Молчание громче

The best pessimist — The most cold winter

      Молчание громче.       Ты говоришь кучу слов, пустых предложений, бессмысленных и лживых речей, пока лишь твое молчание кричит правду. Ты молчишь, а глаза рассказывают мне, о чем. Ты молчишь, а твои жесты, твое поведение помогают мне понять, как. Ты молчишь, а твои мысли поведывают мне о том, что ты скрываешь, что ты хотел сказать на самом деле. Поэтому твоя речь тише. Она для меня нема.       Нет ничего страшнее мыслей человека. Их не может знать никто, и то, что творится в чьей-то голове, за ее пределы не выходит.       Иногда человек думает о чем-то безобидном: о недавно прочитанной книге, об учебе, проблемах в семье или на работе, повышении цен на хлеб или о новой машине.       Иногда он размышляет над задачами или просто анализирует твой внешний вид, предполагая, где и за сколько можно купить такие же вещи.       Иногда его голова и вовсе пустует, а иногда забита его собственными проблемами.       А иногда мысли человека приводят к страданиям других. Зависть, желание, восхищение, презрение — все эти чувства и еще десятки таких же, которые ощущает человек из-за вас, способны испортить ваш день, ваше самочувствие; им под силу вызвать болезнь, упадок сил или боль. Вы ведь не догадываетесь, что, пока вы идете с парнем за руку, кто-то в стороне смотрит и завидует до такой степени, что ваша голова моментально начинает переполняться взятой неоткуда болью, даже когда солнечный день, наполненный радостными моментами, как и ваше здоровье ничего схожего не предвещали.       Мне хуже. Я знаю, о чем думают люди, когда все их мысли сосредоточены на мне. Читаю по глазам то, о чем говорит их внутреннее «я», даже если не хочу этого. И, поверьте, лучше бы я всего этого не знал.

***

      Меня зовут Ким Тэхен. Мне двадцать один год. Я живу в обычной квартире, работаю на обычной работе и живу обычной жизнью.       А вот здесь я лгу.       О том, что я отличаюсь от остальных, я узнал давно, в детстве. Точнее — с рождения.       Это пугает, когда ты идешь по улице и слышишь: «Кто так одел своего ребенка?», «Неужели так сложно купить ему новую одежду?», «Что за отребье?» — от людей, которые лишь смотрят и молчат. Но думают. Много, четко и жестоко. И да, мне было сложно купить себе новую одежду. Мне было сложно выжить, бродя по улицам в поиске дома, который я нашел лишь в десять лет.       Мысли людей и правда сводят с ума. Я их не слышу просто так — уже научился контролировать. Но если человек думает исключительно обо мне, то я не могу избежать знакомства с его молчанием. А вот специально прочесть в людном месте сложно. Представьте, что вы слышите каждого, кто находится на улице, и среди всех этих сотен голосов нужно найти один единственный. Задача кажется невыполнимой. Нужно сосредоточиться на одном человеке, еще лучше — на его глазах, и отыскать, медленно отфильтровывая ненужные чужие голоса. Но мне не приходилось делать этого. Копаться в чужой голове мне кажется преступлением, отвратительным и мерзким, сравнительным со взглядом на чужое обнаженное тело.       И вот сейчас, когда я иду к своему подъезду, надев черный капюшон на голову и опустив ее вниз, смотря на грязные ботинки, которые то и дело, что разбивают воду в лужах, я слышу омерзительные мысли. Хах, они даже не знают меня, а уже считают «пьяницей, маньяком-насильником или потерянным в себе подростком». Иногда к таким людям хочется подойти и хорошенько впечатать их лицом в пол, но я сдерживаюсь. Все же это их мысли, а на них запрета никто не ставил.       Я не знаю, откуда у меня этот дар… или проклятье, так даже лучше звучит. Может, молния попала в мою маму, когда она была беременна мной? Или же она была ведьмой. А может, при родах слезно молила Господа, в которого отчаянно верила, о том, чтобы меня никто не смог обидеть так, как обидели ее? Это я, кстати, запомнил. Я слышал это и, черт, я не понимаю как, но ее плач и мольбы запечатаны в моей голове и правда с самой первой секунды, первого глотка кислорода. Я не был брошен своим родителем — он погиб, дав мне право на жизнь.       Как я узнал позже, мою маму жестоко изнасиловали, а я стал лишь последствием. Наверное, она хотела, чтобы я знал о каждой плохой мысли о себе в других головах, чтобы вовремя смог уберечься от зла, которое мне хотят причинить. Неважно, каким способом. Знаете, я лучше бы вытерпел всё, лишь бы не слышать каждый день противные мысли людей, которые угрозы не несут, но заставляют и без того тусклую жизнь сереть еще больше.       Я откровенно устал от нее. Каждый день одно и то же. Каждый день — работа, за зарплату которой всё, что я себе могу позволить — десяток яиц, батон, вода и соль. Иногда я себя балую, покупая желейных мишек — единственная, хоть и редкая, отрада. Каждый день — серые стены, которые встречают меня утром. Старая мебель, потрепанная одежда, которую нечем даже погладить, разве что я иногда бегаю к максимально негостеприимной пожилой соседке, выпрашиваю утюг. Холодильник, который работает вполсилы, и душ, в котором вода теплой не бывает. Ледяная, вызывающая чертов фриссон. Кожный оргазм во всей красе.       Хотя к такой воде я привык. Еще с детства обожал стоять под дождем и мокнуть, а после простужаться. Конечно, иногда и выбора не было. Без крыши над головой приходилось под ливень попадать не раз. Зато сейчас я здоров всегда — мое детство подарило мне сильнейший иммунитет, который я, на счастье, не сгубил сигаретами и алкоголем. Я кое-как зарабатываю на пищу и оплачиваю квартиру, тратить деньги на собственную смерть — безумно глупо. Я ведь не «потерянный пьяница», как некоторые думают. Несмотря на все проблемы, я каждый день просыпаюсь в шесть утра, иду на пробежку, затем — на работу, где улыбаюсь каждому: от своего коллеги до клиента, желающего заказать очередную чашку кофе. Улыбаюсь искренне, потому что, черт, а смысл мне демонстрировать всем, в каком дерьме я нахожусь? Да и погружать остальных в него своим угрюмым лицом неохота. К тому же повод для улыбки всегда найдётся, если хотеть его найти.       Кстати, пачка кофе — то, что у меня есть всегда. Прелести работы в кофейне. Меня в ней любят, так что, когда холодильник дома пуст, меня даже накормить могут! Конечно, я не злоупотребляю, но, из-за урчащего голодным зверем живота, Нани — владелица кофейни — не может не заметить моего положения, поэтому сама сует в руки бутерброд и чашку американо. Еще один повод для улыбки.

Bayou — Mountains of the Moon

      Но, если меня попросят назвать то, от чего я улыбаюсь наиболее искренне, то я отвечу: «незнакомый мне парень со смешными очками на глазах». Да, это звучит странно, очень странно, но он — тот, кого я правда хочу видеть каждый день. Поэтому я всегда бегаю лишь в одном парке, чтобы полюбоваться, как до безумия красивый блондин лежит на мягком пледе в клеточку, который он постелил на только проросшую траву, как, повернувшись на бок, он читает какую-то книгу. Я не книголюб, так что по обложке никогда не смогу определить ее названия. Хотя даже со своим идеальным зрением, с того расстояния, на котором мы находимся, я не увижу его.       Этот парень живет явно лучше меня. Даже если сравнить наш внешний вид: нежно-розовая рубашка и моя черная толстовка, синие рваные джинсы и мои черные в обтяжку, новый Айфон и мой кнопочный Нокиа. И лицо у него всегда живое. Оно всегда светится, часто украшено улыбкой от, скорее всего, милого текста или очередной шутки в книге. А может, я придумал все, ведь на самом деле я почти не вижу его лица, но я искренне хочу верить, что не ошибаюсь. Я фантазер, я вижу то, что хочу видеть, так что, пока мы не знакомы, я буду видеть его именно таким и дальше.       Но больше всего мне интересны его мысли. Только вот сколько я ни пробовал, прочесть их не могу. Может это из-за того, что он меня не знает? Скорее всего. Ведь все те люди, которых я слышу, думают обо мне. А этот меня даже не замечает, весь погружен в чтение, никогда в стороны не смотрит. И глаз я его увидеть не могу. А я ведь единственный, кто бегает здесь, именно возле него, в этом парке. Немного обидно, знаете ли. Я бы хотел с ним подружиться, вот только боюсь. Такой, как он, — светлый и красочный — и такой, как я, — может и не мертвый внутри, но бедный и серый, потрепанный жизнью — несовместимы. Страх быть отвергнутым один из самых распространенных на свете. Доказано мной. И даже когда я понимаю, что, если он не будет против общения, моя жизнь явно станет лучше, краше, — я боюсь. Поэтому продолжаю бегать возле него, возможно мозоля его глаза. И продолжаю надеяться, что когда-нибудь он отложит книгу в сторону и скажет «привет» первым, ведь сам я на это не способен.

