***
С возрастом приходят не только звездочки и свой кабинет. Маркер взросления — усталость. Можно сохранить волосы благодаря сильной генетике, можно поддерживать водный баланс и иногда даже высыпаться, но, работая в органах, от усталости никуда не деться. Тот, кто внешне еще не похож на живой труп, становится пушечным мясом или ищейкой. Те, кому не повезло, становятся трупами по-настоящему. «Штатный экстрасенс, специалист по чертовщине» Дмитрий Дубин — породистая ищейка, усердно и много битая, с метками. Казалось бы, расследовать чертовщину — занимательно до жути, но даже от фриков и нечисти устаешь. Ему просто нужен выходной. Такой, чтобы никто не звонил. Такой, чтобы ему улыбнулись и никуда не тянули. Чтобы просто поспать и перевести дух. Новый эксперт — Калигари — безвредный черт. От него не ждешь кровавых приветов. Это успокаивает, но почему-то не ставит его на полку «несущественно для дела». Сколько таких экспертов было? Один другого краше. Но этот… Цепляет. Дима не прячет улыбку — как-то подустал в последнее время, все равно никто не поймет, почему он улыбается, может, уже нервное. Короткая консультация по телефону приводит к неожиданным последствиям. Приглашение на полночный кофе. Мысль: «А почему бы и нет?». Оранжевый свет, черно-белый силуэт напротив. Калигари не выглядит сонным. Может, он — сова. Ничего не будоражит, кофе тупит голову, свет заставляет щуриться. Кафе почти пустое — они последние посетители «Райдо». Дима делает глоток кофе. Он уже заплатил? Every night I am dreaming That you'll come and creep in my bed* Психи в этом году бушуют не больше, чем в предыдущих — всплеск весной и осенью — как по учебнику. Но он уже давно в погоне. У него так давно не было выходных. Работа семь через ноль — по собственной же вине; не сидится на месте, если не все улицы безопасны, не все ублюдки изолированы, не у всех вампиров вырваны клыки из десен или лезвия из рук. Please let this be over Not stuck in a world without end Музыки уже не слышно — она несущественна, но на прикосновение Дима поднимает глаза. Как-то неправильно получилось. На кофе он согласился, но с момента приветствия не произнес ни слова. — Как танцы? — спрашивает Дубин, дружелюбно растягивая губы в улыбке. Усталой. Такой даже грудничка не проведешь. Хотя дети, они даже внимательнее взрослых будут. Калигари поднимает бровь. Кажется, он о чем-то говорил, но сыщик пропустил все мимо ушей. Молодец — просто спец! — Я хочу два часа твоего внимания, — Калигари улыбается. — Три, если с пробками. Дубин прощупывает эксперта взглядом. Никаких пугающих предчувствий, никаких опасных зацепок. Это все может хорошо закончиться. I'm a ghost Living in a ghost town — А поехали, — взяв пальто, Дима замирает. «А мы?..» — Заплатили при заказе, — Калигари кладет руку ему на плечо и ведет в сторону выхода. You can look for me But I can't be found Они идут в сторону улиц с бо́льшей пропускной способностью. — Мне надо предложить кофе или алкоголь? — Дима неловко потирает шею. — Мы едем не к тебе, — говорит Калигари, направляясь ко входу в метро. — Но, если тебе необходимо выпить, у меня есть вино. — Да нет, — бурчит Дубин. У парня, сидящего напротив, с собой нож. На поезде они едут шестнадцать минут. В вагоне прохладно. Калигари стоит очень близко. Сразу за ним на стене — реклама новостройки. Дима чувствует легкую дрожь — непонятно, только ли покачивание вагона тому виной или же дело в пальцах эксперта, сжимающих его собственные. Калигари наклоняется к нему, даже не пытаясь сделать вид, что дело в вечерней толкучке, говорит: — «Что я наделал? Я погиб! Ко мне, по доброй воле, само…» Он чуть выдыхает, намечая смешок. «…раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле».** — Что? — напряженно переспрашивает Дубин. Он не отшатывается — вот тут дело действительно в тесноте. — Рад, что ты согласился, — улыбается Валентин. — Наша станция. Они выходят из вагона, их исторгает бездонный зев подземки, им посыпает голову ранний осенний снежок, которого не станет раньше, чем он коснется асфальта. Идти недолго, даже во дворах плутать не приходится. Дима запоминает адрес. — От меня, наверное, несёт, как от собаки. Я приму душ? — спрашивает он, оказавшись таки в чужой квартире. Ощущение легкой нереальности происходящего не проходит. Единственное закругленное сверху окно с тяжелыми темно-фиолетовыми шторами, обои с вертикальными полосами из цветочных орнаментов, несколько портретов в рамах и без, слева от двери — трельяж с накинутым на крайнее зеркало ажурным платком. Ванная комната — справа по короткому коридору. Валентин дает ему полотенце и, просунувшись