Дело всей жизни

      Шэй впервые оказался в лагере Вашингтона и оглядывался с интересом. В общем-то, ничего особенного он не увидел: заградительные «ежи», тяжелые орудия, разбросанные тут и там бревенчатые домики, оставшиеся с зимы, и палатки. На широком лугу шла тренировка под командованием придирчивого и въедливого немца, который даже в условиях походного лагеря выглядел так, как будто сошел с гравюры. В отдалении от центра, где полоскался на ветру выцветший американский флаг с тринадцатью звездами, окруженные мужчинами женщины варили еду и чинили одежду. Типичная походная жизнь.       Хэйтем проходил по лагерю и постоянно оглядывался, хотя было очевидно, что Вашингтон — где-то там же, где флаг. Шэй предполагал, что возлюбленный ищет Чарльза Ли, несмотря на то, что своих чаяний или планов он не озвучивал. Коннор, оказавшись в Вэлли Фордж, оживился, со многими встречными здоровался лично и вид имел хоть и озабоченный, но воодушевленный.       — Отец? — наконец окликнул он Хэйтема. — Вашингтон наверняка в командном пункте. Это...       — Я знаю, где командный пункт, — сварливо перебил его мистер Кенуэй. — Я ищу мистера Ли. Разумнее было бы сообщить ему, а не Вашингтону.       — Ну уж нет, — решительно возразил Коннор. — Чарльз Ли после возвращения ведет себя так, как будто он враг континентальной армии, а не друг. И он последний, кому бы я сообщил то, что узнал ценой нескольких жизней.       Хэйтем глубоко вздохнул, как будто пытался сдержать раздражение, и процедил:       — Ты забываешь, что мы — и ты, и я, и Шэй, и Чарльз — воюем не на стороне страны, а на стороне идеи.       Коннор даже остановился и развернулся, чтобы посмотреть отцу в лицо:       — У нас разные идеи, — отчеканил он. — И нас объединяет только война за страну.       — Сколько раз я убеждал тебя в чем-то, а потом оказывался прав? — вздернул подбородок Хэйтем.       — Меня не привлекает идея стать рабом тамплиерского креста, — отрезал Коннор. — Сколько бы раз ты ни был прав.       Мистер Кенуэй с едва слышным стоном хлопнул себя по лбу рукой в перчатке. Звук получился неожиданно звонкий, и Шэй не удержался, заржал. Коннор дернул плечом и первым направился к ставке командования. Ничего не осталось, кроме как последовать за ним.       В палатке, где разместился временный штаб, стоял широкий складной стол, на котором была приколота обширная карта и валялись многочисленные бумаги. Главнокомандующий Джордж Вашингтон — Шэй сразу его узнал, хотя не видел ни разу — что-то читал, небрежно опираясь бедром на столешницу. Вокруг палатки сновали офицеры, но никто не нарушал задумчивого уединения главнокомандующего, поэтому, когда Коннор шагнул вперед, появляясь в поле зрения Вашингтона, тот вздрогнул и опустил бумагу на стол.       Шэй поразился тому, как ведет себя Коннор. Сын всегда был более чем уверен в себе, поэтому сейчас скромная поза — склоненная голова, сомкнутые руки — на контрасте выглядела непривычно. Как ученик перед строгим учителем. Видимо, Коннор испытывает к главнокомандующему почтение.       — А, Коннор, — дружелюбно и неформально обратился Вашингтон. — Что привело вас сюда?       Хэйтем еще раз нетерпеливо огляделся, но никого похожего на Чарльза даже при ставке командования не наблюдалось, а потому мистер Кенуэй, мазнув взглядом по сыну и Вашингтону, занялся излюбленным делом — сунул нос в рассыпанные на столе бумаги, нимало не стесняясь того, что они, может, строго секретные.       — Британцы оставляют Филадельфию, — ответил на вопрос Коннор и даже сделал шаг вперед. — Они выступят... уже завтра.       — Ясно, — коротко и по-военному среагировал главнокомандующий. — Значит, мы двинемся в Монмут. Если перехватить их, у нас появится преимущество.       Шэй с любопытством поглядел на Вашингтона — того, кто сейчас возглавлял борьбу за независимость американских колоний, о ком он так много слышал, но ни разу не видел. Пожалуй, Вашингтон говорил, как настоящий предводитель, да и решение принял мгновенно. Шэй и сам так делал. Но Хэйтему мистер Кормак верил безоговорочно, а потому заинтересовался двойственностью, которая окружала главнокомандующего. Нельзя было одновременно прослыть трусом и уверенным лидером, за этим должно стоять что-то еще.       Вашингтон услышал позади себя шуршание, но Шэй не позволил ему оглянуться и привлек внимание к себе:       — Прекрасный план, сэр, — вежливо произнес он, пытаясь нащупать линию поведения и стараясь заглушить шорох бумаги. На Хэйтема не смотрел, чтобы взгляд нельзя было отследить, смотрел только в лицо главнокомандующему. — Монмут на противоположном берегу от Нью-Йорка. Если французский флот подойдет раньше, они смогут прикрыть расположение наших частей с моря.       Кажется, это предположение не слишком понравилось Вашингтону, но вслух тот никак неудовольствия не проявил, а заинтересовался:       — Не имел чести быть представленным, мистер...       — Шэй Патрик Кормак, — представился Шэй. — Нас не представляли друг другу раньше. Я... друг Коннора.       — А, — Вашингтон продемонстрировал отличную память. — Конечно, помню. Когда-то за вас поручился Коннор, и я выписал на ваше имя каперский патент. Кажется, вы довольно успешно сражались на море, капитан Кормак?       — Вполне, — Шэй улыбнулся и кивнул, понимая, что Вашингтон не в курсе о том, сколь много принес колониальной армии Орден и в частности «Морриган».       — Боюсь, колониальный флот, только родившись, начнет испытывать упадок, — вздохнул Вашингтон. — Иначе бы я предложил вам вступить. Быть может, вы подумаете? В конце концов, армия — это тоже не просто слово, армия состоит из солдат. Какая жалость, что адмирал Биддл погиб!.. Мне доложили, что его армада потоплена, и вряд ли это дело рук адмирала Хоу. Уж скорее, многочисленных пиратов Карибских морей.       — Да, в тех водах... шалят, — признал Шэй. — Я обдумаю ваше предложение, главнокомандующий, но... соглашусь вряд ли. Я предпочитаю действовать свободно, на свой страх и риск.       — Что ж, воля ваша, — развел руками мистер Вашингтон. — Коннор, у вас есть еще какие-то соображения? Мистер Кенуэй?..       Вашингтон еще только начал поворачиваться, когда Шэй позволил себе посмотреть на возлюбленного, успел увидеть в его руках исписанный лист — и вдруг понял, что что-то идет не так. Хэйтем был бледен, а на лице его застыла не свойственная ему обескураженность. Впрочем, поняв, что его того и гляди обнаружат, он собрался и ударил на опережение:       — Какой любопытный документ, мистер Вашингтон.       Тот разом растерял вальяжное добродушие и рванулся к столу.       — Это частная переписка! — воскликнул он, пытаясь настичь мистера Кенуэя.       Однако Хэйтем легко увернулся, бумаги не отдал и шагнул к Коннору. Сын стоял, явно не понимая, что происходит, но на лице его отразилось неодобрение — он, видимо, считал, что так обращаться с документами главнокомандующего нельзя. Однако едва ли Хэйтем это замечал.       Шэй уже успел оценить обстановку и подумал, что затевать здесь драку — дело гиблое. Если убить Вашингтона прямо сейчас, уйти не удастся. Колонисты порвут убийц на куски, а если им хватит благоразумия оставить в живых, то даже до повешения дожить не удастся — народные мстители постараются.       — Не сомневаюсь. Коннор! — голос Хэйтема звенел, хотя мистер Кенуэй пытался сохранить самообладание. — Это письмо... Знаешь, о чем это письмо? Твой друг решил атаковать индейцев, в том числе и твою деревню. Причем атаковать — мягко сказано. Скажите об этом, мистер Вашингтон!       Главнокомандующий отступил к столу и занял оборонительную позицию:       — Мне доложили, что индейцы вступили с британцами в союз. Я отдал приказ положить этому конец.       — Вот как? — Хэйтем снова пробежал глазами по строчкам и демонстративно прочел: — «Сжечь их деревни, и засолить земли, и перебить всех до единого», — судя по этой бумаге.       Коннор свел брови, словно пытался что-то понять. Он мгновенно вновь стал похож на того восьмилетнего «волчонка», которого некогда мистер Ли доставил Хэйтему. Шэй даже мотнул головой, чтобы наваждение исчезло. Коннор недоверчиво поглядел на отца, потом — в поисках поддержки — на Шэя, но мистер Кормак мог только развести руками. Эта сторона жизни Коннора всегда была от него далека. А потом, кажется, до Шэя дошел весь пугающий смысл того, что ему только что сообщили.       Коннор отступил на шаг и потрясенно уставился на Вашингтона. Шэй забеспокоился — Коннор никогда не отличался сдержанностью, но сейчас не орал и не обвинял. Он молчал.       А Хэйтем, с досадой смяв бумагу, резко повернулся к Вашингтону и медленно пошел к нему, на ходу говоря:       — И это не впервые. Что было тогда, восемнадцать лет назад?       — Это было иное время, — голос Вашингтона был похож на ворчание собаки, которую загнали в угол. — Семилетняя война.       Про Семилетнюю войну мистер Кормак мог бы многое ему рассказать, но у него и теперь это не укладывалось в голове. Шэй сам, лично, спасал деревни индейцев онейда от французских головорезов, и не понимал, что заставило Вашингтона устроить даже не сражение, а уничтожение — вместе с женщинами и детьми.       — Посмотри сам, Коннор, каков этот «великий человек», если его прижать, — теперь и Хэйтем почти шипел, Шэй его таким никогда не видел. — Он виляет, перекладывает вину на других! Только одного он не делает — не берет ответственности! Это вы, мистер Вашингтон, отдали приказ сжечь индейские земли! Вы защищали мерзавца Брэддока! Кстати, — он язвительно сощурился, — вы не помните, как стреляли в меня?       Шэй посмотрел на главнокомандующего и сделал вывод — нет, не помнит. Кажется, этот человек слишком привык к тому, что его слова принимают на веру без дополнительных причин.       — Хватит! — вдруг вклинился Коннор, неожиданно опомнившись первым. — Это все может подождать! Главное сейчас — мой народ. Я не допущу, чтобы повторилось все то, что я... Все то, что... Все... это.       — Тогда едем, — Хэйтем перестал прожигать противника взглядом и повернулся, готовый направиться в сторону фронтира.       ... Но Коннор вытянул вперед руку в останавливающем жесте:       — Нет. Я еду один.       — Коннор? — мистер Кенуэй растерялся. — Сын...       Шэй снова встревожился и даже перестал приглядывать за действиями Вашингтона, оставив ему полную свободу передвижения. Коннор сейчас был важнее.       — Я разрываю союз! — выдохнул Коннор. — Думаешь, я настолько глуп, отец, что поверю, что ты узнал это только что?! Ты знал об этом и молчал. Сколько лет ты молчал! А ведь я верил тебе, несмотря на то, что ты... И ты тоже, Шэй! Вы оба знали, не так ли? И молчали! Кровь моей матери на чужих руках! Но вы все, — он обвел взглядом и родителей, и Вашингтона. — Вы знали и пользовались мной! Предупреждаю, — взгляд Коннора остановился на фигуре главнокомандующего, — я убью любого, кто попытается мне помешать.       — Коннор, — Шэй почувствовал, как у него дрожат руки, а внутри словно мечется загнанная птица в клетке — так было всегда, когда Коннор делал что-то... неожиданное. И он заговорил успокаивающе, подумав, что только его, возможно, сын сейчас согласится выслушать. Никого больше. — Я согласен, предотвратить резню — это самое важное сейчас, но послушай меня! Ни я, ни Хэйтем не хотим, чтобы это повторилось. Мы знали, но...       Мистер Кенуэй перебил:       — Коннор, я знал, что деревню сожгли люди Вашингтона, но не думал, что приказ отдал лично он. Такие всегда перекладывают... делегируют подобные вещи другим, чтобы в случае чего сделать вид, что непричастны. И сейчас я удивлен не меньше твоего. В первую очередь — тем, что мистер Вашингтон, оказывается, способен на решения. Во вторую — тем, каковы эти решения. Я... я, наверное, жестокий и безжалостный, ты прав. Но даже мне не по себе от того, как легко этот человек распоряжается жизнью и смертью.       — Коннор, — Шэй рискнул подойти ближе к сыну, не обращая внимания на то, что мистер Вашингтон, не понимая сути разговора, отошел вглубь палатки, затравленно глядя на них. — Мы не просто так не говорили тебе об этом. Мы не хотели, чтобы ты стал... мстителем. Таким был я.       — И я, — беспощадно для себя произнес Хэйтем. — И меньше всего мне хотелось, чтобы это произошло с тобой.       — Так нельзя! — сорвалось с губ Коннора, но он мотнул головой. — Впрочем, к черту! Не время говорить об этом. Мне нужно успеть перехватить приказ. Он ведь отправлен недавно?       Хэйтем расправил скомканную бумагу и глянул в самый низ:       — Запись датирована нынешним числом. Ты можешь успеть.       Мистер Кормак тронул сына за плечо:       — Позволишь поехать с тобой?       Коннор несколько мгновений колебался, после чего вынес вердикт:       — Можешь поехать со мной, но только ты. А ты, отец...       — Если с тобой отправится Шэй, то я не настаиваю, — поднял руки Хэйтем. — Может, мне действительно лучше остаться здесь и проследить за тем, чтобы не было неприятных сюрпризов.       Коннор промчался по лагерю, распугивая и офицеров, и солдат, шарахавшихся от него в разные стороны, а достигнув коновязи, резко потребовал:       — Не вздумай пытаться остановить меня, Шэй. Я все равно тебя не послушаюсь.       — И не собирался, — ровно бросил мистер Кормак, взмахнув в седло. А потом и натянул ассасинский капюшон — так же, как много лет назад. — Это твое дело и твое право. Но мы не можем знать, что ждет впереди, так что будет лучше, если нас будет хотя бы двое.       Коннор на своем жеребце покосился на Шэя, но ничего не сказал — звонко, чисто по-индейски свистнул и сжал ногами конские бока, с места взяв в галоп. Шэй не отставал.       И только когда лагерь полностью остался позади, Коннор наконец нарушил молчание. Он задыхался и выпаливал соображения отрывисто, рвано:       — Придется скакать во весь опор. Лишь бы конь не подвел. Дорога плохая, много скал. Не спешивайся, Шэй, иначе мы потеряем время.       — Поеду на полкорпуса позади, — четко откликнулся мистер Кормак. — Прикажешь — выполню.       Шэй произнес это легко. Так было всегда — сначала он был учеником в Братстве, потом точно так же работал на тамплиеров... Да, это было привычно.       Да и Коннору будет не лишним убедиться, что операцией управляет именно он. В отличие от главнокомандующего, сын и в самом деле, даже в свои юные годы, умел брать на себя ответственность. Только бы не натворил того, о чем потом будет жалеть.       Коннор не соврал, дорога и впрямь была отвратительная. Никудышная дорога, чего уж там. Шэй вцепился в поводья и чувствовал, что конь с ним солидарен — ни минуты покоя, вечно приходится то вилять между деревьями, то нестись буреломом, то с ювелирной точностью преодолевать каменные выступы и скалы.       Ехать пришлось долго. Пару раз преодолевали мелкие реки вброд, иногда Шэй даже замечал живность, в страхе улепетывающую от копыт. С конской морды срывались хлопья пены, когда Коннор вдруг приглушенно бросил — и звук снесло по ветру:       — Вон он!       Шэй и сам уже видел. Мужчина в солдатской форме колонистов сидел на корточках над какой-то темной кучей. Стоило подъехать поближе — и стало видно, что лошадь курьера пала, и он теперь пытается что-то достать из седельной сумки. Но Шэй отметил это только на миг — в следующее мгновение грохнул выстрел. Мертвец завалился на тело лошади.       Коннор чуть сбавил ход; Шэй невольно его нагнал и увидел, как сын перезаряжает пистолет — прямо на ходу, в седле. Лицо Коннора было почти неподвижным, застывшим, на нем отражалась только решимость. Сейчас никто бы не усомнился в том, что Радунхагейду носит фамилию Кенуэй.       — Дальше будет труднее, — предупредил Коннор, искоса глянув. — Этот отстал, потому что лошадь пала.       — Если их много, они могут ехать толпой, — кивнул Шэй. — Но у меня тоже пистолеты под рукой.       — Если их будет много, целься в дальнего, — приказал Коннор. — А то опять в одного нацелимся, как в Тикондероге.       — Перезарядить будет некогда, — заметил мистер Кормак.       — И дорога еще хуже, — закончил Коннор и резким криком отправил коня в галоп.       Еще хуже?! Шэй не мог себе представить дорогу, которая хуже той, что осталась позади, но оказалось, что он слишком пессимистично оценивал. Проехав мимо огромной скалы по узкой тропинке, где копыта коня скользили и бедная животина громко ржала, пытаясь не грохнуться; преодолев затопленное в реке под скалой поваленное дерево; повернув на девяносто градусов по чавкающей болотной земле, Шэй пришел к выводу, что нормальному человеку, не индейцу, гонцов Вашингтона было бы нипочем не нагнать.       Но вскоре впереди появились силуэты троих всадников — и Шэй уже точно знал, что на них колонистская форма. Не ошибся, а едва окончательно убедился, как выхватил пистолет и выстрелил — как и было приказано, в дальнего. Выстрел прозвучал что-то уж очень громко — и только мигом позже Шэй догадался, что выстрелили они с Коннором одновременно. Последний оставшийся в живых курьер резко сбился с шага, лошадь отнесла его в сторону, но Коннор даже не приостановился, а молниеносно сменил курс — и, поднявшись в седле, спрыгнул чуть ли не на голову бедняге, всадив в него скрытые клинки и выбросив из седла.       И при этом на его лице по-прежнему не отразилось ничего.       Шэй даже немного позавидовал. Очевидно, гонцы Вашингтона ехали куда медленнее, а потому относительно свежий конь понес Коннора быстрее, за ним трудно было угнаться. Мистер Кормак подумал рассеянно, что надо было тоже лошадь сменить и перепрыгнуть на одного из коней, оставшихся без седока, да что уж теперь об этом думать... Задним умом все крепки.       Когда Коннор сбавил скорость, чтобы снова перезарядить пистолет, Шэй последовал его примеру и спросил, задыхаясь:       — Думаешь, их еще много?       — Думаю, мы доберемся до деревни и уничтожим всех колонистов по пути, — резко отозвался Коннор. — Сколько бы их ни было.       