Возбуждая гнев

Мирон не ожидает его. Он судорожно выдыхает и стискивает кулаки, готовый, кажется, драться. Даже смешно. Слава видит, как в темноте коридора у него расширяются зрачки, превращая глаза в чёрные бездонные блюдца. Будто в бездну вглядываешься. Когда-то у его матери был кот с такими же глазами. Из-за них он вечно казался каким-то по-глупому недоумевающим. Кошак был спокойным, ласковым и любил, когда его гладили по спине. Мирон же сейчас, в отличие от маминого кота, спокойным не выглядит, он отступает вглубь квартиры и пытается захлопнуть входную дверь. Слава ожидает такой реакции. Мирон никогда не отличался особой физической силой, но видимо адреналин делает своё дело и Славе с трудом удаётся не позволить разделить их крепкому куску дерева. Он успевает подставить ногу и дёргает мерзко заскрипевшие двери на себя. — Как мы встречаем бывшего друга, — ухмыляется он злобно и заходит в квартиру, повернув в замке ключи, — Дома есть кто? Мирон ничего не отвечает, напряжённый, готовый от любого действия броситься бежать. Слава видит, что за свою жизнь жидок будет бороться отчаянно, кусаясь и отпинываясь до предсмертных хрипов. Впрочем, это не удивительно, совсем блять не удивительно, тот ведь всегда отличался особым жизнелюбием. — Зачем ты пришёл? — голос у Мирона не дрожит, он вообще практически не изменился, возможно лишь хрипотца стала более явной. Скорее всего, всё ещё дымит, как паровоз. А когда-то ведь пением хотел заниматься. — А ты не знаешь? Славе становится мутно от полутьмы коридора, запаха пыли и давно не проветриваемой комнаты. Мирон кажется совсем мелким по сравнению с ним; скулы у него заострились, а под глазами пропали вечные синяки от недосыпа. Видимо хорошо устроился, гадёныш. У Славы что-то ноет под рёбрами, когда он пытается поймать чужой взгляд. Тишина накрывает их беспощадно и быстро, стирая годы, пролетевшие с последней встречи. Вновь пахнет морозным утром и безысходностью. Слава чувствует на языке фантомный привкус крови и на него беспощадно накатывают воспоминания. Если закрыть глаза, то можно увидеть заснеженное поле, компанию людей с мрачными незнакомыми лицами и огромные, похожие на блюдца, глаза Мирона. Его губы двигаются и он что-то говорит, но у Славы в ушах стоит звон. Голова раскалывается от боли, кровь заливает глаза. Ресницы от неё слипаются, становятся тяжёлыми и мокрыми, будто он плакал, но на самом деле он не проронит ни одной слезы, уже растоптанный ужасающей правдой предательства. Мирон смотрит на него виновато и от этого становится мерзко и страшно. Пистолет в чужих руках холодный и равнодушный. Сейчас он думает о том, что если бы тогда Мирон тоже был холодный и равнодушный, не прятал взволнованный взгляд и не жевал нервно губы, он бы его простил. За восемь лет можно многое простить. Воспоминание лопается как мыльный пузырь, когда Мирон дёргается в сторону кухни. Слава реагирует мгновенно. Он выше и быстрее. Он так долго прокручивал в голове эту сцену, что сейчас действует на автомате. Схватить за плечо, повалить на пол, прижимая своим весом. Всё происходит в полном безмолвии. Мирон яростно блестит глазами, извивается под ним, стараясь ударить побольнее. Слава заламывает ему руки, прижимая коленом к грязному полу, дёргает со своих брюк ремень и быстро, со знанием дела, перетягивает им чужие кисти. Мирон оказывается на животе, связанный и доступный. Хочется посмотреть в его глаза, увидеть там отчаяние и страх, но Слава сдерживается, вместо этого с интересом трогая татуировку на шее, которую он не видел ранее. Четыре чёрные цифры, имеющие какое-то неизвестное для него значение, так и манят. Он представляет, как вжимает в них окурок тлеющей