Грубиян

      Июнь. 853 год. Я стою перед своей драгоценной полкой с ароматными травами, пытаясь найти засушенный чабрец. Из-за жары с меня ручьем льется пот, рубашка насквозь промокла, по лбу стекает соленая струйка. На рабочем столе стоит горячий чайник, источающий еще больше жара, от которого у меня начинает кружиться голова. В одной из деревянных шкатулок лежит тот самый чабрец, который я так отчаянно пытался найти на протяжении получаса — от сильного солнцепека я не мог сосредоточиться на нужных мне вещах, раз за разом пропуская ароматные травы, стоящие прямо передо мной.       Залив в белоснежную чашку, на дне которой уже лежат кусочки листьев, горячую воду, я оставляю ее в покое на ближайшие пять минут, ожидая полного раскрытия вкуса. А пока что подхожу к окну и наблюдаю за зеленым лугом, местами вытоптанном нашими лошадьми и новоприбывшими кадетами, усердно тренирующимися изо дня в день, несмотря на сильный летний мор. Мимо пробегает юнец, согнувшийся от усталости, за ним уверенным шагом следует нахальная брюнетка — Микаса Аккерман, как обычно смотрящая куда-то вдаль, занятая своими мыслями. Я наблюдаю за тем, как она проходит мимо, не оборачиваясь в мою сторону: «Как обычно, Аккерман, как обычно…» Уже с месяц каждый день она проходит мимо моего окна во время дневных тренировок, подгоняя своим грозным видом отстающих кадетов, выкладывающихся на полную.       Спустя пять минут я все же беру свою чашку и делаю первый глоток, наслаждаясь невероятным вкусом чабреца; в дверь стучат. В проходе стоит Зоэ, держащая в руках папку с бумагами.       — Снова отчеты?       — Нет, по крайней мере не для тебя, — Ханджи проходит к моему столу и продолжает разговор, вглядываясь в окно. — Снова следишь за ней?       — Не обольщайся, — я делаю еще один глоток: какой же аромат, — мы даже не разговариваем.       — Ну так может быть поговоришь с ней наконец? — очкастая стучит пальцами по крышке деревянного стола. — Пойми, я ведь только тебе могу позволить такие отношения, будь на твоем месте кто-то другой, этот вопрос мы решали бы по-другому.       Я отставляю чашку и подхожу к креслу, стоящему в углу моей рабочей комнаты. Каменные стены, прогревшиеся на солнце, заставляют меня отодвинуть мебель немного в сторону, дабы не зажариться окончательно.       — Боюсь, что это невозможно. Микаса игнорирует меня, я не хочу ей больше досаждать.       — Ты это заварил, тебе и расхлебывать, — Зоэ уложила папку на стол и взглянула на меня, выражая своим взглядом недовольство. — Решил быть мужчиной — будь им до конца.       — Иди куда шла, — рукой я махнул гостье в сторону двери, — не капай на мозги в такую жару.       Ханджи недовольно помотала головой, прежде чем забрать бумаги и выйти из моего кабинета. «Как ни крути, а она права, — я вновь встал к окну, захватив немного остывший чай, — так больше не может продолжаться».