От этого мысль Шэя направилась в совершенно другую сторону. Сам он был в деревне Коннора только один раз — вскоре после того, как мелкий Радунхагейду появился в доме Хэйтема. Мистер Кормак, естественно, добирался совершенно иной дорогой: сначала морем на «Морриган», потом высадился во фронтире и отправился к поселениям могавков самым удобным путем, который подсказали местные охотники, а вовсе не самым коротким. И когда его встретила пожилая женщина — кто-то вроде вождя — с трудом объяснил ей, что он не работорговец, и даже не англичанин и не француз; что ребенка забрал отец, а не похитили злые враги; что мальчик обязательно вернется на лето; что... Нет, не так Шэй думал попасть туда второй раз.       — Мы уже близко, — предупредил Коннор. — Мой народ не помнит тебя. Не знает тебя. Я буду говорить сам.       Шэй даже отвечать не стал. Сам же согласился с тем, что сын решает, как и что делать. Но оказалось, что это еще не конец — впереди мчался еще один всадник, и мистер Кормак был уверен, что тот уже успел увидеть преследователей. Уж чего этот всадник опасался, было неясно, но он посвистывал и выжимал все, что мог, из замученной кобылы. Не помогло — Коннор пальнул еще тогда, когда Шэй только вытянул руку с пистолетом, готовясь прицелиться. И, конечно, Коннор бил без промаха — сам же когда-то обещал отцу, что научится стрелять из пистолетов Эдварда Кенуэя не хуже дедушки.       Сейчас Коннор был похож на своего отца куда больше, чем на свой народ, который так рвался защищать.       Забор — высоченный, из острых, заточенных кольев — возник впереди как-то неожиданно. Шэй окончательно перестал понимать, где находится, и с легким трудом принял осознание, что деревня ганьягэха — вот она. Он поискал глазами ворота — точнее, хитрую конструкцию, мимо которой в тот первый раз прошел трижды, прежде чем догадался, что именно это и есть «дверь» — и снова изумленно притих. Оказалось, что Коннор провел его лесами как-то так, что союзники вышли к поселению вообще не с той стороны, с которой Шэй рассчитывал. Капитан Кормак подумал, что Коннору удалось обмануть даже его, опытного путешественника, который умудрялся не сбиваться с пути в тумане Атлантики...       — Что-то не так, — проговорил Коннор, оглядев местность — видимо, он замечал что-то, недоступное взгляду Шэя. — Ганьягэха знают, что враг скоро будет здесь. Кто-то уже предупредил их.       Это Шэю категорически не понравилось. Раз их кто-то успел опередить, можно было готовиться к любым сюрпризам — и к хорошим в последнюю очередь.       — Надо идти, — Коннор направил коня к воротам и легко проскользнул внутрь.       Шэй отправился за ним. Сразу за забором и стало очевидно, что «что-то не так». В прошлый раз, когда Шэй был здесь, жизнь тут текла тихо и спокойно. Индейцы занимались простыми человеческими делами — разделывали добычу, жгли костры, мастерили стрелы, смеялись, переговаривались между собой. Носились и играли дети. Некоторые индейцы делали что-то, недоступное пониманию европейца, но тоже мирное — хоть и перья летели в самом прямом смысле.       Но сейчас деревня напоминала растревоженное гнездо. Не было видно детей, большинство женщин попрятались. Мужчины были вооружены и — Шэй чувствовал — не стреляли в него только потому, что его привел Коннор.       Коннор, кстати, уверенно направился к шалашу вождя — той самой женщины, с которой когда-то довелось поговорить Шэю. И сейчас мистер Кормак тоже увидел ее — постаревшую, сгорбившуюся. Та женщина, которую помнил он, была немолодой; сейчас же она была уже старухой. Но поразило его вовсе не это.       Рядом с Матерью Рода стоял... Шэй даже капюшон откинул. Нет, этого человека он здесь увидеть никак не ожидал.       — Чарльз Ли! — прошипел Коннор и спрыгнул с конской спины.       Шэй сразу же рванулся за ним. Конечно, он давал слово подчиниться, но нельзя же допустить убийства соратника! А Коннор сейчас в том состоянии, что убьет — и только потом подумает.       — Радунхагейду! — проскрипела старуха и залопотала что-то на своем языке.       Коннор даже слушать не стал. Подошел ближе, закрыл ее собой, и только потом обратился к врагу:       — Что ты здесь делаешь, тамплиер?       — Ну, здравствуй, — буркнул мистер Ли и повернулся к Шэю. — И тебе привет, Кормак. Ты же вроде тоже тамплиер, не так ли?       Шэй откашлялся и осторожно протянул:       — Приветствую, Чарльз. И несмотря на то, что я тамплиер, а рядом со мной — ассасин, у меня тот же вопрос. Что ты здесь делаешь, черт тебя дери?       — Приехал, чтобы принести мою деревню Вашингтону на блюдечке?! — вдруг полыхнул Коннор. — Что ж ты никак не отстанешь от моего народа?!       — Щенок! — немедленно завелся мистер Ли. — Да что ты вообще знаешь, ассасин чертов! Я приехал предупредить. Я приехал защитить! Можешь плясать под дудку своего обожаемого Вашингтона, а я давно понял, что он полный кретин! И ты не лучше, раз слушаешь его, раскрыв рот!       Обстановка накалилась так, что Шэй даже губу прикусил. Коннор в ярости, разве что скрытые клинки не обнажил. Чарльз — в затруднении, но дожидаться смерти явно не собирается — положил руку на кобуру. Сам Шэй только теперь осознал, что тоже положил руки на пояс, хотя не мог бы сказать, на кого именно здесь он готов нападать. Сын, соратник... Не на старуху же?       И тут именно эта сухонькая сгорбленная женщина удивительно вовремя произнесла с сильным акцентом — видно, чтобы и чужаки понимали:       — Мы не хотим, чтобы на наших землях проливалась кровь. Радунхагейду, разве и ты не этого хочешь?       — Я... — Коннор шумно вздохнул и сцепил руки. Это говорило о том, что нападать на Ли прямо сейчас он не собирается, готов поговорить.       Чарльз тоже убрал ладонь с пояса и хмуро произнес:       — Эй, Коннор, или как там тебя по-индейски... Я поехал к твоим индейцам еще до того, как Вашингтон отправил приказ. Слышал доклад, что твои родственники... или как их называть? В общем, твое племя вступило в сговор с британцами. Будто много от них лимонникам проку! Услышал — и сразу поехал, потому что поссорился с Вашингтоном, и слушать меня он бы не стал.       Шэй почувствовал, что шестеренки в голове щелкнули — и невольно произнес:       — Так ты из-за этого с Вашингтоном разругался?       — Не только из-за этого, — буркнул Чарльз. — Он кретин! А индейцы тут — только топливо.       Коннор оскалился:       — Мой народ всегда был тебе поперек горла!       Чарльз почти устало на него поглядел:       — Твой народ мне всегда был... до фонаря, мистер Кенуэй. Но я услышал планы Вашингтона стереть деревню могавков с земли — и понял, что если позволить этому свершиться, то в этом опять обвинят меня! Встать между тобой и твоим отцом — это похлеще, чем встать между колонистами и британцами! В плену было куда безопаснее. Кормак, хоть ты ему скажи!       — А что я ему скажу? — откровенно ляпнул Шэй. — Ну хорошо, приехал ты сюда, предупредил о планах Вашингтона. А дальше что?       Мать Рода пошевелилась, тяжело оперлась на посох и проскрипела:       — Мы хотели помогать. Не тем, кто уже приезжал с факелами. Люди Далекого Острова жестоки, но они могут защитить нас, нашу деревню, нашу землю.       Чарльз Ли повернулся к женщине и проговорил с горечью, которой Шэй вряд ли мог от него ожидать:       — Это не так, мэм. Они будут вас защищать, пока вы им нужны. Они будут вас защищать, пока им не потребуется эта земля. Они ничем не лучше тех, кто приходил к вам с факелами. Мы вообще... не лучше вас.       Коннор наконец заговорил — и в его голосе звучала неподдельная боль:       — Похоже, мой народ никогда не будет в безопасности.       — Ты прав, — бросил Ли, а потом устало скривился. — Дикарь.       Однако Шэй неплохо знал друга, а потому сказал:       — Это ведь не все, Чарльз? Ты дергаешься, как тогда, когда Хэйтем тебя допрашивает.       — Не все, конечно, — мрачно откликнулся тот. — Союз ирокезов...       — Союз Шести, — хмуро поправил его Коннор.       — Никакой разницы, — отмахнулся Чарльз. — Союз Шести раскололся. Онейда подались к Вашингтону. Могавки...       — Ганьягэха, — буркнул Коннор.       — Ганьягэха — к британцам, — насмешливо поправился мистер Ли. — Но это все для них же самих — только способ выжить. А помочь выжить можем только мы. Воины племени уже ушли подстерегать колонистов. Они не поверят никому. И они правы — потому что их обманывают все.       — И я — один из них, — Коннор прикрыл глаза. — И один из тех, кто обманывает.       — Ну конечно, — так же насмешливо отозвался Чарльз Ли. — Это ведь ты только наполовину индеец. А еще наполовину — кто?       Коннор поднял голову, и Шэю стало даже не по себе — настолько застывшим казалось лицо сына. И он произнес — утвердительно:       — Это не ты сжег мою деревню.       — Щенок, — почти ласково протянул Чарльз. — Разумеется, не я. Но ты мне так и не поверил. Я, верно, тогда не слишком хорошо с тобой обошелся. Но деревню не жег. Я отправился сюда по приказу твоего отца. Я искал твою мать. И если бы нашел, возможно, ничего этого бы не было.       Мать Рода вздохнула и оперлась на свой посох:       — Моя дочь была наивна. Она говорила перед Ротинонхсонни, что пришлым надо дать отпор, но ее не послушали. И она встала на тропу войны в одиночку. Глупый поступок. Но еще опаснее для нее было принести дитя от одного из бледнолицых. Дочь рано ушла в мир снов, и я взяла на себя заботу о мальчике, но знала, что не мне вести его в наш мир. Бледнолицый был из тех, кто попирает время, потомок великих богов. И мой внук несет в себе их кровь. Я бы изгнала дочь, если бы не Камень Ратетшентс. Он был предназначен для одного из нас — и одного из них. Я не хотела дожить до этого.       Коннор дернулся еще до того, как Шэй успел все осознать:       — Я... Моя мать... Твоя дочь?       — Все так, Радунхагейду, — с достоинством кивнула старуха. — Я отреклась от нее, но не отрекалась от тебя. Когда твоим воспитанием занялся Сломанный Воин, я успокоилась. Но потом пришли они, Подобный Ястребу и Молодой Орел — и не мне уже было решать твою судьбу. Твоя судьба теперь только в твоих руках.       Шэй невольно ляпнул:       — Это я, что ли, Подобный Ястребу? Ну ни хрена ж себе...       Женщина смерила его тяжелым взглядом и веско закончила:       — Ганьягэха могут отозвать свое соглашение, но как быть с воинами, которые ушли?       Коннор все еще растерянно помотал головой:       — Я остановлю их.       — Ну и слава Отцу Понимания, — буркнул Чарльз. — Из меня так себе защитник индейцев. Хорошо, что дело в более надежных руках. Удачи тебе, Кормак. У тебя ведь, кажется, уже есть опыт?       — Было такое, — Шэй попытался прийти в себя. — Когда-то я защитил деревню племени онейда от французов.       — И среди них тебя вспоминают, Подобный Ястребу, — без улыбки подтвердила Мать Рода и с трудом повернулась к Чарльзу. — Спасибо тебе, Кипящая Вода. Ты принес плохие вести, но это лучше, чем находиться в тумане.       Коннор проводил взглядом Чарльза. Тот уходил поспешно, его провожали настороженными взглядами вооруженные индейцы, но никто не посмел заступить дорогу. Коннор склонился перед Матерью Рода:       — Я постараюсь сберечь жизни ганьягэха... Аксота.       — Поспеши, — та ласково коснулась его руки. — Ганадогон ушел. Он твой друг, но не поверит тебе.       Она сказала что-то еще, но это уже не предназначалось для ушей мистера Кормака — старуха перешла на свой язык. И Коннор ответил — может быть, встревоженно, но сердечно. А потом позвал:       — Идем, Шэй. Сейчас нам нужно устранить опасность. А потом... Потом я не знаю, что буду делать. Я не знаю, как... буду жить со всем этим.       — Потом мы с тобой поговорим, — практично заметил Шэй. — И не с таким живут. А если ты будешь не против, то с твоим отцом мы тоже поговорим. А после этого разговора — напьемся вусмерть. Хочешь?       — Хочу, — отрезал Коннор.       — Огненная вода опасна для таких, как ты, — оставила за собой последнее слово Мать Рода. — Ты, обладатель Орлиного Зрения и Песни Орла, должен быть осмотрительней. Такие, как ты, Радунхагейду, меняют мир. Так измени его к лучшему.                            Когда вышли за ворота, уже стемнело, и Шэй тяжело вздохнул. Воевать с индейцами на их земле, в темноте и при этом быть связанным обещанием не убивать... Могавки-то таким обещанием вовсе не связаны! В общем, предприятие вырисовывалось довольно сомнительное.       