***

       — Тэхен, проснись уже, — от достаточно громкого голоса и постукивания по плечу меня буквально выбрасывает из сладкого сна. Первое, что я замечаю, — ноющая боль в шее. Хах, не удивительно: попробуйте уснуть на высоком табурете, согнувшись в спине и умостившись лицом на кофейный столик. Пробовали? Тогда вы меня поймете.        — Чимин, пожалуйста, еще пять минут… — мне этих пяти минут хватит на то, чтобы выспаться на день вперед. И я правда ложусь заново, протяжно и тихо зевая, наплевав на признаки старения в свои двадцать один.        — Тэхен, ты на работе, обед закончился, какое «еще пять минут»?!       Стул, стол, кофейный аромат по всему помещению, Чимин — что немаловажно. Твою мать, я правда не дома, а на работе. Почему из-за мысли о сне на кофейном табурете я этого не понял?        — Встаю, встаю, — Чимин, я правда хочу тебя убить. Завязать свой черный фартук на твоей шее и душить, а потом лечь на твое мягкое тело, как на подушку, и заново уснуть. А то устал я от твердого дерева под головой.       И снова я иду за стойку. Улыбаюсь людям, протягивая им бумажные стаканчики кофе или чая, пакеты со сладостями, с удовольствием угощаю детей бесплатными леденцами, иногда хватая пару и себе, наблюдаю, как наполняется касса у меня и Чимина, который продает выпечку напротив, или бегу помогать ему за стойкой с мороженым, так как он уже не справляется и там, и там. И слышу: «Какой милый парень; у него красивая улыбка; нужно оставить ему чаевые». Вот он — очередной повод улыбаться. Искренне, а не натянуто, заставляя себя. И может, далеко внутри, какая-то моя часть хочет вернуться в сон к тому незнакомцу, в котором я хоть где-то подошел к нему и первым сделал шаг к знакомству. Вновь увидел милую улыбку, только не на расстоянии в пару метров, когда я едва ли вижу ее, а вблизи. Где я интересуюсь о его книгах, о его жизни, а он спрашивает, почему я всегда улыбаюсь. Но большая моя часть хочет быть здесь, в реальности, где я улыбаюсь и вызываю улыбки по-настоящему. А к нему я вернусь ночью, он уж точно никуда из моей головы не исчезнет.       Знаете, я не отрицаю того, что живу в полнейшем дерьме. Денег нет, нормального жилья тоже, из друзей только Нани и весьма странный Чимин. Этот парень, кстати, сломался больше меня. Он живет лучше, куда лучше, но все же поддался алкоголю и курению — даже если спортом занимается — осуждать его за это я не смею. Он может сейчас кричать на меня за неправильно сделанный заказ, а через минуту рассказывать какой-то анекдот и смеяться, положив руку мне на плечо. Но мне он нравится, особенно когда я иду к нему домой. Там всегда так мило и светло. Новый белый тюль, небольшая уютная кухня и гостевая с, не поверите, телевизором! Я о такой роскоши лишь мечтать могу. А Чимин это знает, поэтому часто зовет меня к себе. Ему жаль смотреть на ту каморку, где я живу. Ну, что поделать. Хотя бы не на улице, на которой я прожил полжизни.

***

      Я устал от однотипных дней. Сейчас, когда прошел час с конца моей рабочей смены, я лежу в кровати и пытаюсь уснуть, а не думать. О дожде, льющем за окном, о звуках разбивающихся о железные трубы капель, о молниях, из-за которых окно на одну секунду наполняется неоново-синим светом, о громе, неотменно грядущем после жестоких игр Зевса. Интересно, чем же люди насолили ему, что он так разбрасывается оружием? Ну вот, плюс еще одна мысль в копилку никому не нужных размышлений перед сном. Хотя сейчас я могу обнулить ее всю, оставив лишь одну: паренька, вечно читающего книги, из парка. Сколько бы я ни пытался, выбить из головы это недоразумение я не могу. А есть вообще смысл? Это моя голова, думаю о чем и о ком хочу. И вот сейчас я думаю о нем. О том, как мы знакомимся, как я веду его домой, а он смеётся, обещая помочь найти жилье поудачнее. Как вместе мы бегаем в парке, а потом заваливаемся читать на газоне одну из его книжек. Интересно, что он читает? А может, там не книжки, а учебники? Или вообще рецепты блюд на каждый день? А вдруг там его дневник из младшей школы, который он решил перечитать? Ну вот, снова я думаю не о том. Закрываю руками лицо, пытаясь привести голову в порядок, еще лучше — очистить ее. И уснуть, я правда пытаюсь уснуть.       «Ким Тэхен, ты обязан завтра с ним познакомиться, иначе так и будешь ночью ломать голову обо всём и ни о чем. Давай, ты сейчас уснешь, а завтра у него сам все узнаешь?».       Да, так-то лучше.

