красные варежки

Гробыня никогда не любила варежки. В самые жуткие морозы на Тибидохсе, когда купидончики не казали носа в форточки студентов, а пруд покрывался таким толстым слоем льда, что было не услышать русалочьих прений, она прятала руки в карманы черного пальто, грела их дыханием, пока оранжевый огонек сигареты не впечатывался в каменную стену башни призраков, колдовала «белус горячкус», сидя на трибунах арены, но даже не притрагивалась к шерсти. Гроттер замечала, как белоснежная кожа тёмной покрывалась красными воспалениями, трескалась, едва кровила, будто под слоем снега горят ягоды рябины. Казалось, что в сколы на фарфоровой фигурке кто-то затер алый пигмент, небрежно второпях, уничтожая красоту оригинала. Теперь руки магини, которая могла наложить такой сглаз, что распутывать заклинания приходилось старшим преподавателям, а пострадавшим надо было отлеживаться в магпункте неделями дабы вернуться на учёбу, дрожали и теряли остатки чувствительности. Гробыня однажды пыталась исполнить «энтрос» в комнате, чтобы поджечь сигарету, но искра мгновенно затухла, будто не ощутив ладони живыми. Заметив странный взгляд соседки, она отшутилась, что руководство школы таким образом борется против вредных привычек учеников. Хотя они обе знали, что Тибидохс — место для трудновоспитуемых волшебников, где пачка сигарет, алкоголь, да даже некромагический артефакт вовсе не станет поводом для исключения. Однако разноцветные глаза с тоской смотрели на заиндевевшее окно, будто надеясь увидеть за ним что-то утерянное. В ту ночь, черные шторы осторожно укрыли худое тело магини, как ласковые коты выпрашивая прощения за прежде раскрытые сны. Гроттер же до самого подъема, тайно пробравшись в библиотеку и едва дыша, стараясь не разбудить джинна, прочитывала сотни рецептов заживляющих мазей, выписывая все на пергаменте с забытым рефератом по нежитиеведению. Самописное перо спасло бы руки от пятен чернил, но ему пришлось бы диктовать вслух, нарываясь на проклятия Абдуллы. Каждую фалангу теперь обвивали отпечатки невысохших слов, как сотни маленьких смоляных очей, стыдящих ее за ночные прогулки. Утром вместо завтрака, упросив Ягге допустить ее к котлу за обещание в следующем матче как можно меньше пострадать, Таня резала тысячелистник, толкла цветы сирени, вымешивала целебную смесь от ран. Этот лёгкий травяной запах не стирался с ее кожи пару дней, будто девушка впитала часть магической силы из отвара. Маленькую баночку с запиской Гробыня совсем случайно найдет позже среди своей коллекции лаков для ногтей, ухмыляясь скромности поклонников. Таня благодарила все высшие силы, что Гробыня больше не играет в драконбол, и зимний сезон не принесет ей лишних травм от такой безалаберности. Потерять управление пылесосом от не шевелящихся рук на такой высоте, рядом с огнедышащим ящером равноценно смерти. Могла ли светлая признать, что волнуется о подруге? На малейшее замечание заботы, ту встретил бы отборный поток сарказма с подначиванием «Что, сиротка, от своего маечника привычку переняла всяких зверюшек лечить и жалеть?». От этих напоминаний Таню мутило, рвало невысказанными словами в старом душе после тренировок, она стояла под ледяной водой и чувствовала, как внутренности скручивает горячими тисками. В самый первый раз она даже применила заклинание от рокового сглаза, думая, что кто-то решил убить ее самым простым способом. Но боль сменилась безразличием, затем вовсе злостью, когда Ваня тянулся обнять ее и поцеловать. Девочка-которая-выжила совсем ничего не смыслит в нормальных человеческих отношениях, где люди любят друг друга, уважают и целуют на ночь перед сном. После криков дяди и тети в детстве она забиралась в чехол контрабаса, и драконья кожа футляра была ее доспехом. Сейчас она туда не влезает, даже подтянув к груди острые коленки, обхватив себя уставшими руками. Гроттер не может верить людям. А Гробыня никогда не просит ее об этом. Как только приходят первые заморозки Таня заклеивает стыки окон бумажными полосками, взяв у Ягуна «самый новый навороченный супер-клей», и покрывает стены защитными рунами, вплетая в каждый рисунок «краду». После этого Склепова не будит соседку вскриками кошмаров, подскакивая каждый ночной час. И Гроттер с улыбкой наблюдает за спокойным ликом тёмной. Пятна лунного света падают на ее щеки, и без маски ехидства она кажется совсем не похожей на себя. Разный разрез глаз, ярко-фиолетовые волосы, россыпь колец на тонких пальцах. Одеяло, сползающее с кровати в виде гроба, забытые фантики от шоколадных