сигареты и на коже, поверх этих цифр, остаётся уродливый шрам, который жидок будет носить на себе как клеймённая сука, пока его тело не будет съедено опарышами. Мирон под ним больше не дёргается, лишь загнанно дышит, усыпляя бдительность. Слава ведётся, убирает колено с чужой спины, наивно надеясь, что сволочь больше не посмеет выворачиваться. Мирон делает рывок вперёд, пинает его в ногу и порывается встать, тут же, впрочем, оказываясь на спине. Слава с размаху, не сдерживая силы, бьёт его в лицо и чувствует мрачное удовлетворение, когда из лопнувшей губы начинает сочиться кровь, окрашивая рот ярко-красным. — Щенок, — хрипит Мирон, поверженный и унизительно беспомощный. Ему идёт выглядеть по-блядски, и Слава думает о том, как бы на этих губах смотрелась красная помада, позаимствованная у шлюхи. Это неожиданно возбуждает. Возбуждает то, что сейчас Мирон не может ничего сделать, возбуждают чужие упрямые глаза, когда-то смотревшие на него отвратительно виновато, возбуждает кровь и худое тело, часто снившееся в тюрьме. Он не думает долго. Вклинивает колено между ног, тянет вниз штаны, а потом наклоняется к чужому уху: — Если бы ты попал на зону, тебя бы там выебали в первый же день. Но, на твоё счастье, туда попал я, защищая твою тощую задницу. Пришла пора вернуть должок. Глаза у Мирона шокировано расширяются и он начинает панически отбиваться будто загнанный в смертельную ловушку хищник, в своей слабости похожий скорее на безобидное травоядное. Лицо Славы кривится в ядовитой улыбке, когда он наконец-то видит, что эта сучка осознаёт, что с ней собираются сделать. Чужой рот всё ещё перемазан в крови, но это делает происходящее только приятнее. Слава слизывает её, пытается превратить это в нормальный поцелуй, но Мирон уворачивается, плотно сдавливая губы. Зажать ему нос не так уж и сложно, жидок возмущённо стонет, до ужаса упёртый, однако удушье заставляет приоткрыть рот в поисках кислорода. Слава тут же скользит языком внутрь, вспоминая как же, блять, приторно было раньше целоваться. Мирон мягкий, с металлическим привкусом крови, и Слава чувствует только всепоглощающий голод и ярость. Он отрывается от него, шарит глазами по окружающему их пространству, а потом натыкается взглядом на тюбик полупустого крема на тумбочке. Дотянуться до него легко, но Мирон предпринимает ещё одну попытку вырваться и Слава взбешенно шипит, когда он кусает его за руку. Крем оказывается добыт, но сука впивается своими красивыми зубами в кожу, и Слава стукает его головой об пол. Мирон разжимает зубы и болезненно морщится. — Чем больше будешь сопротивляться, тем больнее будет. Мирон пытается свести колени и ещё раз пнуть его, но Слава, уже наученный, одной рукой отводит чужую ногу, стягивает трусы и просовывает внутрь сразу два пальца, смазанных в креме. — Слав, Слав, Слава, — неожиданно шепчет Мирон надорванным голосом, — Не надо, блять, пожалуйста. — Заткнись, — обрывает он его. Слушать чужие мольбы нихуя не приятно, — Заткнись, блять, ты жив только потому, что я хочу тебе присунуть. Мирон пиздецки узкий и болезненно сжимается на пальцах. Слава добавляет ещё крема, а потом быстро находит простату, ещё помнящий как ощущается каждый ёбанный сантиметр этого тела. Мирон вскрикивает. Ему, конечно же, больно, но не ради его удовольствия всё это происходит. Натянуть эту суку на себя хочется до ужаса сильно, но он даёт ещё немного времени привыкнуть, иначе и самому будет неприятно. — Восемь лет назад я бы убил любого, кто бы посмел только подумать сделать с тобой что-то такое. И теперь мы здесь. У Мирона задрана футболка и слезятся глаза. Слава мацает его за бока и за грудь, как мацал бы лёгкодоступную девицу, и это должно