***

Hozier — In the woods somewhere

      Утро после дождя — лучшее, что только может быть. Свежий, еще прохладный воздух пробуждает меня, проснувшегося в шесть утра, куда эффективнее чашки черного кофе. Запах мокрого асфальта я, кстати, не совсем люблю, поэтому, закидывая в рот два последних мишки из месячного запаса, сразу же бегу в парк, где он сменяется мокрой зеленой травой. С нее, должно быть, еще не сошла роса, хотя, если постелить на нее не один плед, а, скажем, три, то лежать можно сухо. Так и сделал тот самый парень. Удивительно, что он всегда на этом месте в это время. А может, он читает всю ночь и уходит лишь утром? Кто его знает.       Сегодня он одет теплее. Белая толстовка, которая, наверное, изнутри покрыта флисом, а сверху — темно-синяя джинсовка в цвет его джинс. Очень красивый парень, на самом деле. Волосы выкрашены в бледно-розовый, скорее даже в блонд с розоватым оттенком, скулы четкие, острые, и губы милые, маленькие и тонкие, а когда он улыбается, то и вовсе на кролика похож. Нет, я не зоофил, не подумайте. Просто у него зубы передние такие маленькие и ровненькие, как у крольчонка. Морковки разве что не хватает.       Он безумно часто перелистывает страницы. Помню, как я попросил у Чимина книгу, когда кафе закрыли из-за карантина, а делать было нечего. Даже названия не помню, что скрывать — не чтец и не стану им. Так вот тогда страница у меня занимала куда больше времени, а этот парень словно не читает: смотрит на картинку и перелистывает. Хотя я вижу, как его глаза преследуют строки. Удивительный.       Я не завидую себе и своему везению. Я ведь не могу не засмотреться на него, когда бегаю. Не смотрю под ноги, зато смотрю на него. И зря. Падать на скорости больно. Кажется, нога зацепилась об какую-то ветку, хотя кого это волнует. Мой полет был эпичным. Мне так казалось. Просто я упал лицом в траву, хотя травоядным раньше, вроде как, не считался. Зато колени удачно приземлились на колючую щебенку.       Немного придя в себя, я, выплюнув пару несчастных травинок изо рта, поднимаю голову. А над ней — книга. Понять, что я упал прямо перед этим самым парнем, сложным заданием не становится. Как и прочитать название книги — моя любопытная натура не позволит мне не сделать этого.       Присматриваюсь и офигеваю, если коротко. Смотрю из-за книги на лицо парня, который в шоке таращится на меня (то, что он безумно красивый, я замечу позже), а затем снова на название книги. Хотите сказать, что этот всегда ярко одетый и улыбающийся мальчик читает не книжки о Гарри Поттере, а, цитирую: «Дневник самоубийцы или Как вылечиться от желания умереть»? Отказ верить в это принимается?       — Зачем ты это читаешь?       Это все, на что меня хватает. А он продолжает пялиться пару секунд, после чего захлопывает книжку и отползает от меня. Тут до меня доходит, что можно хотя бы сесть.       — Тебе какая разница?       А он грубый, я наше знакомство не так представлял себе. А еще его книгу, его поведение, взгляд — я представлял его иначе.       Мне казалось, что его глаза должны сверкать. А они пустые, нет никакого огня. Мрачные и безликие, немые. В такие глаза смотреть страшно.       — Ты улыбался, когда читал эту книгу… из-за чего? — Да, черт возьми, из-за чего можно улыбаться, читая книгу о суициднике?!       А он засмеялся в ответ. Так грустно как-то, совсем не истерически или радостно. Как-то болезненно.       — Чертов сталкер. А ты бы не смеялся от того, что твоя жизнь, в точности до мелочей, каждый твой день, каждая эмоция, весь ты описан в книге о суициде?       Я, кажется, выпал. Почему этот парень, который, казалось бы, должен быть абсолютно счастлив, выглядящий ухоженным и, кажется, достаточно обеспеченным человеком, думает о таком? Почему от него не льется свет, который я видел раньше, пока не подошёл ближе к нему? Внешность настолько обманчива? Жестоко.       — Был бы я на твоем месте, то попытался бы выбить это из своей головы.       Легко говорить: «был бы я на твоем месте». Мы все равно говорим то, что сделать наиболее правильно, но со стороны наблюдателя. Если мы правда оказались бы на месте другого человека, кто знает, как бы поступили.       — Слушай, как тебя…       — Тэхен.       — Да, Тэхен. Я смотрю на тебя, и мне кажется, что тебе самому бы в себе разобраться, а тогда уже ко мне лезть. Я ведь тебя замечал: всегда в одно время, в одном месте, в одной одежде. Всегда в черном и с капюшоном на голове, — бесит, когда люди показывают руками вещи так, как сейчас он показывает, будто надевает невидимый капюшон, — у тебя депрессия или что? От тебя несет пустотой, как и от меня, Тэхен. Два пустых человека друг друга наполнить не смогут, а только наоборот: будут высасывать то, что осталось. Так что, будь добр, не лезь ко мне и смени место для пробежек. И кофту тоже.       Пока он все это говорил, я смотрел на него и думал: «Какой же ты идиот». Вслух я тоже когда-то это скажу. Если мы еще встретимся.       — Я не знаю тебя, но если ты возомнил себя психологом, то это было неудачной идеей, потому что если кто-то из нас и пуст, так это только ты.       Мне не хотелось продолжать общение с ним. Точнее хотелось, но он ясно дал понять, что не хочет этого. Или же мне, все же, не хотелось. Может не сегодня, но завтра я приду еще раз. Не чтобы подружиться с ним или «вылечить» — чтобы услышать его.       Пустые люди внутри мертвы. И их взгляд такой же — пустой и немой, неспособный рассказывать. Я слышу только внутренний голос, но мертвецы разговаривать не умеют.

***

Anilah — Warrior

      — Чимин, из-за чего люди хотят умереть?       Прекрасный вопрос для теплого весеннего вечера у телевизора. Ну прости, Чимин, ответы на остальные, меня интересующие, знаю или, по крайней мере, догадываюсь о них. Или лучше сказать так: из всех интересующих меня вопросов сейчас остался только один.       — Из-за своей жизни, наверное. Вот ты, например: ты — исключение, хотя много кто, живя так, как живешь ты, давно бы уже висел где-то на веревке, подвешенный за шею, или истекал кровью в ванной.       Прямолинейность — наше все, Чимин.       — А если жизнь хорошая?       — Потеря близких, разочарование в чем-то, психический надлом. Думаю, суицидальные мысли могут появляться и из-за слишком хорошей, «идеальной» жизни. Когда все есть: дом, машина, деньги, одежда, еда. Но не так, что ты взял и заработал. Когда тебе все дали. Иногда бывает ведь, что родители тебя всем обеспечивают, и ты сидишь без дела. И вот тогда, когда ты большую часть жизни проводишь в бездельничестве, появляется куча времени для депрессивных мыслей о собственной беспомощности, о скуке, о желании делать хоть что-то, когда тебе не позволяют. Когда нет цели в жизни, потому что тебе уже дали все, о чем только мечтать можно, сам смысл этой жизни исчезает и все, что осталось вместо него — желание умереть и не быть бременем для остальных.       Как я люблю Чимина. Всегда коротко и по делу, никаких там: «знаешь, бывают разные люди и ситуации, бла-бла».       Воспринимать это все сложно, по правде говоря. Особенно, когда я вспоминаю того паренька и понимаю, как сильно ему подходит это описание. Конечно, я не могу судить и мыслить так радикально, но он себя правда вел так. Мне его жаль, честно, если то, что описал Чимин — его история.       — Как спасти человека от мыслей о смерти?       — Тэ, ты что, в психологи подался? Или сразу в психи? — чувство юмора Пака я люблю меньше. Но смеюсь всегда, даже если нехотя.       — Я встретил парня одного. На вид такой милый, счастливый, улыбчивый. А читает книги о суициде и общается как последний говнюк.       — Если ты хочешь ему помочь, то сначала узнай его. На каждого действует свой метод. Помоги найти цель в жизни или якорь, который будет держать его.       — Якорь?       — Якорь, Тэ. Что-то, чем он дорожит, что будет страшно потерять.       А что может быть важнее самой жизни? Это сложно, черт возьми…       «Любовь, может…».       — Любовь?       — Что?       Чимин смотрит на меня так, словно я сам это сказал. Удивленный безумно, с глазами огромными, будто я мысли прочитал… твою мать.       — Ничего… Показалось. Ладно, Чим-ми, я пойду домой. Спасибо за вечер, увидимся завтра на работе.       — До встречи, и удачи с твоим суицидником.       — Да пошел ты…       Что Чимин думал обо мне, когда решил предложить «любовь», как якорь? С ума сошел, я ему говорю о человеке, которого не знаю даже, еще и моего пола, а он меня уже к нему клеит! Идиот.

***

      Мне вновь повезло не попасть под дождь. Сегодня он слабее, но звук разбивающихся о подоконник капелек все такой же громкий и приятный. На этот раз я не в кровати. Стою возле окна, любуясь прекрасным видом на мусорку, и думаю, что ему сказать, чтобы не отпугнуть. «Я хочу помочь»? Он примет меня за какого-то врача, считающего его больным. «Давай просто поговорим»? Это глупо. «Можем вместе выбрать лучший способ умереть»? Абсурд.       Да пусть идет к черту. Что скажу, то и будет. Я просто пойду, лягу в кровать и снова буду слушать дождь, который уже успел усилиться. Придет что-то в голову — попытаюсь запомнить. Не придет — ну и ладно, завтра что-то придумаю, не велика проблема. Если он будет на том же месте, конечно.