конфет. Молочная кожа бедер, узкие лодыжки, поджимающиеся пальцы ног. Победительница самой Чумы-дель-Торт не может не любоваться этим чудом, забывая, что завтра важный экзамен, для которого надо бы выспаться. Она не вспоминает, что этим вечером поссорилась с парнем. Сегодня взгляд зеленых глаз остается только на одном человеке, который не так уж и раздражает на самом деле. На новый год под подушкой темная магиня находит пару красных варежек. Таня успевает подложить их, опять пропуская завтрак и отбиваясь попутно от скелета по имени Паж, решившего что она покушается на личные вещи его хозяйки. Теперь на ее предплечьях красовались две новые раны от легкого удара шпагой, и в момент, когда она пыталась слизать со своей кожи узкие дорожки крови от позорных ударов, Гробыня осела на кровать, держа несчастный подарок. -Сиротка, ты же хочешь сказать, что это шутка? — ее голос звучал безжизненно и сухо, так как воет контрабас после падения с сотни метров, — никто не мог знать. Склепова завидует Тане, её востребованности среди парней, ее известности, ее доброте, тому, что она с гордостью носит своё фамильное имя и этот вечно скрипящий на латыни перстень, где хранится дух ее деда. Чем дольше Склепова живет на Буяне, тем сильнее она забывает свои настоящие инициалы. А то, как она представляется сейчас, идеально сочетается со званием темной магини. Ее родители держали похоронное бюро, являлись гробовщиками, проще говоря. Все эти черные шуточки и странные могильные прозвища буквально с детства были ее спутниками. Но после первого всплеска магии она уже никогда бы не захотела возвращаться к обычной жизни лопухоида. А имя так и осталось в тех днях, растворилось как кредитное условие в мелком тексте уточнения. Никто кроме Гроттерши не задерживался надолго в соседках тёмной, бедные заикающиеся девочки бежали, едва не ломая ноги об свои же чемоданы, умоляя академика переселить их. А те, кто были покрепче, совершенно случайным образом оказывались с диковинными сглазами в магпункте, кукарекая, жалуясь на звон в ушах, плюясь крысиными хвостиками. Гробыня не зря стала любимицей профессора Клоппа и проклятием студентов всех курсов. Но Таня осталась, отвоевала сначала свою половину комнаты, затем повод себя уважать. Было бы мерзко признаться, что Склепова не так уж и против сиротки рядом. Эта помешенная драконболистка не занимала по утрам места у зеркала — весь ее уход за собой ограничивался умыванием, душем и глупой ухмылкой в отражение перед марафоном на лекции, ведь та постоянно опаздывала везде, где могла и не могла. Глупые рыжие кудри, что окружали ее лицо как огненные волны, зеленые колдовские глаза, стертые смычком пальцы. В каждой детали ее внешности не было ни единого грамма того, что Гробыня пыталась найти в парнях и своих поклонницах. Тёмным магам вообще разрешалось больше, чем могли позволить себе добрые святоши. Черных кровавых ритуалов, оргий они не устраивали, но влюбляться в магов своего пола запрещено ни одним кодексом не было. Так, кроме того, вот эта контрабасистка была олицетворением слащавого комплекса бога — старается всех спасти, уберечь, жертвует собой, не может отказать глупым обожателям. Танечку и на факультет тёмных забрать не смогли, она выкрутилась с Триглавом, вернув бесполезные зеленые искры своему кольцу. А из Склеповой не получилось хорошей девочки. Вроде в детстве любила маму, носила красные теплые шерстяные варежки и шапку перед холодами надевала, складывала все книжки с игрушками в шкафчик. Только вот теперь плетет проклятия, стреляет двумя красными искрами из кольца, курит, распугивая призраков на башне, целует перед сном череп и сохнет по девушке. Ей хотелось бы поменять глаголы в последних двух занятиях, но роковые готичные красотки имеют склонность страдать по совсем не стоящим того вещам. Никто из друзей Тани не был рядом, когда ту выворачивало наизнанку от ночных кошмаров в ванной, она тряслась, судорожно хватаясь руками за края раковины, глаза не могли сфокусироваться ни на чем, быстро двигаясь с крана на кислоту, стекающую по бортикам, с зеркала, покрытого патиной и трещинами на лицо Склеповой. Гроттер не могла узнать ничего, не признать ни своих рук, ни голоса тёмной. Ей повсюду слышался шепот Чумы, запах тухлого мяса и перья мертвого Грифа. Она кричала так громко, будто желая заглушить призывы злодейки убить себя и наконец дать той овладеть всем хаосом. Тогда Гробыня накладывала заглушающее заклинание на комнату, крепко прижимала к себе юную спасительницу мира, выжидая пока