о неочевидном и болезненном

      Брайан надувал шар. Обычный такой, зеленый, ведь только такие и продавались в их районе. Глубокий назальный вдох толкает воздух в легкие, затем оральный выдох выталкивает его прямо в шарик. Брайану хватает нескольких подходов, чтоб раздуть его до максимальных размеров.       Сегодня ненавязчиво светило солнце, периодически прячась в тучи, но раз за разом возвращаясь, чтобы согреть землю. Молодежь наводнила улицы Лондона, раскрашивая сдержанные тона вымощенных брусчаткой дорог и кирпичных домиков своей пестрой одеждой, вызывая разочарованные вздохи старшего поколения и уставшее раздражение консервативных мужчин в костюмах-тройках. Эти люди старой закалки, поэтому среди толпы контркультурников и других неформалов, вдохновленных ярким стилем Хендрикса и Джоплин, они были похожи на посетителей цирка. В воздухе витала атмосфера счастья и кожей чувствовалось будущее, которое по определению будет светлым. Предыдущее поколение отдало слишком многое за этот мир. Он не может быть разрушен. Все помнят, никто не говорит. Все знают цену этому счастью.       В парке с кустами, аккуратно высаженными вдоль извивающейся широкой тропы, не так давно отделанной плиткой, было спокойно. Вдалеке кричали и смеялись дети, на лавочках расположились люди в возрасте, играющие в карты, шахматы, шашки, лото, домино и не только. На траве разложились неотесанные хиппи, уже, по-видимому, находящиеся в другом измерении, полусознательно берущие аккорды на расстроенной гитаре. Деревья мирно шелестели буйными кронами, оседало бабье лето, а потоки прохладного ветра приятно дули в лицо. Жизнь шла своим чередом.       Вдали виднелась макушка Роджера, сгребающего мусор в огромные пакеты. Брайан засмотрелся, забыв про шар, который начал понемногу сдуваться, противно пища прямо в губы. Неожиданно прямо перед его лицом возник тот самый Роджер. Роджер и его новый дражайший друг Фредди. — Мы закончили, что у тебя? Эй, ты там как, живой еще? — весело спросил Родж, щелкая пальцами прямо перед носом Брайана. Настроение сдувалось, как и шарик. При первой же возможности его друг ушел с их новым общим знакомым. И каждый раз, когда стоял выбор между Брайаном и Фредди, Роджер выбирал Фредди. Ведь кому нужен он, Брай, когда есть очевидно превосходящий его Фред? Злость зародилась внезапно. Не успев осознать ее, Брайан выдохнул весь воздух, который был в легких, в злополучный шарик, и тот, не выдержав давления, лопнул. Больно, прямо по лицу. Фредди прыснул от смеха, прикрывая рот рукой, а за ним и Роджер начал смеяться даже не стесняясь. — Дорогой ты мой, вижу, дела не особо. Неужели один вот этот зеленочный второй час мучаешь? Где остальные? — Фред заозирался по сторонам в поисках связки уже надутых шаров. — Это, слава Богу, последний. Был… — Брайан поднял голову и отстраненно посмотрел на чистое небо, немного заслоненное ветками платанов, растущих вдоль парковой аллеи. Злость сдулась. Была ли объективная причина? Он снова один, наверное. В такие дни внутри что-то переворачивалось от потустороннего страха. Всё слишком хорошо. Это безоблачное небо, эта зеленая трава, эти улыбающиеся люди. А что, собственно, было плохо? Ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, право. Учеба шла хорошо, родители живы, он жив и здоров, ему есть где жить, у него есть друзья и небольшие деньги. И что же все-таки происходит с ним? Почему все эти люди и весь этот мир внезапно отдаляются от него и живут своей жизнью где-то далеко, будто за стеклом? — Я все отнес. Давайте отметимся и уйдем, у меня уже голова кругом идет от этих орущих маленьких узурпаторов. — Брайан надавил большим и указательным пальцем на переносицу и мотнул головой в сторону детской площадки неподалеку, где кричали и визжали дети. Голова и правда уже болела. Видимо, только у него, потому что Роджер предложил еще прогуляться и выпить, а Фредди поддержал идею. Конечно же они предложили и Браю, но он отказался. Отказался, потому что болела голова, потому что он снова был бы третьим колесом, хотя знал, что каждый такой отказ отдалял его от Роджера. Так оно и происходит. Стоит один раз отказаться, так сразу звать перестают. И забывают. Стирают из своих мутных голов память обо всех ненужных образах. — Да ну тебя, так всю жизнь просидишь у себя дома. Сколько уже можно плесенью покрываться-то? Ладно-ладно, не смотри на меня так, лопнешь сейчас. В любом случае, увидимся на репетиции, — Роджер помахал рукой и чуть ли не в припрыжку побежал за Фредди, который на прощание обнял Брайана, чем только смутил последнего по причине наличия пуританского воспитания, но все же в глубине души Брайан ценил такие… открытые проявления дружбы. Фредди умел преподнести себя так, что даже сделай он что-то незаконное, все вокруг заставили бы себя задуматься над справедливостью законодательства, но никак не стали бы сомневаться в верности поступка Фреда.       