***

Wardruna — Helvegen

      Почему-то сложно поверить, что после того разговора все на своих местах. Особенно я. Пока бегу по тропинке вверх, четко видя лежащий силуэт того парня, удивляюсь, что я не послал его к черту, а вернулся. Глупый? Возможно, этого я не отрицаю, к тому же дождь до сих пор слабо моросит, а я на пробежке в футболке. Почему? Потому что кое-кто сказал сменить кофту, а я не хочу, чтобы он думал, что у меня она всего одна. Их две.       Подойти сегодня было легче. Не знаю, откуда такая уверенность, но я просто пошел и сел напротив, рукой опустив его идиотскую книжку, ловя возмущенно-удивленный взгляд сквозь желтые очки-капельки — неизменная часть образа.       — Я подумал, что это несправедливо — говорить свое имя, не зная твоего.       А ведь правда, я ушел, не спросив у этого парня самого простого, зато он узнал это от меня, нечестно как-то.       — Я не помню твоего…       — Тэхен.       Твою мать, я до безумия редко перебиваю людей, но этот парень… Ну не покажу я ему свою слабость, с ним словно нельзя иначе, кроме как грубо, по-другому не дойдет. После тяжелого вздоха и отложенной в сторону книги я понял, что выбрал правильный метод.       — Чонгук… — нехотя протянул он, а я улыбнулся, протягивая руку. Моя вторая маленькая победа.       Чонгук посмотрел на меня, а затем на руку с подозрением. Я не лыбился, нет, улыбка была совсем незаметной, но если она ему показалась странной, то мне покажется странным он. Хотя он и так странный. Но, когда он протянул мне руку, я улыбнулся немного шире. Третья победа.       Наверное, он был удивлен, а может даже напуган, когда я неожиданно встал и резко потянул его на себя, поднимая и утягивая в сторону. Надеюсь, он не посчитал меня маньяком или другом сумасшедшего психиатра, который подыскивает ему новых жертв.       — Чего… Ты что делаешь? — слабак, не смог даже руку выдернуть.       — Тащу тебя на прогулку, а что? Предлагаешь лежать на травке и делиться идеями об идеальном самоубийстве? — я таки сказал это, боже.       — Да? — вот тут я затормозил, чуть не валясь вперед от стукнувшегося в мою спину Чонгука.       — Издеваешься? — думаю, по вскинутой вверх брови он понял, что я в ахуе. — Я, значит, все это время крутился возле тебя, сейчас вернулся вместо того, чтобы послать к чертям, и должен помочь тебе сдохнуть?       — Я и сам справлюсь как-то…       — Нет, ты сам не справишься, я, черт возьми, не дам тебе даже думать об этом!       Ох, ну вот, я напугал его. Глаза чуть ли не слезятся, губа дрожит, и взгляд такой, как у кролика, загнанного в угол большим голодным волком. А я не волк, меня не бояться нужно!       — Ох, извини, я… — ну и что мне сказать? Хорошо, когда я отпустил его руку, ему стало немного легче — он все равно убегать не собирается. — Чонгук, я познакомиться с тобой хотел очень давно. Ты казался таким светлым и жизнерадостным, что я думал, ты сможешь помочь мне, а в итоге я хочу помочь тебе, — я ткнул в него пальцем, а по его телу словно электрический разряд прошел, так задрожал. Неужели я правда всех отпугиваю?       — А тебе нужно помочь? Ты ведь… живой.       У Чонгука безумно грустный взгляд. Разбитый, потрепанный, пустой. Его хочется заполнить, но как и чем, а может, кем, — этого я не знаю. Но я слишком сильно хочу попытаться.       — Одиночество медленно убивает, знаешь ли. Эта повседневность, вечная серость и взгляды людей, выдающие все их мысли, — ну не расскажу же я ему все и сразу, — они сгрызают. У меня есть один друг, но он еще серее бывает, а одна знакомая слишком занята, чтобы водиться со мной, а мне нужен кто-то, кто может зарядить, или кого смогу зарядить я. Просто… ты ведь тоже одинок? — Чонгук в ответ так же грустно кивнул, опустив голову. — Ну вот и я одинок, но если мы сможем подружиться, то не будем такими.       — Ты странный, Тэхен, — он перебил меня, подняв голову назад. — Я живу в роскошном доме, имею все, о чем только можно мечтать, а ты, как мне кажется, ободран до копейки, но выглядишь куда счастливее. Почему?       — Может потому что я умею радоваться жизни и каждой ее мелочи, независимо от положения? — после этих слов я улыбнулся. Это ведь правда, находить хорошее всегда нужно уметь. Если замечать в жизни лишь плохое, то в этом гребаном мире можно свихнуться. Чонгук в ответ молчал. Мои слова его задели? Быть может, это звучало слишком радостно с моей стороны, ведь он этого, возможно, не умеет. — Я могу и тебя научить, если ты позволишь…       — Нет, Тэхен. То, что мы с тобой познакомились, еще не значит, что я разрешу тебе копаться в моей жизни и учить меня.       — Извини… — хам. — Мне сейчас нужно на работу, ты зайдешь со мной?       Угостить его чашкой кофе — не худшая идея, которая могла прийти в мою голову.       — Я не очень люблю скопления людей, да и хотел дочитать… — ну, твою мать, Чонгук, не разочаровывай. Смотри в мои глаза и пойми, что ты совершаешь огромную глупость, — …но это выглядит более привлекательно, — я облегченно вздохнул, слегка улыбнувшись. Еще одна победа. — Ты хоть не на мордобойне работаешь?       — Где?       — Ну, ты выглядишь грозным, вот я и подумал, криминал, все дела…       — Я? — мои глаза покинули орбиты. Я и… «мордобойня», вау. — Нет, Чонгук, моя работа гораздо безобиднее. И с какого это хрена я грозный?       — Нет, просто ты кажешься очень стремным, когда говоришь серьезно, словно вот-вот ударишь…       — Не зли меня, я могу.       — Молчу.

***

      Дорога была неловкой, что скрывать. Мы шли молча, иногда перекидываясь банальными фразами, например: «хорошая погода» или «я не люблю дождь». Вы поймете, кому какая принадлежит.       Когда мы приблизились к кафе, я правда облегченно вздохнул. Чонгук, по всей видимости, тоже.       — Ты работаешь здесь?       — Как видишь.       Этот вопрос тоже нужно занести в список неловких или глупых вопросов для разрушения тишины.       Когда мы зашли, было еще совсем пусто. Нани не было, так как она приходит лишь в обед, а вот Чимин должен был уже прийти. Возможно он пошел в уборную или на наш небольшой склад, но это было не важно, все равно этот парень точно где-то есть и скоро вылезет к нам на запах посторонних.       — Здесь мило, — как-то паршиво выдавил из себя Чонгук, усаживаясь на табуретку у барной стойки, пока я надевал фартук. Точнее разбирался, как это сделать. Сколько здесь работаю, но так и не научился надевать эту ненужную вещь быстро и ловко, как Чимин. Распутывать бретельки и искать верную сторону перед Чонгуком было безумно стыдно. — Тебе помочь?       — Если можно, — очень, очень неловко.       Чонгук поднялся на ноги и прошел ко мне, отбирая фартук и становясь сзади, сразу же набрасывая его на шею правильной стороной, а затем просовывая руки у моей талии, чтобы поправить его спереди. Это было похоже на объятия, причем такие тёплые и робкие, что мне захотелось просто развернуться и обнять в ответ, но это было бы безумно странно.       — Тэхен? — твою мать.       Мы с Чонгуком повернули голову в одну сторону одновременно. Ну как же без Чимина, вошедшего в столь подозрительный и интимный момент!       — Чимин? — я попытался сделать вид, что не понимаю его, вы угадали. Чонгук же продолжил завязывать фартук за моей спиной, жаль только, что больше не обнимая. А еще у него начали дрожать руки, только вот понять причину я не смог. — Доброе утро?       — Доброе, — странный, очень странный. — А это кто?       — Чонгук, — опередил меня он, как только я открыл рот, чтобы ответить. Тихо и неловко, но ответил.       — Это мой новый знакомый. Чонгук, это Чимин, мой друг и коллега, — представив их друг другу, я ожидал, что они хотя бы пожмут друг другу руки. Но они оказались выше этого — кивнули один второму и разошлись: Чимин — за кассу, Чонгук — за стойку. И как меня угораздило познакомиться именно с такими людьми?       — Чонгук, тебе кофе сделать?       — Да, делай, как и себе, — отмахнулся он, достав свой телефон. Только этого не хватало.       — Ты планируешь эти десять минут до открытия провести в телефоне?       — Да?       Знаете, таким людям хочется сделать кофе. Горячий и крепкий, чтобы вылить на голову, так еще и одежду перекрасить, как напоминание о себе. А кофе обязательно с сахаром, чтобы волосы противно слиплись.       — Может расскажешь о себе что-нибудь? — ну, я хотя бы попытался разрядить обстановку, так как Чимин был увлечен раскладыванием булочек на витрине.       — Смысл? Мне девятнадцать, зовут Чон Чонгук, что еще нужно?       Мне показалось, я попросил не о себе рассказать, а о том, как правильно сосиску сварить. «Бросил в воду и варишь, что за глупые вопросы?».       Я отвечать не хотел. Настроение исчезло, желание. Я просто развернулся и начал делать кофе, мимолетно глянув на Чимина.       «Вечно пытается помочь не тем людям. Тэхен-ни, почему же ты никогда не думаешь о себе, зато о таких черствых волнуешься?».       Я зажмурился и вновь вернул взгляд на аппарат с кофе. Пожалуйста, кто-нибудь, заберите у меня эту способность, я не хочу слышать этого. Он не знает Чонгука, чтобы понять мое желание помочь, но он и не знает меня, чтобы понять, почему я с ним начал общение: Чонгук — единственный человек, которого я не могу услышать. А я хочу. Хочу узнать, каков его внутренний голос, о чем он кричит. Чонгук ведь не просто из-за ничегонеделанья думает неправильно, должна быть еще причина, много причин. Разбитое сердце, долги, проблемы с родней. Чувство собственной ненужности не может быть настолько огромным!       — Чонгук, ты когда-нибудь работал?       Возможно, это прозвучит странно, но у меня появилась идея, как доказать ему обратное.       — Что? — ну наконец-то он отлип от телефона. Даже экран выключил, вау! — А, нет, зачем?       — Чимину нужна помощь, он работает и на выпечке, и на мороженом, ты можешь помочь, заодно и получишь первый опыт.       Я когда-то работал на мороженом. Туда постоянно ходят дети, вечно улыбаются и смеются, благодарят, глазки сверкают от вида сладости. Мысли у них в такие моменты неимоверно добрые и счастливые, восхитительные! Я сам обожаю слушать их, но Чонгук поймет и без чтения мыслей — улыбка и глаза скажут за себя. Почувствовать, что ты сделал приятно ребенку, осчастливил его, — осчастливить и себя самого.       — Я… Я не знаю, не люблю общаться с людьми, я вряд ли справлюсь…       — Справишься, — Чимин, я обожаю, когда ты меня понимаешь сразу же. Иногда кажется, что не я мысли читаю, а он в моей голове роется. — Сейчас прохладно, покупателей будет не так много, как в жару, так что будет время привыкнуть и «набить руку». Иди сюда, дам тебе фартук и покажу, что где находится.       Чонгук не сопротивлялся. Поднялся с места, быстро приняв у меня стаканчик американо, и пошел к Паку, правда немного неуверенно, взял фартук, становясь за стойку и принимаясь изучать свое временное место работы, пока я лишь с интересом наблюдал за ним.