очередной приступ не вытащит все темные силы из девушки. После стольких схваток с Той-кого-нельзя-называть Таня переняла от нее половину могущества и желчи, которые разрывали изнутри её светлую душу. Она воет и надсадно плачет, пока по ее шее стекают следы черной туши Склеповой, которая так же болеет с ней. Если бы только Таня так не сопротивлялась темноте, то из нее вышла бы величайшая черная магиня, с открытыми объятиями ее принял мрак, подарив свободу творить все, что угодно. Но Гроттер слишком хорошая, слишком правильная. Она та дочь, которой гордились бы Леопольд и Софья. Ни Ягун, ни Ванька так не спросят, почему у неё всегда красные опухшие глаза, а кожа в уголках губ всегда шелушится. Гробыня встречается с Гуней, если их отношения можно отнести в эту категорию. Она пользуется его физической силой, а он в виду умственных способностей не спрашивает, любят ли они друг друга. На Буяне совсем нет лопухоидных кассет с фильмами, но те, кто жил в обычном мире дольше, утверждают, что из пара выглядит как классическая американская романтика футболиста и чер-лидерши. Гломов развязывает руки девушке, ведь теперь получая презенты от поклонников, она может безнаказанно отшивать неугодных фактом своего «семейного» положения. «Её» мальчик никогда не против размять свои кулаки о чужие лица и части ниже живота. По законам жанра, когда они окончат школу, он сделает ей предложение руки и сердца. Девушка старается не думать о своем ответе на это. Может, оставшиеся месяцы решат все за нее. Гробыня перестала играть в драконбол, вдруг осознав, поднимаясь над полем, что хотела бы упасть с этого пылесоса. На высоте в несколько десятков метров ей казалось, что ее жизнь абсолютно ничего не стоит. И ещё много лет ей придется прятаться не под своим именем от себя же. Но когда она на пару секунд отпускала трубу управления, в голове вставал образ глупой и улыбающейся в зеркало Гроттерши, которая останется наедине с теми ужасами, что обещает ей Чума. Гробыня не была альтруисткой или борцом за правоту и справедливость. Склеповой хотелось однажды обнять девушку, не разрываемую слезами. На самом деле, до приезда в Тибидохс Гробыню звали Анна Морозова. У нее были темно-русые волосы, слабые ломкие ногти, мягкий голос и ненависть к брату и картам. Она давно не откликается на эти прежде знакомые звуки, но когда Гроттерша, склонившись над ней, тихо произносит: -Ань, ты бы поберегла свои руки. А то так и до вида Той-кого-нельзя-называть недалеко, — у самой ведь под глазами синие тени, как у повидавшего виды мертвяка. Склепова резко задирая голову, притягивает светлую за шею ближе к себе, впиваясь жадным поцелуем в этих сухие потрескавшиеся от ветра губы. Таня совсем не умеет чувствовать партнера, и касается так по-детски трогательно, словно не ей вот-вот через месяц исполнится восемнадцать. Валялкин предпочитает поцелуям и объятиям ожоги гарпий и лечение русалок от воши. Глеб никак не возьмет инициативу некромага в свои могущественные руки. И тёмная мысленно благодарит этого не проходимого валенка и мальчика-эмо из Тайги за ту неопытность рыжеволосой, что сейчас она может упиваться как тысячелетний вампир, дорвавшийся до молодой девы. Она кусает и тянет. Склепова не говорит, что нужно делать. Вкус этого поцелуя сравним с черноплодной смородиной, он вяжет языки и несчастные губы немеют, раскрываясь шире. У Гробыни очевидно побольше опыта в этом нехитром деле, которым она пользуется для своей пользы, как настоящая тёмная. Гроттер понимает, что то, как по ее ребрам проходятся руки с острыми ногтями, ей знакомо. Ведь именно так сладко терзала её боль, когда Гробыня шутила об отношениях с маечником. Когда под струями душа она думала не о том человеке, не о светлом маге-ветеринаре, а о той ехидной соседке, цепи на душе ослаблялись. Все чаще Склепова оставалась ночевать в их комнате, все реже отвечала согласием на свидания парням. Ревностные отпечатки покрывали всю девушку изнутри так, как черная помада сейчас с одних губ переходила на другие. Нет мучений совести, только правильные прикосновения. Феофил Гроттер скрипуче тянет проклятия на латыни за поведение своей внучки, и Таня буквально в поцелуй отсчитывает минуты, оставшиеся на разговорную магию перстня. Она стоит на коленях между ног тёмной, не смея оторваться от этого потока странной боли и любви. Драконболистка осторожно гладит заживающие костяшки и трещинки на коже ладоней Склеповой. Теперь о них есть кому позаботиться. Таня не доверяет никому. Но Гробыня никогда этого не просит.