быть так унизительно. «Шлюха. Какая же ты шлюха», — думает он, а потом подставляет член ко входу и толкается сразу на всю длину. Мирон громко воет и приходится заткнуть ему рот ладонью, иначе сбегутся сердобольные соседи и вызовут дядю полицейского, заставляя оторваться от того, о чём он мечтал на протяжении восьми лет. Внутри Мирон гладкий и горячий. Стеночки плотно обхватывают член со всех сторон и двигаться практически больно. Но Слава делает размашистый толчок, и в комнате раздаётся полузадушенный всхлип вместе со звуком удара кожи об кожу. — Какая хрупкая девочка, — Слава кусает Мирона в шею, прямо в то место, где набито тату, — Не будь ты такой смазливой, я бы тебя просто, сука, зарезал. Но ты блять создана для того, чтобы тебя мужики в задницу долбили, а ты свои ножки длинные послушно раздвигала. Чё, трахал тебя кто-то, пока я на зоне срок мотал? На скольких членах покаталась, шваль? Мирон закрывает глаза, избегая гляделок с ним. Его губы искусаны и алеют ярким пятном на бледном лице. — Смотри на меня, блять, — Слава даёт ему звонкую пощёчину и разворачивает за подбородок к себе, — Ты шлюха, Мирон, понял? Опущенная давалка блять. Надо было ещё тогда без всякой жалости тебя оприходовать, но нет блять, ходил вокруг да около, всё самое лучшее для моей красавицы. А красавица крысой оказалась, пока другие спины подставляли за неё. В тебе же, сука, ничего человеческого не осталось. Блять, убил бы, — он на секунду останавливается, бегая сумасшедшими глазами по мокрому от беззвучных слёз лицу. Мирон смотрит на него расплывчатым взглядом через веер слипшихся ресниц. В нём нет осознанности, только сплошная боль и потерянность, и Славе, мечтавшему увидеть такой взгляд, становится мерзко. Он толкается ещё несколько раз, беспощадно, но без былой ярости. Бёдра у Мирона крупно дрожат, он бессмысленно пялится куда-то в потолок и Слава видит, как на скулах медленно расцветает фиолетовый синяк. «Всё могло быть по другому», — думает он и эта мысль заточкой впивается под рёбра. Он кончает внутрь, не испытывая никакого удовольствия. Член выскальзывает из тела и струйка спермы начинает медленно подтекать изнутри. Мирон весь дрожит, сводит ноги и прижимает колени к груди. Слава встаёт, застёгивает штаны, равнодушно смотря на это, а потом склоняется, чтобы развязать чужие руки, крепко перетянутые ремнём. Он заходит на кухню и закуривает сигареты «Парламент», найденные на подоконнике. Даже сигареты, блять, выёбистые, американские. Тянется открыть форточку. В комнате пахнет кремом для рук и пылью. Отвратительный запах. Мирон встаёт, опираясь на стену, колени у него подгибаются. Он выглядит сломленным, плечи низко опущены, а лицо припухло от слёз. Слава смотрит на него равнодушно, лишённый чувства превосходства или удовлетворения от мести, о которой размышлял каждый божий день. Ёбанный жидок. Даже здесь с ним всё наперекосяк пошло. — Умойся, — говорит он и подходит ближе. Мирон отшатывается, зрачок вновь топит в себе радужку и Слава вспоминает, как в школе на биологии он вычитал в учебнике, что это естественная реакция на страх. Становится мерзко, будто не мужика выебал, который столько говна успел в жизни сделать, а красивенькую одноклассницу, не сумевшую даже нормальный отпор дать. — Вали отсюда, — хрипло выдыхает Мирон, и Слава дёргается как от пощёчины. Тлеющим окурком сигареты вновь хочется прижечь тату на шее, но он вдавливает его в какую-то кружку на кухонном столе, поднимает свою сумку, брошенную в коридоре на пол, а потом, не оборачиваясь, выходит из квартиры, громко хлопая дверью. О ремне он вспоминает только в парадной, но желания ещё раз вернуться в коридор, пахнущий пылью и кремом, нет.