***

      Я смотрел на него постоянно. В его взгляде было столько поддержки, что становилось, может, совсем немного, но спокойнее, хотя я все равно переживал. Ладно, вру: меня всего трясло, а он был единственным, кто смотрел на меня вообще. Стоять в первый раз за стойкой было даже страшно, вспоминались школьные дни, когда к доске вызывала самая строгая учительница в школе. Точнее просто вызывала, и на меня начинал смотреть весь класс. Или концерты, ужасные и сложные. Или походы в магазин, когда я оставался один в очереди на кассу. Точнее просто поход в магазин, где люди, много людей. Но взгляд Тэхена успокаивал и не давал послать все к черту и отказаться. Или я всего лишь не хотел подвести? Да и Чимин вряд ли дал бы мне уйти. Откровенно говоря, меня пугает этот парень. Они оба меня пугают. Пак похож на какого-то зэка, разве что окультуренного. А Тэхен… Его неожиданное желание подружиться пугает, помочь — бесит. Я не доверяю ему. Хочу доверять, но не могу. Тэхен ведь такой, как все. Втирается в доверие, пытается стать другом, на деле лишь хочет помочь, но в итоге просто уходит, сложа руки, ведь зачем тебе друг-суицидник с тремя попытками за спиной, правда? Либо же этот «друг» очень хорошо наслышан о моем материальном положении. Слишком много таких людей прошло сквозь меня, чтобы слепо надеяться, что когда-то я встречу другого, отличающегося от них человека.       Прозвенел входной колокольчик.       Мне стало совсем не по себе, когда я увидел маленького мальчика, забежавшего в кафе. Волосы у него были ярко-рыжими, кудрявыми, а нос «картошкой» весь был покрыт веснушками, заходящими на румяные, налитые красноватым щеки. За ним сразу забежала женщина, ловя ребенка за руку. Скорее всего она была его матерью — волосы были такими же.       Я не скрыл радости, облегченно выдыхая, когда увидел, как эта женщина подошла к Тэхену и попросила напиток, название которого я даже не услышал. Но после слов: «Сомин-ни, выбери мороженое, я сейчас подойду», — все сжалось по-новому. Вроде нужно всего-то продать мороженое, а я смотрю на подбежавшего ребенка, который смеется, разглядывая цветное лакомство, и просто забываю, что нужно делать. Пожалуйста, парень, не смотри так на меня и не смейся, ты меня пугаешь. Это ведь простое мороженое, зачем смотреть на него так, как смотрят дети на огромного плюшевого медведя в магазине? А я всего лишь продавец, на меня не нужно смотреть также.       — Ты выбрал, малыш?       Ох, только не это. Нет, он передумал, он не хочет!       — Клубнику хоцю!       Твою мать.       Окей, у меня начинают дрожать руки. Нет, это нормально, абсолютно нормально. В этом помещении слишком много людей, вот и все. Я социофоб, я хуже, я боюсь одного человека, а здесь их… Я, Тэхен, Чимин и эти двое — пять человек! И все смотрят, все ждут чего-то от меня, а я не имею права подвести их. Я хотел бы присесть за эту стойку и спрятаться от них за ней, но это было бы очень странно.       — Можно мороженое? Клубничное…       Кажется, она это говорила уже дважды, а я прослушал. Неловко вышло…       — Да, конечно.       Когда руки дрожат, сложно даже открыть этот холодильник, но я справился. Набрать шарик, тем более ровный, было сложнее. Взгляд этой женщины я чувствовал на себе всю ту минуту, пока пытался сделать красивый шар из розового мороженого. И, что я могу сказать, он был далеко не доброжелательным. Ну, я бы посмотрел на себя, когда продавец мороженого боялся бы покупателей.       Когда я вложил мороженое в рожок, мне показалось, что вздохнул не только я, но и все остальные в кафе. Слава богу, цену мороженого эта женщина посмотрела сама и спокойно положила на стойку деньги. Я лишь протянул его ребенку, смотря на его улыбающееся лицо и желая поскорее отсюда уйти.       — Поздравляю, Гук-и! — сказал Тэхен сразу же, как в магазине вновь остался лишь рабочий состав. Он улыбался, смотрел на меня с гордостью и даже радостью, а я в ответ не знал, что ответить.

***

      Он смотрел на меня… никак. Его взгляд был не таким счастливым, как я ожидал. И реакция была другой. Чонгук просто вышел из-за стойки, снимая фартук, положил его мне на стол, после чего молча ушел на улицу. Я не хотел его догонять или останавливать. Я не знал, как реагировать. Он испугался ответственности? Ребенка? Я не знаю, но меня вновь кроет чувство вины. Я хотел как лучше, хотел помочь, показать, что даже в работе есть что-то хорошее, а в итоге оттолкнул еще раз.       — Что я сделал не так на этот раз, Чимин? — и почему у меня наворачиваются слезы на глаза из-за того, что он ушел?       Чимин не ответил. Тяжело вздохнул и пошел к стойке с мороженым, снимая с нее оставленные деньги и кладя их в кассу.       «Слишком плохо его узнал и слишком рано начал действовать, Тэхен».       Можно было сказать и вслух.