Однако Коннор, как оказалось, подумал и об этом тоже. Он прищурился, цепко огляделся по сторонам и вполголоса сообщил:       — В нескольких милях отсюда — лагерь колонистов. Так сказала Мать Рода. Они не нападут без приказа, но если наши воины спровоцируют их, то прольется кровь. Руки колонистов будут развязаны, и никакой приказ им не потребуется.       — И что? — настороженно спросил Шэй.       — Наступает ночь, — как будто невпопад ответил Коннор. — Как только в лагере все, кому дозволено, отойдут ко сну, ганьягэха нападут. Нам нужно успеть раньше. Но, Шэй... Наши люди знают этот лес, как самих себя. Будет лучше, если ты не пойдешь по земле. Прикрой меня с воздуха, я справлюсь и сам.       Мистер Кормак и хотел бы возразить, но... промолчал. Сын был во всем прав. И пусть он фактически отстранял Шэя от участия в операции, мистер Кормак понимал, что может принести больше вреда, чем пользы.       — Ты в любой момент можешь меня призвать, — окончательно капитулировал Шэй. — Я постараюсь быть как можно ближе к тебе.       — Нам нужно найти Ганадогона, — на всякий случай уточнил Коннор. — Он повел наших воинов. Если он прикажет, все отступят. Но его придется убедить, а я... Я и сам плохо понимаю, что происходит. Как найти слова? Что сказать? Я не знаю. Знаю только, что обязан это сделать, потому что если не я — то никто.       — Это верно, — Шэй кивнул. — Тут я тебе ничем не помогу.       Лес был какой-то мелкорослый и хилый — наверное, потому, что находился почти у самых ворот, и мистер Кормак поглядывал на тонкие деревца с неудовольствием. Забраться на них, а уж тем более перебираться по ним... Хэйтем говорил, что в любовнике фунтов двести живого веса, такого не каждое дерево выдержит.       Наконец, Шэю попалось что-то более приличное на вид, и он с разбегу взобрался на развилину, а потом и поднялся выше, осторожно ступив на торчащую ветку. Ветка выдержала.       Коннор крался по земле, но Шэй уже видел первого противника — тот засел в кустах и возился с мушкетом. Мистер Кормак подумывал было предупредить сына, но тот справился и сам: остановился, чутко прислушался и легкой тенью скользнул в кусты в лучших ассасинских традициях. И минуты не прошло, как он абсолютно бесшумно придушил соплеменника и аккуратненько его уложил. Покрутил головой, поискал Шэя, убедился, что тот поблизости — и направился дальше.       Под сенью леса было уже совсем темно. Шэю несколько раз приходилось пользоваться особым, «орлиным», зрением, чтобы не промахнуться и не свалиться на землю. Количество разложенных по кустам индейцев быстро увеличивалось, но, видно, того самого, нужного, все не попадалось.       Шэй машинально подумал о том, что искать предводителя нужно в опасной близости к лагерю, не иначе. И как раз его нельзя бесшумно вырубить и уложить. Чтобы тот смог отдать приказ, он должен быть живой, целый и в сознании. А кроме всего этого, он должен еще и счесть, что это нужно и правильно.       Ганадогона Шэй помнил смутно. Припоминался немного нескладный подросток с пучком перьев на голове, но сейчас-то это уже должен быть взрослый парень... Так что опознать бы его сам Шэй вряд ли смог.       Снизу раздался негромкий, но крайне грубый возглас. Шэй даже подумывал, не окликнуть ли сына, но тот пояснил вслух и сам:       — Здесь проходил олень. Очень большой олень, судя по куче, в которую я наступил.       — Мокасины оботри, — фыркнул Шэй.       — Уже, — сосредоточенно засопел Коннор и адски чем-то зашуршал, а потом абсолютно нелогично заметил: — Потише, Шэй. Дальше деревья будут расти реже, звук разносится дальше.       Мистер Кормак с трудом удержался, чтобы не ответить. Сам вляпался в дерьмо, сам зачем-то сообщил об этом, а «потише», конечно, требовалось от Шэя. Настоящий Кенуэй.       Но деревья и впрямь стали появляться реже, и это сильно замедлило перемещение. Коннор же, напротив, стремился преодолевать открытые участки побыстрей, и мистер Кормак здорово отстал. И вдруг увидел — его. Нескладный подросток превратился в воина — крупного и тяжелого, но перья на голове носил все такие же. Или почти такие же, на этот счет Шэй затруднялся.       Коннор, конечно, заметил товарища раньше, и теперь подбирался к нему сзади, неслышно и неотвратимо. Шэй почувствовал беспокойство, но разрыв между ним и сыном только увеличивался. Ганадогон занял место перед самыми воротами лагеря. От взглядов скучающих часовых его отделяла только обширная полоса кустов да густая тень огромного белого дуба, раскинувшего ветви над кустами.       Шэй оценил путь до дуба. Пробраться можно, но это будет чертовски нелегко, а Коннор со своим приятелем вполне могут поднять шум — и что тогда? Насколько взвинчены часовые и ожидают ли нападения? Если нет, то можно выяснять отношения хоть бы и у них на глазах; если индейцы уже успели намозолить им глаза, то пиши пропало — влезут, а там и весь лагерь поднимется, не разбираясь уже, из-за чего началась свалка. Будет довольно того, что врагов легко узнать по перьям и томагавкам.       Расстояние медленно сокращалось, но Коннор уже успел тем временем добраться до товарища и тронул его за плечо. Отскочил — и очень вовремя. У Шэя не было времени отслеживать события, он пыхтел, перепрыгивая с ветки на ветку и балансируя, но отчетливо слышал звук лязгнувшего металла.       Ганадогон что-то произнес, но Шэй, конечно, ни слова не понял. Коннор ответил — так же непонятно. Завязался разговор, и Шэй по интонациям слышал, что ничего хорошего не обсуждается. Разобрал только имена: «Радунхагейду» и «Ганадогон», — а еще упоминание о «патриотах». Видимо, этому слову в языке ганьягэха аналога не было.       Мистер Кормак подобрался ближе, но разговор менее напряженным не стал. Напротив, создавалось ощущение, что друзья — или бывшие друзья? — только накручивают друг друга. Шэй начал сомневаться в успехе операции. Наверное, если убить предводителя, индейцы все-таки уйдут, но как Коннор будет потом с этим жить? На него и так многовато свалилось. И Шэй, потея и тяжело дыша, упрямо пробирался вперед.       