Друзья ушли, в голову полезли ненужные и страшно гонимые Брайаном мысли. Но каждый раз, как бы он ни старался, они захватывали его голову, заставляя утопать в них до самой ночи. А затем все оставшееся время маячили где-то на фоне, ни на миг не покидая свой новый дом.       Сам он, Брайан, поплелся домой, продираясь через толпу, надеясь силой мысли заставить свое тело раствориться в ней. Хотелось исчезнуть, перестать существовать для людей, но на каждом шагу встречались зеркальные поверхности: стеклянные витрины, отражающие его собственное неприкрытое уродство, лужи с радужными разводами бензина — все вокруг кричало о собственной неполноценности, ничтожности. Какая же он посредственность. Посредственный друг, посредственный человек. Посредственное тело, посредственная жизнь. Нелепость, достойная цирка уродцев. Люди, идущие навстречу, пробегались глазами по нему, а затем отводили свои поверхностные взгляды и продолжали идти по своим делам. Они все пялятся на него, они оценивают его, он для них урод. Сотни лиц и тысячи глаз вперились в него в одночасье, они выглядывали из продуктовых лавок, из-за заборов, из окон домов, они сновали по улицам потоком саранчи и одаривали мерзким вниманием именно его невзрачную фигуру. За что ему только достался такой высокий рост? Сложиться бы сейчас пополам, запрыгнуть в канализационный люк и просидеть там до самой темноты, пока все люди не разойдутся. Стать призраком, у которого нет ни лица, ни тела. И, как назло, вселенная подготовила ему очередную подлянку. Купить новую одежду. Деньги были, нормального тела не было. Он стоял у двери магазинчика уже несколько минут, люди заходили и выходили, и буквально каждый из них останавливал взгляд именно на нем. Они осматривали его с ног до головы, задерживаясь на лице, но лишь до тех пор, пока он сам не начинал смотреть им прямо в глаза. Они встречались взглядами. Незнакомцы, смущенные таким контактом, быстро отворачивались и уходили. Он был безногим инвалидом на соревнованиях по спринту, немым певцом в своей же арии, уродом в мире, открывающемся лишь правильным людям. Правильные люди с правильными чертами лица и правильными волосами, с правильными ушами и правильными зубами, правильным обменом веществ и правильными пропорциями.       Волосы. О, волосы. Противные, вечно торчащие во все стороны, дикие после расчесывания, невозможные, ненавистные. Каждое утро он вставал на сорок минут раньше лишь для того, чтоб разглаживать их утюжком. И каждый раз, когда он смотрел в зеркало в течении дня, хотелось рвать и рыдать. Он похож на бездомного алкоголика и наркомана в одном флаконе. Волосы пушились, путались, были темными, сухими и совершенно неприятными на ощупь. Он старался их вообще не трогать. А потом он коротко-коротко постригся. Впрочем, как и следовало мужчине. Только тогда он пожалел еще больше. Говорили, что короткие волосы не вьются. Что ж, тогда ему стоит ходить лысым. Но на такое самоуродование даже у него рука не поднялась бы. Волосы стало невозможно укладывать. Они стали неконтролируемыми, он был похож на несчастного спаниеля, обстриженного пьяным парикмахером. Таким образом, пройдя через лезущие в глаза, нос, уши и царапающие шею короткие обрубки, он вернулся к своей привычной прическе, ненавидимой им чуть меньше, чем все остальные. Элвис, Лес Пол, Бинг Кросби, Бенни Гудмен, Джонни Рей — у всех них нормальные волосы, хорошо уложенные в правильную прическу. Так почему же он такой невезучий? Что он сделал не так? Он всегда старался быть хорошим сыном для своих родителей. Всегда сидел и учил уроки. Развивался во всех направлениях, пытался оправдывать вложенные в него деньги и надежды. А что в итоге?       