***

      После вечернего обхода я закрылся в своей комнате. Отсутствие бумажной работы несколько напрягало меня: теперь ведь совершенно нечем заняться. Немного побродив по кабинету, поразглядывая пыльные углы, от вида которых меня бросало в жар, я все же решил, что сама судьба хочет, чтобы разговор с неуемной и темпераментной Микасой состоялся именно сегодня, именно этим вечером, и захватив с собой тлеющую свечу, стоявшую до этого на краю моего стола, я выдвинулся в сторону ее спальни, минуя темный длинный коридор, сохранивший утреннее тепло.       На стук мне никто не ответил: «Ожидаемо». Однако, не желая врываться к ней без разрешения, я продолжил тараторить по деревянной двери в надежде услышать в ответ хотя бы недовольный возглас, но мне все никто не отвечал. Постучав в последний раз, я все же открыл дверь и вошел в маленькую комнатку, обставленную лишь кроватью и шкафом для хранения вещей. Кровать была заправлена, в шкафу висела только форма и одежда, которую Микаса носила во внерабочее время. Я уселся на белые простыни, ожидая возвращения блудной брюнетки, поставив подсвечник на подоконник; вернулась она, когда моя и без того небольшая свечка почти догорела, грозясь оставить меня в кромешной тьме.       — И что Вы тут забыли? — снова это презрение в таком спокойном голосе.       — Хотел поговорить с тобой. Не избегай ты меня до этого, не пришлось бы мне ломиться в твою комнату.       Она тяжело вздохнула и открыла дверь.       — Вставайте и выходите.       — Поговорим и уйду.       Микаса брезгливо взяла меня за руку и потащила к выходу.       — Мы достаточно поговорили. Выходите.       — Прекрати обращаться ко мне на «вы» и хватит меня выгонять, — я скинул ее руку со своего предплечья и сел обратно на кровать. — Уйми в себе эту злость и спокойно поговори со мной.       — Вы…       Я грозно взглянул на нее, вновь услышав это формальное обращение.       — Ты смеешь мне указывать на мою злость? Ты в своем уме, Леви?       — Я не запрещаю тебе злиться на меня, — рукой указываю ей на место подле себя, но она снова противится, вороча носом, — просто дай нам спокойно поговорить один раз, потом можешь снова меня избегать.       — Нам не о чем говорить, — Микаса сложила руки на груди и прикрыла глаза, — твои поступки не требуют дальнейшего обсуждения.       Снова она показывает свой скверный характер. Мне надоедает ее упрямство, и я валю ее на кровать, резко дернув за руку. Ее растерянное лицо, скривившееся в злой гримасе, оставалось все таким же прекрасным даже в такие моменты, но понимая, что вот-вот грянет буря, я сильнее схватил ее за руку, силой умаливая поговорить.        — Успокойся и выслушай.       Она свободной рукой пытается бить меня в грудь в надежде на то, что я ее отпущу, но видя ее отчаянные попытки выбраться из моей крепкой хватки, я лишь начинаю возбуждаться, представляя ее нежную обнаженную кожу, соприкасающуюся с моим торсом.       — Отпусти меня и уходи, Леви! Хватит устраивать цирк!       — Так ты прекрати брыкаться, мы поговорим и я уйду, — мне хочется вцепиться в нее, но я стараюсь проявить сдержанность. — Угомонись.       Микаса ногой бьет меня в живот, не оставляя попыток вырваться, но очередной ее истерический выпад лишает меня рассудка: я хватаю вторую ее руку, и нависаю над ней, блокируя свободу движений ее ног. Ее оскал пробуждает во мне животную страсть, я с трудом сдерживаюсь, пытаясь продолжить разговор.       — Теперь ты будешь со мной разговаривать?       — Ты точно не в своем уме! — на ее бледной шее проступают вены от сильного напряжения. — Пусти меня сейчас же!       — Ты сама вынуждаешь меня так поступать, согласись ты сразу спокойно поговорить, мы бы уже закончили, но твоя упрямость вгоняет тебя в такие ситуации.       Она рычала, пытаясь сбросить меня, но моя мертвая хватка держала ее в узде, не давая выбраться.       — Микаса, в последний раз прошу: давай спокойно поговорим.       — Убирайся! — она прорычала эти слова, толкнув меня коленом в грудь.       Ее злость пробуждала во мне небывалые чувства: в паху затянуло от ее зверского взгляда. Я сильнее вжал ее в кровать, покрывая ее длинную шею поцелуями. Ее возгласы эхом отзывались в моей голове: я больше не обращал внимания на истошные крики, продолжая опускаться вниз к ее чувствительной груди. Томный стон — Микаса мгновенно обмякла, выгибая от моих прикосновений спину, словно кошка. Я освободил одну руку, чтобы приподнять край ее легкой ночной рубашки, промокшей в области сосков от моей слюны. Она податливо приподняла ногу, оголяя красивые изгибы своего тела.       — Убирайся… — на глазах проступили слезы.       — Ты сама позволяешь мне это делать.       Я прикусил ее нижнюю губу, от чего Микаса вновь податливо прильнула ко мне, прижимая бедра к моему тазу. Я чувствовал жар, исходящий от ее лица, чувствовал ее горячее дыхание, обдающее мою шею — штаны стали сильно мешать, сдавливая мой половой орган. Она тихо простонала где-то над моим ухом, и от этого мимолетного стона у меня сорвало крышу: я впился в ее губы, языком исследуя ее рот, рукой блуждал по ее округлым бедрам, все больше приближаясь к ее мокрому лону, источающему приятный запах. Моя пассия пальцами цеплялась за мои смольные волосы, сильнее притягивая меня к себе.       — Ты невероятный ублюдок, Леви… — она отпрянула от моих губ на секунду, чтобы вновь выразить свое недовольство.       Я достиг пика возбуждения: сил терпеть больше не было. Микаса пальцами засеменила по застежке моих брюк, стараясь как можно быстрее их стянуть. Опустившаяся лямка ее ночнушки оголила ее аккуратные плечи, взывая меня к дальнейшим действиям. Я быстро снял брюки, освобождая себя от сильного напряжения, и вновь накинулся на разгоряченную брюнетку, лежавшую подо мной. Ее горячее лоно сочилось от возбуждения, пробуждая во мне животные инстинкты. Моя рука скользнула под ткань ее трусиков: Микаса громко застонала от моих легких прикосновений. Она задвигала бедрами в такт моим движениям, все сильнее постанывая от нашей близости. Ее ноги задрожали, ознаменовав достижение пика, и я, не желая ей уступать, резко вошел в нее, заставив Микасу вновь изогнуться подо мной от накрывающего ее продолжительного оргазма.       — Прости меня за мои слова, — я тяжело дышал, двигаясь внутри нее.       — Заткнись… хотя бы сейчас, — она говорила это сквозь частые стоны.       Каждый толчок заставлял Микасу слегка вскрикивать от удовольствия. Ее покрасневшее лицо сильно возбуждало меня, и я ускорял темп, наслаждаясь видом ее пылающих щек и растрепанных волос. Короткие ногти впивались в кожу моей спины, наверняка оставляя красные полосы, которыми я буду любоваться с утра. Ртом она отчаянно хватала воздух, но я перекрывал ее дыхание короткими страстными поцелуями.       — Пусти… — ее уставший голос невероятно действовал на меня, и я послушно отпрянул от Микасы.       Она уложила меня на спину, спустившись к моему набухшему члену. От удовольствия я прикрыл глаза: ее влажный немного шершавый язык заскользил по моему половому органу, и у меня зазвенело в ушах, когда темпераментная брюнетка полностью обхватила его губами. Ее невероятная ловкость в этом деле быстро довела меня до оргазма; я излился в ее влажный от слюны рот.       Мы лежали на ее небольшой кровати, тяжело вздыхая от усталости. Микаса носом уткнулась в мою грудь.       — Не смей больше мне грубить.       Я чувствовал ее досаду: снова драматизирует.       — Ты месяц игнорировала меня из-за моей грубости?       — Ты грубил мне во внеслужебное время.       Ох, этот взгляд… Смотрит на меня так серьезно, но обижается на такие глупости.       — Ну и дура же ты, Микаса Аккерман…