***

      Я люблю Чимина за то, что он может увидеть, когда нужно помочь. Без слов, просьб и рассказов, просто подходит и говорит: «Иди, я позвоню Нани, и она заменит». Я, как всегда, обещаю в следующий раз заменить его, хоть и понимаю, что сам себе подписываю смертельный приговор, ведь одному на трех стойках целый день — да застрелиться можно. Но я говорю и, черт возьми, сдержу обещание, после чего снимаю противный фартук и выхожу на улицу. Да, он ушел час назад, но я попытаюсь его найти.       Не нужно долго думать над тем, куда идти в первую очередь. Все же я знаю лишь одно место, где может быть Чонгук. Дождь все еще слабо моросит, и понять, что Чон только из-за него мог просто уйти домой, так же несложно. Хотя, кто знает, что этому парню пришло в голову. Он ведь ненормальный, из-за такой мелочи и сделать себе что-то может.       От последней мысли я торможу свой шаг, чуть ли не падая, и пару секунд смотрю на ноги. Чонгук, он ведь и правда может сделать что-нибудь с собой.       Я всегда знал, что бегаю быстро, но так я не бежал еще никогда. Я и правда был напуган. Глаза бегали по немного размывшейся от скорости местности, выискивая блондинистую макушку. Жаль только, что я не смотрел вперед.       Под громкую ругань незнакомого мне мужчины я ударяюсь в эту гориллу — другим словом не назовешь — и с позором валюсь назад, шипя от боли в спине и локтях, на которые «удачно» приземлился. Голову я, хвала небесам, уберег.       — Смотри, куда идешь, придурок! — со злостью прокричал он, буквально переступая через меня. «Сначала розовый с этими глупыми очками, теперь этот недоносок, везет же сегодня на внимательных».       Хам, даже подняться не помог мне. Сам не упал ведь! Нужно кроме недоноска и розового на него собак натравить. Розового… очкастый… если он говорит о том, о ком я думаю, то Чонгук ведь может быть где-то рядом, на этой же дороге, правда? Этот мужчина был злым изначально, возможно встретился с Гуком совсем недавно. Если это так, то я везунчик.       Черт, как же болит спина. Уверен, что полностью расцарапал ее об асфальт. О локтях просто промолчу. И все же мысль о том, что Чонгук рядом, заставляет подняться и идти дальше, ведь бежать я, увы, не способен физически.       Пройдя метров так двадцать, миную знакомую пустую лужайку с помятой травой, где явно недавно сидели, мой взгляд опустился под ноги из-за неожиданного тихого треска.       На асфальте, покрытом черными точками от упавших капель дождя, лежали желтые побитые очки-капельки. Сегодня Чонгук был именно в них. Моя нога их лишь зацепила, и разбитое стекло с соответствующим звуком посыпалось из оправы. Тяжело вздохнув, представив картину и без того никакого Чонгука и орущего на него мужчину, я поднял их, разглядывая пару секунд, после чего посмотрел вперед, где заканчивался парк. Дальше — небольшой обрыв, огражденный симпатичным черным забором, и вид на город из многочисленных лавочек. Странно, что занята была лишь одна.       На центральной лавке сидел светловолосый (или бледно-розововолосый, не знаю) парень в белом свитшоте с надписью «Too late to die young» на спине — как символично. И нет, я не стоял минуту, думая над тем, что сказать, колебаясь и так далее — я просто подошел и сел рядом, в принципе и не ожидая бурной реакции.       Мы сидели молча долго — около десяти минут. Смотрели на сероватое небо, на котором были рассеяны полупрозрачные тучи, сквозь которые уже пробивались лучи дневного солнца, а я иногда пытался подавить шипение, так как пришлось скрестить руки и спрятать локти, притулив к футболке, чтобы он не заметил. Но мы и так сидели, словно не замечая друг друга, но внутри думая над одним только началом разговора с человеком возле себя.       Я тишину разрушил первым.       — Твои очки валялись на земле, — не совсем уверенно сказал я, протягивая Чонгуку разбитые капельки. Он наконец-то посмотрел на них, потому что сначала словно игнорировал, и спокойно взял очки из моих рук, положив себе на колени.       — Это были мои любимые, мне нравился их цвет.       — Да, мне тоже.       После этой фразы я слегка прикусил щеку. Сам себя выдал, идиот. Да, мне чертовски сильно нравились на нем эти очки! Он был в них безумно милым. Узнать бы, когда у него день рождения.       — Наверное, это было странно, когда я ушел.       — Наверное.       Разговор не завязывается. Я не знаю, откуда эта неловкость. Я уже пару раз процарапал ногтями кожу рук, пока теребил пальцы. Чонгуку, наверное, говорить и вовсе не хочется. Вид у него правда паршивый.       — У тебя кровь на локтях, — он грустно посмотрел на руку, которую я продемонстрировал ему еще тогда, когда отдавал очки. Что же, сегодня мы оба что-то разбили.       — Да, я на бегу не разглядел одного человека перед собой, — одного безумно злого и противного, обезьяноподобного человека.       — Ты бежал?       — Да, я переживал за тебя.       Он вновь опустил взгляд на ноги, шмыгнув носом. Он был красным, как и глаза со щеками. Я бы хотел вернуться в прошлое и успокоить его тогда, когда он плакал. Еще лучше — не давать ему эту чертову работу.       — Тебе нужно продезинфицировать раны. Мы можем зайти в аптеку…       — Я живу недалеко, могу дома все сделать. Если ты хочешь зайти ко мне, то я буду только рад. В моей квартире давно не было гостей.       Чонгук не ответил. Положительно кивнул, поднимаясь с места и протягивая мне руку. Я замер. Точно так же, как и в день нашей второй встречи, я смотрел на протянутую руку и совсем слабую полуулыбку, после чего робко коснулся его ладони, безумно холодной, и переплел пальцы, поднимаясь с его помощью. И смотрел в его глаза, которые хоть и были пустыми, но зато такими красивыми, большими и глубокими, что в них хотелось смотреть — не слушать. Разве что пытаться прочитать их — это мне было неподвластно.       — Пошли, — сказал я, освобождая руку, тут же понимая, как сильно не хочу этого делать. Кажется, Чонгук не хотел этого также.       — Да, конечно.       И мы правда пошли ко мне. Привычно молчали всю дорогу, пока я лишь думал, зачем я веду Чонгука — богатого, привыкшего к роскоши парня — в свою каморку. Жаль, что уже нельзя передумать.

