочно шаря руками по сашиной спине, залезая ладонями под рубашку, оглаживал шею, запускал пальцы в густые тёмные волосы и тянул на себя. "Мить, а как целоваться?" В магнитофоне зажевало кассету, но никто не торопился его выключить.