внутрь тесной комнатки, указывает на светло-оранжевый бутылек. Пахнет ванилью. Нетипичный запах для человека с подобным стилем. Бросив быстрый взгляд на стакан с единственной зубной щеткой, Дима вздыхает спокойнее — показалось. Если девушка и есть, то не постоянная. А то получилось бы как-то гадко. Белый кафель с выпуклым синим дельфином посередине стены. Должно быть, остался от предыдущих владельцев квартиры. Дима вздыхает, вспоминая, что в собственной ванне надо бы подновить эмаль, а то откололась у слива. Почему Калигари вообще делает это? Быть может, он для него стал одним из «своих». К тем, кто вхож в тусовку, в круг «своих» — отношение иное. И чем теснее круг, тем ближе рядом стоящие. Чувствуешь даже не дыхание на своей коже — ощущаешь их мысли так, будто они твои собственные. Но Дима не читает мысли. Выйдя из ванной, он подходит со спины, ведет носом от основания шеи к линии роста волос, задерживается, вдыхая запах — все та же ваниль и ещё что-то резкое. Калигари едва слышно шепчет, перебирая безделушки на туалетном столике. Дима слушает, положив голову ему на плечо. — «В окошки, в двери, в щель войдя, валилась солнца масса, ввалилось; дух переведя, заговорило басом». — Не слишком странно? — спрашивает он, касаясь хвостика. Ему нравятся волосы Калигари. — Среди наших полно фетишистов. Меня сложно удивить, — улыбается Валентин. — Разве мы не должны сначала отужинать, сидя за дальними концами стола? По вампирским правилам. Дима вздыхает ему в шею, не размыкая перекрещенных на животе Калигари рук. — Не думаю, что сейчас тебе нужно именно это, — отвечает эксперт, ловя его усталое отражение по зеркалам трельяжа. — А что мне нужно? В голосе Дубина легкая заинтересованность. — Я, — уверенно отвечает Калигари. В его тоне нет сомнений — звучит так, будто он обдумывал это утверждение. Дима хочет отшутиться, переводит взгляд с хозяина квартиры на стоящий у кровати табурет. Напряженно замирает, замечая зажженные свечи. Спрашивает: — Ты готовишься к жертвоприношению? — Нет. Сжигаю негативную энергию. Видишь, какой дым чернющий? — Калигари поворачивается к Дубину и рассматривает его шею. — Потуши, — Дима хмурится. — Я тебя прошу. Никакого огня. Перед глазами встают видения обгорелых тел. Должно быть, его волнение отражается на лице — не удивительно, учитывая то, сколько он не спал; стоит чуть расслабиться и все чувства выводятся на лбу огненными буквами. Валентин тушит свечи. Зачем им огонь, если внутри Дмитрия заключено столько солнца? Калигари освобождает его от последнего, что прикрывает — от полотенца, и рассматривает Диму на своих простынях. — Мне нравятся, — Дима сонно улыбается, ведя пальцами по татуировкам на руках эксперта. — Похожи на росчерки пера. Я когда-то писал перьями. Плохо получалось. Калигари щурится, снимает с Дубина очки. — Лежи. Поднявшись, Валентин накидывает халат и садится у зеркала, неторопливо перебирая мягкие кисти и баночки. Дима натягивает на себя одеяло, глядя на Калигари и три отражения, как в калейдоскопе окружающие его. Подняв глаза к потолку, Дима понимает, что его волнение насчёт фетишей было излишним. Валентин обошел его по всем фронтам. Или не по всем. Дубин и сам бы повесил над кроватью зеркало, но берег нервы от нежелательных вопросов. Он протягивает руку вверх. Отражение тянется к нему в ответ. Увидев силуэт Калигари в потолке, он опускает взгляд. — Я нарисую тебе такие же, — Валентин ставит холодную баночку с черной краской на неприкрытую грудь Дубина. Следователь невольно вздрагивает, покрываясь мурашками. Линии плетутся, складываются, дурманят голову. Прикосновения ворсинок кисти и длинных пальцев скрадывают минуты, переключают все внимание на Калигари. Сердечный ритм набирает скорость. Дима смотрит в потолок. Это он лежит в чужой постели? Это его руки дробятся на черно-белые продолговатые сегменты? На него так жадно и внимательно смотрит этот мужчина? Что же он делает? Протягивая роспись на внутреннюю часть бицепса, приходится заложить руки за голову, чтобы было удобнее. Валентин шепчет: — Не трогай — размажешь. — И как часто ты таким занимаешься? — спрашивает Дима, не глядя ему в глаза — только на отражение. — Ты третий за сегодня, — серьезно отвечает Калигари. Смех пробирает так сильно, что на глазах выступают слёзы. Смех очищает не хуже слез. Вместе они — вообще отличная команда. Диме легче. — Поцелуй меня, — просит он, вздохнув. Конечно. Целует и трогает, вытянувшись рядом всем своим длинным телом — так, чтобы не смазать новоприобретенный узор. — Чего ты хочешь? — все также шепчет. Растерянная тишина. Он слишком устал, чтобы соображать. Как взглядом