Противники кружили на месте, и Шэй видел тусклый блеск отлично заточенного ножа в руках Ганадогона. Коннор не доставал оружия, но Шэй прекрасно знал, что ему не потребуется и секунды, чтобы пустить в ход скрытые клинки. И хорошего во всем этом было только то, что двое караульных у ворот даже не почесались, чтобы проверить, что там в кустах.       Ганадогон попытался атаковать, но Коннор увернулся и вскинул руки, явно взывая к чему-то. Наверное, послушать, или поверить, или хотя бы перестать пытаться тыкнуть ножом. Не помогло — товарищ его чем-то смачно припечатал и снова попытался напасть. И вот теперь Коннор уступил. Ему совершенно не хотелось драться со старым другом, ему вообще, возможно, казалось, что все это не может быть всерьез. Но Ганадогон повалил его на землю и навис сверху, припечатывая своим телом.       Коннор был высок и широк в плечах — что для индейца, что для белого, но старый друг ему в сложении почти не уступал, а потому Шэй сразу понял, что сбросить противника Коннору не удастся, тем более, что защищаясь от ножа, сын вскинул руку с массивным наручем, и теперь был наполовину обездвижен. Выход из такого положения Шэй видел только один, а потому прикусил губу, и с риском покалечиться рванулся вперед, перепрыгнул на ветку дуба — и свалился на агрессивного индейца как раз в тот момент, когда Коннор, не видя иного спасения, лязгнул скрытым клинком.       Шэй отшвырнул индейца в сторону, опрокинул на спину и ударом ноги выбил нож. Вот теперь можно было и поговорить.       — Ганадогон, — Коннор с трудом поднялся на ноги, потирая предплечье. — Я хотел поговорить с тобой.       Уже по тому, что Коннор перешел на нормальный английский язык, Шэй понял, что тот благодарен. Не за свою жизнь, за жизнь старого друга.       — Я тебя помню, бледнолицый, — вдруг обратился Ганадогон к Шэю. — Ты и отец Радунхагейду предлагали хлеб.       — Я и теперь пришел с миром, — буркнул Шэй, не зная, что на это ответить. — Мы не хотим никого убивать. Все твои товарищи живы.       — Ганадогон, — Коннор присел и взял друга за руку. — Мы приехали, чтобы предупредить деревню. Мы уничтожили приказ о нападении. Никто не будет драться, незачем нападать.       — Нет, — тот помотал головой. — Не сейчас, так потом. Они все равно придут — с огненными палками, с факелами и длинными ножами. Люди Далекого Острова могут защитить. А ты!.. Ты все испортил!       — Нет, — покачал головой Коннор. — Наш народ — не противник ни тем, ни другим. Мы можем выжить, только если все будем жить в мире. Поговори с Матерью Рода, она многое тебе объяснит.       Ганадогон сел, но не потянулся к ножу, а обхватил голову руками и мрачно произнес:       — Ты нас предал, Радунхагейду. Даже если сейчас ты пришел, чтобы призывать к миру, ты предал нас! Ты был мне другом, но теперь у тебя другие друзья.       Коннор попытался было окликнуть, даже придержал друга за плечо, но Ганадогон оттолкнул его и поднялся на ноги. Он больше не пытался убить, но отвернулся, заливисто свистнул и собрался уходить. И проговорил глухо, сумрачно:       — Наши воины уйдут, а я поговорю с Матерью Рода. Но ты больше не один из нас... мистер Кенуэй.       Он ушел, подволакивая ноги, как старик, а Коннор отчаянно уставился ему вслед. И только когда мощная фигура бывшего друга растворилась в ночном лесу, разжал кулак. И произнес, не глядя:       — Пойдем, Шэй. Я проведу к охотничьей хижине. Даже если я больше не из ганьягэха, я знаю, куда идти. Нам нужно устроиться на ночлег, скоро выйдут ночные хищники.       Шэй только кивнул. Не знал, что сказать; не знал, чем утешить. У каждого свои потери, это мистер Кормак понимал, но пережить что-то самому, кажется, было бы легче, чем видеть боль и страдания близкого человека. Еще не раз придется говорить, но пусть уж Коннор выберет время сам. И только если ему не хватит на это мужества, можно будет попробовать вызвать его на беседу. Только не сейчас.       Коннор провел его вдоль лагеря, углубился в ночную тьму, и тут Шэй услышал, насколько реальна угроза — кто-то в чаще, кажется, рычал. Однако Коннор пояснил:       — Хижина — во владениях ксалибу. Они едят траву и листья, но очень не любят, когда кто-то посягает на их владения. Хищники это знают и не суются.       Стало немного спокойнее. В плане охоты и знания местных лесов Шэй доверял Коннору безоговорочно.       Хижина оказалась простеньким домиком наподобие вигвама, но Коннор не пошел внутрь, а присел на берегу шумного ручья, стремящегося куда-то вдаль, и уставился на воду. Шэй присел рядом. Не нарушал молчания, просто сидел рядом. Минуло не меньше четверти часа, а Коннор все продолжал сидеть, и бессмысленным взглядом смотреть в ручей. Это начинало беспокоить.       Мистер Кормак подвинулся ближе и отважился приобнять Коннора. И тот не возразил и не оттолкнул, а напротив, устроился удобнее и даже положил тяжелую голову на плечо, а потом вдруг спрятал лицо в складках замявшегося плаща. Шэй обнимал его так, словно желал защитить от всего мира, и почувствовал, как вздрагивают плечи сына. И понял, что тот плачет — как в детстве, беззвучно и безутешно.       Что ж, это было даже хорошо. Все лучше, чем тот отрешенный взгляд и неподвижное выражение лица, которые Шэй видел у Коннора сегодняшним вечером.       Шэй крепче прижал сына к себе, а потом потянулся свободной рукой за пазуху. Потери Коннора были уже не такими простыми и безобидными, как в детстве, когда он порой от горечи или обиды плакал на плече приемного отца. Но и для утешения теперь были иные методы.       — Возьми, — хрипловато произнес Шэй и вложил нагревшуюся от тела флягу Коннору в руки. — Это не поможет, но станет полегче.       Коннор неловко завозился, скрипнул крышкой, и стало слышно, как стучат о горлышко зубы. Он приложился изрядно, а потом еще и еще, и, наконец, произнес:       — Шэй, мне кажется, что сегодня меня предали абсолютно все.       