* * *

      Из кухни в обеденную комнату просачивалась духота. Было невыносимо душно. Атмосфера стояла напряженная до нельзя. Брайан хотел побыстрее закончить с обедом и, пусть временно, но избавиться от общества отца, в чьем присутствии кусок в горло не лез. Он мало ел за обедом и ужином, но посреди ночи срывался с кровати и сметал все подчистую. А затем шел спать с желудком, под завязку набитым непереварившейся пищей и чувством ненависти к себе. Сегодня он должен был взять себя в руки и рассказать родителям о создании новой группы с его участием, хоть те в принципе были не шибко рады таким увлечениям сына. И здесь царил некий диссонанс: отец сам мастерил для него гитару, а теперь возмущается, что на ней играют. Мать же хотела видеть его ученым. Да он сам хотел, наверное. Это было проверенной дорожкой, но удушающе скучной. Готов ли он подпортить отношения с родителями из-за музыки? Нет. Но готов ли он подпортить свою жизнь ради… Ради кого? И ради чего? Нет, точно нет. —  Спасибо, — Брайан поднялся со стула, убрал за собой посуду и под тяжелым взглядом отца, сопровождающим его до самой двери, уже было начал подниматься в свою комнату, как его окликнули. —  Говори, — так прямо, так грубо, неотесанно. Вот так и началось. Так и понеслось. Говорить, видимо, разрешили не Брайану. Отец, кажется, обратился больше к себе самому, нежели к кому-либо из присутствующих. —  Вот как. Я знаю про группу. И про вашего нового певца. Угораздило же связаться с арабом, — злость поднялась волной. Брайан все так же не смел говорить. Но он хотел. И ему было что сказать. —  Хочешь, значит, в рок-группе играть? — внезапно отец поднялся, уперев руки в стол. И начал кричать прокуренным голосом, не терпящим возражений. —  В твоем возрасте я мог удержать М-16! Единственное, что ты, — он сделал ударение на этом слове, хоть и без того вопил оглушительным баритоном, от которого хотелось скрыться поскорее. Или вскрыться, — щенок, умеешь удержать, так это свою бесполезную гитару! Столько денег было вложено в твое образование, сколько нервов ты мне истрепал своими задачками по математике, и все для чего? Чтобы ты взял и спустил всё в помойное ведро?! Это твоя благодарность нам, да? Отправили в лучшую гимназию, взяли лучших учителей, отправили учиться музыке у лучших, оплатили учебу в лучшем ВУЗе, и все ради того, чтоб получить отворот-поворот? Ради того, чтобы ты променял успешную карьеру на бродяжничество от забора до забора? — и снова перешел на спокойный, но уже больше замогильный тон, не предвещающий ничего доброго. Он абсолютно точно не успокоился, только распалился ещё больше. Отец обошел стол, приблизился к лицу Брайана. Это именно то, что сметало всю его уверенность. Боже, не смотрите на него, не рассматривайте его неполноценность, остановитесь. —  Что ж, хорошо, мистер. Что, думаешь, ты сейчас творишь? Ты называешь это, — отец указал на потолок, над которым располагалась комната Брая, — комнатой? Это свинарник! —  он ведь убрал всю комнату, проводил генеральную уборку каждую неделю, а книги раскладывал на полках каждый день. И кровать заправлял идеально ровно. И никогда не мусорил. И на столе все чисто. Плохо убрал, ужасно убрал. Ничего нормально сделать не может. — Что это такое?! Выпрямись! Ты ужасный жирный неряха! Выпрямись, я сказал. Заправь футболку! Завяжи шнурки нормально! Затяни пояс, втяни живот! Что за черт?! Рок-группа?! Прожигание собственной жизни, да и только! Такому как ты точно не пробиться. Они все там живут не дольше тридцати! И на это ты хочешь променять нормальную жизнь?! Какой из тебя мужчина?! Смеешь ли ты так зваться?! Что завтра, нарядишься в женские тряпки и приведешь таких же?! Слы-шать-не-же-ла-ю. Улыбаешься? Сейчас заплачешь! Ты бесполезный и слабый глист! Ты не делаешь ничего, ты сам из себя представляешь тоже ничего! Вместо того, чтоб пойти на настоящую работу, сидишь здесь целыми днями и играешь на этой тошнотворной, омерзительной электро-брынчалке! — Живет в чужом доме, на чужие деньги, он правда бесполезен. Жалкий, жалкий, омерзительный Брайан с ужасным именем, ты и правда ничего из себя не представляешь. — Напомни себе и мне, кто ты такой, откуда ты родом?! Ты меня слышишь?! Что ты собираешься делать со своей жизнью?!       Нет, он уже не слышит. Он уже бежит в свою комнату. В голове плещется красная вода.              