попросить заботы? Как снять с себя ответственность хотя бы в постели? — Я все сделаю. Расслабься, — понимает Калигари. Все вокруг словно бы ненастоящее. Существуют ли эти складки на шторах? Легкий запах пряностей? А если и существуют, то насколько они существенны? Дима кладет руки на валентиновы плечи. Сил хвататься нет — он лишь поглаживает напрягающиеся мышцы, как раз в том месте, где чернильные узоры уступают место чистой смуглой коже спины. Хорошо. Необычно, но очень хорошо. Успокаивающе. Калигари прикрывает глаза, за ресницами сберегая склеры от довольного диминого сияния. Лаская торс, он говорит: «А завтра снова…» Поцелуй у подвздошной кости. «…мир залить вставало солнце а́ло…» Поцелуй в шею. «И день за днем ужасно злить…» Губы Валентина в сантиметрах от его губ все шепчут: «…меня вот это стало». Шевелятся в памяти воспоминания: весеннее утро, книжка с мелким красным узором на обложке, черные буквы — автор. Он знает это стихотворение. Вытянувшись, прогнувшись навстречу желанной ласке, прижимаясь губами к губам, раскрываясь, Дима вспоминает, что сказал ему Калигари в «Райдо»: «Я крикнул солнцу: Погоди! послушай, златолобо, чем так…» Мысль сбивается, дыхание учащается, Дима крепче прижимает к себе Валентина. «…без дела заходить…» Он ловит воздух, ловит взгляд Калигари — восхищенный, внимательный, страстный. «…ко мне на чай зашло бы!» Задержав дыхание, Дима кончает, чувствуя, как в этот самый момент к его плечу прикасаются валентиновы губы — трепетно, благоговейно. Переводя дыхание, он слышит: — Тебе надо в душ. — Ноги не ходят, — отвечает Дубин, тоже переходя на шепот. Он чувствует прикосновения губ к своим щекам. — А как насчет рук? — Руки тоже не ходят. — Цепляйся, — говорит Валентин, просовывая ладонь под димину спину. — Ты же не серьезно? — почувствовав, что его отрывают от простыней, Дима хмыкает и хватается за шею Калигари. — Или серьезно. Короткий путь до ванной, теплая вода из душа, валентиновы руки, прижимающие его к себе. Дима сонно откидывает голову назад, наслаждаясь массирующими кожу головы пальцами Калигари. — Фетишист, — усмехается мужчина, поливая его волосы из душевой лейки. Дубин расслабленно улыбается в ответ: — Не буду отрицать, если ты меня еще раз поцелуешь. И донесешь обратно. Уже в постели, разомлевший и теплый, он ворочается, подбираясь ближе к Калигари. — Я приеду к тебе еще? — Не надо, — сердце даже не успевает пропустить удар. — Я сам заеду за тобой. Обнимая теплый торс Калигари, Дима спрашивает: — Ты говорил что-то про вино?.. — Запомнил, — хмыкает Валентин. — Есть вино. Я умею варить глинтвейн. Но все утром. — Великолепно, — соглашается Дубин, засыпая.***
— Ты сказал Уле, что я испугался волосяного комка? — Эм, — Валентин пытается спрятать смешок в поднятом вороте пальто. Возмущенный Дима, первым делом набросившийся с вопросами, выглядит уморительно, если брать в расчет причину расспросов. — Но он правда был похож на паука! А я был без очков. Валя! — Дубин возмущенно смотрит на него. — Прости, Дим. Протяни руки, — говорит Калигари. — И сложи лодочкой. Тебе понравится. Извлёкши из-за пазухи еще теплый сверток, он кладет его в димины подставленные ладони. Дубин светлеет на глазах. — Так и знал, что ты голоден, — удовлетворенно говорит Валентин, наблюдая за распаковывающим шаверму Димой. Жадно и благодарно впившись в еду, Дубин шагает вслед за Калигари и пару раз кивает коллегам. — Не боишься, что связался с плохой компанией? — спрашивает Валентин, ловя на себе подозрительные взгляды полицейских. Дубин отрицательно качает головой, не переставая жевать. Он доверяет Вале. И это не только следовательская чуйка — нечто большее. Калигари цитирует, намекая на тлетворное влияние околовампирских кругов на честного питерского полицейского: — «Горе! Горе! Крокодил Солнце в небе проглотил!»*** Дима кидает на него удивленный взгляд поверх шавермы, пытаясь соотнести неожиданное декламирование творчества Чуковского с обсуждением социальной значимости их отношений. — В нашей среде у многих есть семьи, — отвечает Валентин. — У меня есть сестра — учительница словесности. Я подменял ее пару раз. Это не отвечает на димин вопрос, но тоже что-то проясняет. — О, понятно, — говорит Дима с улыбкой, представляя, как Валентин втолковывает школьникам разницу между ямбом и хореем. Однако его улыбка быстро перерастает в натянутое поджатие губ, краска бросается в лицо. Он представляет Валентина на учительском месте. В рубашке с рукавами, в аккуратно отутюженных брюках, с зачесанными волосами… Ох. — Пойдем уж, солнце, — хмыкает Калигари, берет его под локоть, и уводит от полицейского участка прочь.