***

Ruelle — Carry you

      — Ты… живешь здесь?       Первая фраза за всю нашу дорогу прозвучала в месте назначения. Чонгук спросил это через минуту после того, как вошел. Все эти шестьдесят секунд он смотрел по сторонам с приоткрытым ртом, а я лишь опустил голову, как-то не желая говорить: «Чувствуй себя, как дома». У него вряд ли получится.       — Отвечать нужно?       — Нет.       Мне не было стыдно вести его сюда. Все же я не выглядел человеком, живущим в роскошном двухэтажном доме с садом и бассейном. Но так выглядел Чонгук, и теперь мне стоит только догадываться, насколько сильно я упал в его глазах.       — Ты только не подумай, что я начну презирать тебя, — я поднял на него взгляд, тут же пересекаясь с его глазами, и приоткрыл рот, желая сказать: «Я и не собирался». Соврать, если коротко. — Просто не ожидал. Ты заслужил большего.       Я не сдержал легкой улыбки, как и он. Кажется, только что мы начали приятный разговор, а не перебрасывание фразами в попытках сделать это. И он меня настолько хорошо знает, чтобы утверждать, что я заслужил большего? Я не могу сказать, что хотел бы. Удивительно, да? Меня полностью устраивает моя жизнь, какой бы она ни была скучной и серой временами. Я люблю свою квартиру, работу, людей, которые меня окружают, люблю запах кофе утром, даже если дешевого, люблю есть желейных мишек вечером, если позволю себе их купить. Я не хочу большего, разве что добавить еще одного человека в друзья. Догадываешься, о ком я, Чонгук?       — Может… — вместо всего этого говорю я, после чего разворачиваюсь в сторону кухни. Мы пришли сюда за аптечкой.       — Чем ты занимаешься дома? — Чонгук прошел следом за мной, садясь на табуретку возле стола, пока я уже рылся в коробке с максимально узким выбором лекарств и других медицинских штук: пластырей или бинта.       — Вообще-то я пытаюсь не сидеть дома часто, — я вздохнул, продолжая рыться в аптечке-коробке, — не очень хочется заходить в пустую квартиру, от которой не сильно несет уютом. Не могу сказать, что хочу себе другую, но мне больше нравится быть на работе, на улице, у Чимина. Оставаться здесь наедине с сотней мыслей в голове не хочется. Одни кричат одно, другие — второе, ссорятся, ругаются, мирятся, и так постоянно. Это нормально, на самом деле, но только не так часто. Поэтому я дома лишь ночью.       Вытянув бинт и перекись, я отдал их Чонгуку. Тот взял без колебаний, кивнул сесть на стул возле него. Не скажу, что сей рассказ его зацепил хоть как-то — у него, наверное, жизнь по-своему «хороша».       — Пододвинуться ближе можешь? Я не достану до локтя, — попросил он, а я лишь безмолвно сделал, высунув ему локти и готовясь терпеть, не подавая виду, что мне больно.       Наверное, Чонгук далек от обработки ран. Я только сейчас понял, что было бы лучше сначала их просто промыть водой, но отвлекать его уже не хотел. И останавливать.       Чонгук был сосредоточенным настолько сильно, словно швы накладывать собирался. Пара выкрашенных прядей челки спала на глаза, явно мешая, и замерла вместе с ним. А глаза, кстати, у него красивые. Серые, выглядят удивительно с его корейской внешностью. Интересно, ему когда-нибудь делали комплименты по поводу глаз? Если нет, то нужно будет стать первым.       Губы у него были приоткрыты, а язык, который он, скорее всего, прикусил, светил кончиком, демонстрируя всю сосредоточенность владельца. Мне хотелось улыбаться от этой картины.       Хотя я так и сделал. Чонгук все равно не видел — был занят мной, а я пользовался моментом и улыбался так, как умею это делать: искренне, может и более подобно к ухмылке одной стороной губ. Кстати, раны почты не жгли, разве что иногда покалывали от чувства, больше похожего на щекотку.       Когда Чонгук закончил с одной рукой, я без его просьбы поменял ее на другую, не отводя глаз от него. Наверное, это выглядело странно, но я не мог. Я откровенно залипал на слегка дрожащую ладонь, переворачивающую баночку перекиси горлышком к вате, понимая то, что он почувствовал на себе мой взгляд. Ну и пусть, я в своем доме, мне здесь, как и везде, в принципе, не запретишь смотреть на кого-то.       Когда вата коснулась раны, я не сдержался и тихо прошипел, прикрыв глаза. Эта рука пострадала чуть больше. А Чонгук остановился, смотря на мое лицо взглядом перепуганного кролика (я говорил, что он на него похож!).       — Сильно болит? Мне перестать?       Я улыбнулся снова.       — Нет, все хорошо, продолжай.       А Чонгук милый даже, когда не грубит. Водит аккуратно, смотрит на рану, словно на смертельное пулевое ранение, а иногда даже дует. Конечно, может так делают все, но мне, как ни странно, помогают с ранами впервые, и мне это даже нравится. Вот обленюсь и при каждой царапине буду ему звонить! Кстати, нужно будет взять у него номер телефона.       А еще не могу не ухмыляться, скрывая это за улыбкой. Не подумайте, что я самовлюблен, но телом похвастаться могу. Видели бы вы, как он держал рукой мое запястье, чтобы локоть стоял неподвижно. Как мельком глаза поглядывал на вены, а пальцем «случайно» цеплял их. Хах, я надеюсь, что стану для тебя стимулом накачаться, Чонгук.       — Все, локти готовы, — он вздохнул, протирая тыльной стороной ладони лоб. Так сильно нервничал?       — Я упал на спину. Извини, если тебе будет сложно, то я и сам как-то…       — Нет, все хорошо, я помогу. Скинь футболку, наверное, мне будет неудобно держать ее, — все таким же тихим голосом сказал он, а я лишь посмотрел на него, максимально неуверенного и от чего-то напуганного, спрашивая взглядом еще раз.       Но он лишь кивнул, после чего я развернулся к нему спиной, цепляясь пальцами за края футболки и поднимая ее вверх, раздеваясь.       А после этого — звук вдоха и полминуты молчания и бездействия. Я сидел, а сзади не происходило ничего. Словно он сбежал или уснул, исчез, либо я потерял все чувства и не замечал. Сидел, морща брови, ожидая каких-то действий, пока не прошла целая, мать его, минута молчания.       — Чонгук?       Я вскинул бровь, слегка повернув голову к нему, замечая резкое движение сзади, услышал перепуганный вздох. Отвернулся, вновь улыбаясь.       — Ах, да, прости…       После этого до ушей донесся звук вылитой на вату жидкости, Чонгук коснулся ей спины. По коже сразу же потекла холодная капля перекиси, пускающая сотни мурашек по телу именно от холода, а не от боли. А я выгнулся, чувствуя, как такие же капли стекают одна за другой, щекоча кожу.       — Ты очень сильно поранился, у тебя вся спина расцарапана, — на полутоне сказал Чонгук, продолжая водить ватой по моему телу, — а еще… ты только не подумай неправильно, но у тебя прекрасное тело.       От этого я тихо засмеялся, опустив голову вниз.       — Спасибо. Не переживай, не подумаю, — я снова развернулся к нему профилем лица, от чего Чонгук сразу же убрал руку, прошептав: «Я все», — получив в ответ еще одно мое: «Спасибо».       — Ты, кстати, не ответил, чем все же занимаешься дома. Хоть ты и бываешь здесь редко, но мне интересно, что ты делаешь в нем в те дни, когда некуда идти, — сказал Чонгук, даже не смотря в мою сторону. Из-за того, что я встал с места без футболки? Он и правда странный. Я лучше ее надену.       — Ну, вообще-то занятие всегда можно найти, — я прервался, чтобы просунуть руки и голову в отверстия футболки, — какая-то странная книга Чимина, игры на телефоне: змейки. Гитара…       — Играешь?       Я легонько прикусил губу, сам же себя ругая. Это не стоило говорить.       Да, я играю на гитаре. Правда не уверен, красиво ли. Я учился сам, не знаю даже нот или что там нужно учить для этого, но главное, что моя игра не похожа на обычное движение пальцев по струнам. Наверное.       Раньше мне перед кем-то играть не приходилось.       Конечно, базу дал Чимин, как и саму гитару. Просто показал что и как, научил паре приемов и все, дальше я учился сам.       — Не скажу, что хорошо, но иногда пробую. Чимин отдал, а я попытался научиться, — я пожал плечами, не собираясь доставать проклятый инструмент.       — Сыграешь мне?       Нет.       — Хорошо, ты только не суди строго. Я почти самоучка, раньше никому не играл, чтобы даже критику слышать.       Да твою мать! Почему? Я не хотел соглашаться! Проклятые мысли и язык — совсем не дружат. Да и мысли между собой ссорятся — каждая свое вертит. Вы думаете, я один? О нет, меня много. В моей голове я и мои шизофренды ругаются каждую божью секунду, крича и доказывая свое. И если один я настаиваю на том, что гитара должна стоять там, где стояла, а второй колеблется и не знает, то третий уверенно идет за ней, чтобы вытащить. Удивительно.       — Знаешь, даже если ты просто красиво сядешь с ней и решишься что-то сыграть, то я уже буду восхищен, — сказал Чонгук, когда мы перебрались на диван. Он, я и моя гитара. Наверное она — самая новая и не потрепанная жизнью вещь в этом доме. Даже я выгляжу хуже.       Я ему не ответил. Я его и не понял, если честно. Но сделаю вид, что не услышал, или просто кивну: «Ага, спасибо». Грубовато, но выставлять себя идиотом, показывая, что я ничего не понял, не хочется.       Гитара была настроена. Я играл не так давно, чтобы рыться в ней заново.       Удобно разместив ноги, я зафиксировал инструмент и провел пару раз по струнам. Звучит и правда хорошо. Пару секунд ушло на то, чтобы подумать, какую песню сыграть. Мне не хотелось исполнять что-то скучное, банальное или никому не известное.       В голове крутилась «Butterfly». Песня, напрямую связанная с ним, Чонгуком. Малоизвестная, совсем не популярная, но безумно красивая, нежная и трогательная, даже если грустная. Она играет в моей голове при каждом упоминании Чонгука.