Все чаще где-то внутри он чувствовал себя аквариумом. Такой себе прямоугольный параллелепипед, в прежнее время заполненный чистой водой. Мысли были четкими, сознание — ясным, сердце размеренно качало кровь, тело проживало свои лучшие годы. Но стоило малейшей неприятности случиться —всё мигом рушилось, опадали сценические декорации, а за ними была лишь ненависть и боль. Всё чаще Брайан чувствовал, как маленькие спусковые крючки, приходящие из внешнего мира чтоб разрушить его и без того на ладан дышащее душевное равновесие в самые неожиданные моменты, да, именно эти противные монстры раскручивали даже самые надежные вентили его аквариума, вползая красной струйкой яда в чистую воду. Ригеля исчезали, замки сдавались и отворялись, ужасные мысли заполняли его голову, топили в собственном доме. Становилось хуже и хуже, слова крутились в голове, ни одно из них невозможно было уловить. Они кружились в красном водовороте, изнутри тело распирало в исступлении бьющееся невыносимое напряжение. Хотелось сжаться в комок, исчезнуть, чтоб что-то внезапно придавило его, размазав по стенам клетки, которой стало собственное тело. Хотелось вырваться, выбраться, сбежать отсюда и начать новую жизнь с новым телом. Выхода не было. Стены уплотнялись и росли вширь с каждой секундой. Выхода уже нет, здесь ужасно, здесь больно. Ударь себя по ноге, чтоб снять напряжение, оставь синяк на руке, удуши себя, но не царапай стену. Портить чужое нельзя, подпорть себя. Никому не будет дела, если повредишься ты, а не вещь.              Воздуха не хватает, он задыхается. Заходит в комнату, а там, а там… Проклятье. Проклятое зеркало, проклятый он сам. Нет-нет, он никогда не сможет разбить его. Дрожащими руками, с пеленой из слез на глазах он бережно поворачивает его к стене. В этом доме у него нет своих вещей. Он не имеет права портить чужие вещи. А себя вот портить можно. Конечно, он станет хорошим гитаристом. Если не умрет от ненависти здесь и сейчас. Бесперспективно, но так желанно. Сейчас бы уснуть, да умереть во сне. И все.       

* * *

      А в итоге-то что? Его все равно презирают. Он все еще невнятный студент с не особо сверкающим будущим. Студент, который сейчас не может зайти в магазин одежды. Нет-нет, сейчас он одним рывком зайдет, возьмёт сразу несколько размеров первых попавшихся штанов с футболкой, побежит в примерочную и поспешит к кассе. Все просто, как табуретка.       Все-таки заходит. Внутри неожиданно мало людей. Боги, за что, за что, за что? Консультант направляется прямо к нему. — Здравствуйте, Вам что-то подсказать?       Нет-нет-нет, уйди, просто сгинь с его пути. Не смотри на него, внутренности выворачивает от одного твоего взгляда, не видишь что-ли?       Говорят же, что одно и то же слово из уст разных людей и звучит по-разному, и воспринимается тоже по-разному. Кто-то вынимает их как фокусник связку платков из кармана пальто. А у кого-то за словом тянется безыдь*.       И правда, за каждым следующим словом пришлось протащить вываливающиеся наружу внутренности. — Нет, не стоит. Благодарю.       Четыре слова приблизили к истерике за считанные секунды. Но он держится. Иначе это был бы настоящий позор, после которого и в мыльную петлю можно собираться.       Быстро, как планировал, хватает черные клеши и какую-то синюю футболку, а дальше все как в тумане. Не помнит он, как дошел до примерочной, как пытался влезть в S, а затем обнаружил М, сидящими впритык. Зато помнит, как в этот момент в голове нарисовался образ Фредди, которому всё удивительно шло. А то, что не шло, он подшивал и после превращался в настоящего короля. И Роджера вспомнил, который непонятно почему все еще с ним водился.              Они были лучшими друзьями. Роджер мог что-то сказануть сдуру, а Брайан его остановил бы. Часто, находясь рядом с Роджером, Брайан чувствовал себя той самой уродливой подружкой. Роджер называл его занудой. Брайан не называл его никак. Роджер часто говорил что-то опрометчивое, за что потом платился синяками и подбитым глазом. Брайан слишком боялся конфликтов. А может боялся только невидимой руки отца, которая вертела им всю жизнь, но не мог понять и принять этого. Брайан выдает дельные вещи, Роджер изумляется «мозговитости этих астрофизиков», как он сам однажды сказал. Да, Роджер помимо агрессии мог выдавать те еще перлы. Но, даже несмотря на внешнюю сплоченность, большую часть времени они препирались да собачились, но никогда не прекращали общение. В этом и был, скорее всего, корень их крепкой дружбы. Какие отношения без вечного конфликта равных личностей? Так считали они оба, хоть вслух никогда бы не сказали такое, заменив знаменитой фразой «у всех свои недостатки» из уморительного фильма, который им обоим нравилось пересматривать раз за разом, сидя ночью у Роджера дома.              