Шэй подумал, что наверняка не понимает всего — особенно того, что связано с индейцами, но исправить этого все равно было нельзя, поэтому он вздохнул:       — Прости. Если сможешь, конечно.       Коннор снова шумно приложился к фляге, а потом вытер губы рукавом.       — Сначала мне казалось, что от вас с отцом — самое худшее. Но потом я понял, почему... И, что хуже всего, я и остальных понимаю! Ну, может, не полностью, но чувствую... Вас я, может быть, и смогу простить. И еще Мать Рода, возможно. Но Ганадогон! Мы ведь с ним с детства дружили, когда я еще вас с отцом не знал! А выходит, он никогда не считал меня равным себе, иначе не говорил бы так! Кто я для него? Полукровка. Он ждал от меня предательства — и просто дождался повода. А хуже всего — Вашингтон! Он, в отличие от Ганадогона, никогда не был мне другом. Но Ганадогон никогда ничего не просил у меня, а для Вашингтона я рисковал жизнью. Доверием отца, жизнями друзей...       — Не для Вашингтона, — поправил его Шэй. — Для тех, кто ему верит. Так же, как верил ты. Вашингтон — еще не колониальная армия, а колониальная армия — еще не Америка. Ты сам обманывался, так почему же удивляешься, что другие тоже поддались его обаянию?       — Черт с ним, с Вашингтоном, — ожесточенно бросил Коннор и вдруг как-то очень растерянно спросил. — Что мне делать дальше?       Шэй понимал, что сын ищет цель после того, как его мир разрушился, но ответить предпочел конкретно и по делу, потому что не чувствовал себя вправе влиять на выбор цели.       — Что? — он даже улыбнулся. — Стоит поговорить с отцом. Ты наговорил ему много чего, и ему тоже больно. Потом... Войну нужно прекратить, с этим ты согласен? И чтобы все жертвы не были напрасными, ее должен выиграть Конгресс. Скоро прибудет французский флот. Ты можешь попробовать действовать с ними.       — Я не буду помогать Вашингтону, — мрачно буркнул Коннор. — Он довольно одержал побед моими руками!       — Да черт с ним, с Вашингтоном! — так же, как Коннор, отмахнулся Шэй. — Ты за независимость Америки или нет?       Коннор задумался, а потом протянул:       — Да. По крайней мере, британцы еще хуже.       — Обдумай это, — посоветовал Шэй. — Чтобы помогать Америке, вовсе не обязательно помогать Вашингтону. И наоборот.       — Пока я не могу этого осознать, — честно признался Коннор. — Для меня... Как это отвратительно: признавать, что Чарльз Ли его раскусил раньше меня.       Шэй подавил рвущиеся с языка слова о том, что все раскусили Вашингтона раньше, чем Коннор, потому что понимал, что и сам в свои двадцать два был таким же. Да и что толку тыкать Коннора носом, как неразумного щенка? Осознал — и то слава Богу.       Помолчали. Коннор пил и даже не предлагал поделиться, а потом нарушил молчание:       — Ты когда-то говорил про своего отца, Шэй. Прости, если... больно. Я помню, он погиб на корабле, когда ты был совсем молодым. А какой была твоя мама?       Мистер Кормак пошевелился и отстранился. Не потому, что было больно — боль давно затерлась временем, а потому что тело затекло. И ответил:       — Я ее не помню. И не мог бы помнить, потому что привести меня в мир ей стоило жизни. Отец явно очень любил ее, часто вспоминал, но никогда не обвинял меня в ее смерти. Говорил, что она была хохотушкой — «непоседа Мэгги». Так он ее называл. И говорил, что я похож на нее. У нас была бедная семья, Коннор, так что никаких портретов нет. Но, наверное, я и впрямь похож на мать и ее родню — потому что не был похож ни на отца, ни на тетку, его старшую сестру, ни на сыновей тетки. Они были уже взрослыми, когда тетка взяла меня на воспитание, и жили отдельно — она была много старше отца. Так что я с ними почти не общался, но видел.       — Значит, твою мать звали Маргарет? — Коннор пошевелился и отстранился.       Шэй сделал вид, что не заметил, как он тайком вытирает слезы рукавом ассасинского плаща.       — Да, Маргарет О’Райли, после замужества — Маргарет Кормак, — кивнул Шэй. — Ей было меньше лет, чем тебе сейчас, когда ее не стало. А почему ты обо всем этом спрашиваешь?       Коннор сразу засопел:       — Я не знал, что мама была дочерью Матери Рода. Мать Рода никогда не говорила, что она — моя бабушка. И никто другой мне тоже об этом не сказал — наверное, она запретила. Интересно, кто был моим дедушкой? Видимо, он уже умер... У меня вообще, наверное, очень странная семья. Я называю Раксота — мистера Дэвенпорта, который мне не родня по крови. Он ассасин, а еще он негр. Аксота — предводительница племени ганьягэха. Мои отцы — двое белых мужчин. Тамплиеров. А вот кем была моя мать?       — На этот вопрос, возможно, сможет ответить твой отец, — Шэй даже запнулся. — Я знаю про твою мать еще меньше, чем ты, наверное. Знаю, что твой отец спас когда-то ее от опасности попасть в рабство, с этого и начались их отношения. А дальше... Знаешь, поговори-ка ты лучше с ним.       Неожиданно Коннор беспокойно завозился и пробормотал:       — Мы, наверное, зря оставили отца в лагере на Вэлли Фордж. То есть это я зря его там оставил. Он там один на один с этим...       — С Чарльзом Ли? — устало спросил Шэй.       — Нет, — хмуро отозвался Коннор. — С Вашингтоном! И они ругались. А я оставил его бороться с ним в одиночку.       — Ничего, Хэйтем и не с такими, как Вашингтон, справлялся, — фыркнул Шэй. — Не забывай, он страшный и коварный тамплиер.       — Тамплиер, конечно, — буркнул сын. — Но ему надо помочь.       — Ты же сказал, что разрываешь союз? — мистер Кормак постарался, чтобы насмешка хотя бы не так явно звучала в голосе.       Но Коннор, конечно, услышал.       — Все равно. Он мой отец.       — Завтра поедем туда, — уверенно сказал Шэй. — А сейчас тебе надо поспать. Это был долгий день, завтра утром все уже не будет казаться таким... страшным.       — Ты прав, Шэй, — Коннор замер, собираясь с силами. — Во сне аверьяса находит дорогу среди древних троп. Айоива-та очищает.       Шэй встал, протянул руку Коннору, и тот поднялся, тяжело опираясь. А потом почти неслышно произнес, глядя в сторону:       — Спасибо.