Роджер и Брайан были отличными друзьями. А затем в их жизнь врывается творческий ураган по имени Фредди Булсара. И в этот момент Брайану кажется, да даже не кажется, он видит: Фред настолько ярок, что на его фоне Брая даже не видно. А ведь так оно и есть. Так и есть. Родж проводит непозволительно много времени с их новым общим знакомым. Они больше не смотрят тот самый фильм у него дома. Внезапно приоритеты ветренного друга круто перевесили в сторону Фредди.       У Роджера есть много друзей. Десятки таких, как Брай, и даже лучше. Взглянуть на того же Фреда: творческий, амбициозный, уверенный в себе, харизматичный и до ужаса приятный парень. Брай так много времени влил в свою игру на гитаре, так долго и упорно мастерил ее, свою особенную, лучшую, единственную. И Роджер тоже особенный, лучший, единственный. Брайан думал, что он для него тоже. Оказалось, что нет. Кому нужен такой, как он? Выучился в гимназии, поступил в престижный вуз, играет на красной леди, а дальше что? А что он, собственно, из себя представляет? Отец прав, как всегда. После стольких лет. Ничего нет, совершенно ничего. Пуст, как коробка из-под печенья. И все внутри сжимается от этих мыслей. Ведь правда, что в нем есть? Сплошное разочарование. Роджер уже, должно быть, выбросил их нескольколетнее недоразумение из головы. Ведь, конечно, когда рядом Фредди, о чем угодно забудешь. Фредди яркий. Фредди знает, за какие струны душ нужно дергать. И знает получше Брая.       Фредди носит всегда лучшую одежду. Он сбросил пару килограммов после выпуска и это ему только на пользу. У Фредди чертова фигура. У Фредди грация. Его все любят. Он уверенный в себе. Если и Браю сбросить пару кило, его тоже станут любить, да? Мэрилин Монро тоже нужно было похудеть и перекрасить волосы, чтоб стать любимой, да? Да, отец, ты ведь полюбишь худого сына, который точно станет рок-гитаристом, о котором заговорят? Ты перестанешь давить тяжелой ногой в лакированных туфлях на мою боль? Перестанешь смотреть на меня свысока?       Брайан уже давно вернулся домой. Распаковал покупки, но не решался посмотреть на себя в них. Зеркало все еще отворачивалось от него и отражало стену вместо него самого. Это был трудный шаг. Он его сделал. И тут же пожалел. Из зеркала смотрел сам мистер Нелепость. Волосы выглядят такими неопрятными, но знал бы кто, сколько времени на них тратится ежедневно, рыдала бы вся Британия. Зрачки бегают так странно, глазам не хватает только вертикальной прорези вместо горизонтальной и выпученных яблок. Он и без этого похож на ящерицу. Ящерицу, ящерицу. Уродливую, болотно-грязевого цвета. Он поднимает руку, смотрит на ладонь. Пальцы расходятся в стороны, а между ними перепонка. Как у земноводного. Противного земноводного. Он открывает рот, а видит волчью пасть. С клыками, которые будут рады разорвать своего хозяина в клочья. А ведь у пауков, которых так боится и ненавидит Роджер, наверное, точно такая же. И у мухи, сидящей на отбросах, тоже. А внизу висит живот. А еще ниже ноги. Такие же до ужаса нелепые. Из-за них штаны вечно протираются. Это они не могут держаться прямо и заваливаются коленками к середине. Невыраженные икры как кусок высушенной рыбы. И левая стопа снова валится внутрь. От омерзения хочется исчезнуть. Или ударить кого-нибудь, желательно себя. Но он не может позволить продолжаться этой противности. Не так-то и трудно похудеть. Набрал же как-то, значит и вернуться обратно сможет.              Станет худым как Боуи, тогда и сможет претендовать на справедливое отношение к себе. Тогда никто не сможет его упрекнуть, тогда он будет уверен в себе, в своем теле, в своих словах и действиях. Никто не считает толстых равными себе. Никто их не любит. Вот и он таким не будет.              Но как же понять, когда остановиться? Для Брая все оказалось просто: пока он может сбросить пару тысяч грамм, останавливаться он не станет.