BTS — Butterfly — Guitar cover by Kaylene Chong

      Пальцы коснулись струн.       Музыка полилась сразу же, и я не дал себе времени, чтобы начать переживать, понравится Гуку или нет — отключился от мира в тот же момент, отдаваясь потоку своей игры. Твердые подушечки пальцев уже не чувствовали боли от струн, как это было вначале: они перебирали их ловко и быстро, хоть и неумело местами, может, где-то фальшивя. Но мне все равно, я об этом не думаю. Вспоминаю прекрасную песню, начиная невольно подпевать. Любуюсь тобой издалека Потеряю ли тебя, если прикоснусь?       Я никогда не пел громко. Всегда тихо, почти неслышно, опустив голову вниз, к гитаре, чтобы русая челка спадала на глаза. Но даже так я чувствовал, что Чонгук смотрит. Смотрит, не отводя глаз, может блестящих от того, что знает эту песню и понимает, что несёт в себе текст. Но я на него не отвлекаюсь. Не останешься со мной? Пообещаешь мне? А то вдруг я трону тебя и ты улетишь? Рассыпешься? Боюсь, боюсь, боюсь этого       Чувствую себя на сцене с полным залом зрителей и в пустой комнате одновременно. Стараюсь так, словно не хочу подвести сотни людей, но в тоже время не стараюсь вообще, расслабляясь и отдаваясь игре. Это ты так действуешь, Чонгук? Важнее набитого зала, но близок настолько, что не позволяешь переживать? Хочется остановить время Вдруг этот момент пройдёт И окажется, что ничего и не было Что если я потеряю тебя?       Кажется, голос становится громче. Не до степени криков на весь дом, но до возможности его услышать. Только вот пару секунд — и он затихает вместе с игрой. Финальный аккорд, и рука замирает над струнами, больше не прикасаясь к ним. Голова остаётся опущенной.       А он молчит. Недолго, буквально пару секунд, a мне хватает этого времени, чтобы вообразить себе многое. Не понравилось? Зря потратил время? Хуже не слышал? Ох, как же много голосов в одной голове. И все, как один, кричат: «Ему не понравилось».       — Это было невероятно, Тэхен, — разрушает тишину фраза, после чего я поднимаю взгляд на Чонгука.       Он не шевелится. Смотрит мне в глаза и не дает никаких знаков, чтобы понять, о чем думает. Как же это непривычно.       — Ты правда так считаешь?       — Да, Тэхен. Ты играешь очень красиво, тем более для самоучки. А поешь еще лучше, — после этого он слабо улыбнулся. Не знаю, почему, но я не умею не улыбаться ему в ответ.       — Спасибо.       После этого я, чувствуя неловкость от взгляда, который не прерывался даже на моргание, отворачиваюсь безумно странно, чувствуя… стеснение? Ладно, сделаю вид, что просто кладу гитару у дивана.       — Мне нужно идти домой. В следующий раз приглашу к себе, — Чонгук снова улыбнулся, поднимаясь с места. А я сделал это натянуто. Я к нему не пойду. Я в его дом не сунусь, нет. И это уже говорит не только самый здравомыслящий «я».       — До встречи, — ответил я вместо «хорошо», пока Чонгук обувался.       — До встречи, — повторил он, после чего я открыл дверь, и он быстро вышел наружу, не говоря больше ничего.       Дверь захлопнулась тихо, а я закрывал ее нехотя. И улыбался, как чертов последний идиот. Кажется, Чонгук, так и стоявший минуту под моей дверью, тоже.

***

The best pessimist — The most cold winter

      Молчание громче.       Оно позволяет слушать, а не просто слышать. Замечать то, чего не заметишь из-за отвлекающих слов и криков. Уловить ту пару знаков, которая полностью перекрывает десятиминутный монолог.       Молчание открывает взгляд.       Такой пристальный, изучающий, иногда неловкий или поникший, или же злой и завистливый. Глаза выдают тебя с поличным, ты знал это? Они — та самая треснувшая ветка в лесу, когда ты пытаешься пройти тихо и остаться незамеченным возле убийцы или монстра. Глаза кричат громче.       Молчание открывает движение.       Вспотевшие ладони, пальцы которых нервно сминают своих собратьев, иногда вдавливая в кожу ногти. Подрагивающие плечи и ноги, постоянно меняющие свою позицию, неугомонные и неспособные устоять на месте ровно. Грудь, вздымающаяся до странного часто, влажный от пота лоб. Или наоборот: нога, заброшенная на другую, непонятная ухмылка, кисть, подпирающая подбородок, приподнятые брови. Поверьте, ваше поведение громче.       Думаете, я отличаюсь от вас? Считаете, что мой дар — нонсенс, открытие, сверхъестественная способность? А разве вы не можете услышать кого-то? Прочитать взгляд, движение, поведение, тон голоса, извлекая каждый пролом в гладкости лжи? Я видел многое в своей пропитанной одиночеством жизни, почти все люди выдают себя сами. Да, мне легче — я могу узнать все в точности до каждой детали. Но нужно ли мне это, если без чтения мысли я могу узнать ее суть?       Только с Чонгуком не так.       Пока ноги усердно крутят педали ржавого велосипеда, тормоз у которого даже не ручной, а из наушников льётся любимая «The most cold winter», голова пытается вспомнить его, чтобы услышать, но не может.       Его взгляд мне непонятен.       Он то пустой, безликий, не отдающий никаким светом, то напуганный и поникший, причем хрен поймешь, от чего. А если были моменты, когда в нем была какая-то искра, то я, увы, тогда не связывался с его глазами. Тогда одна из пар глаз была вне доступа.       Его поведение — и вовсе закрытая для обсуждения тема.       Как он себя ведёт? Странно или странно? А может просто непонятно? Или в манере маленького котенка, который на тихое «кис-кис» и протянутую миску молока либо застывает на месте, либо убегает, потому что: «Я вас не знаю, я вам не верю, пока»?       Чонгук — ходячий труп. Вот что приходит мне на ум. Черствый зомби, который пугает всех только натурой, а в итоге всех пугается сам. У него что, правда нет внутренних, орущих во всю глотку друзей? Или это у одного меня все эти мысли придумываются за раз, понятное дело, что не одним только обитателем моего внутреннего мира. А представьте, если бы все они вырвались наружу. Вот я захожу в магазин и начинаю: «Мне хлеб», — потом резко: «Дайте батон», — затем: «Хлеб, черный и с семечками», — тут внезапно начинаю возмущаться, ибо: «Какого хрена так дорого? Магазин на другом краю города дешевле! Что за кидалово?», — перебиваясь на: «Извините, я не хотел» и «Как я люблю хлебушек с маслом». Чертовы сцены из фильма «Револьвер»: представляю, каково было бедному Грину. Хвала небесам, что все мои личности мирно пришли к выводу: пусть самая адекватная правит всеми.       Но иногда сбои все равно проскакивают.       А погода хорошая. Солнце греет совсем слабо, но тепло от него полностью перекрывает холодный утренний ветер. Спросите, почему на велосипеде утром? Ну, я, если честно, сам не знаю. У меня сегодня день обещает быть насыщенным (конечно, сам Чимину устроил выходной), и бегать не хотелось, к тому же на велике быстрее.       Я не люблю быстро ездить. В этом парке людей мало, но не стоит забывать, что они есть. Можно разогнаться и даже не заметить одинокий выскочивший откуда-то силуэт.       А я не разглядел даже на скорости моего ржавого и потрёпанного жизнью коня.       Тормозить педалью неудобно, но со временем я выработал рефлекс. С характерным звуком торможения останавливаюсь, пока голову и туловище откидывает немного вперед, и поднимаю слегка перепуганный взгляд вверх, где стоит такой же Чонгук, не шевелясь.       — Какого…       — Я тебя звал, а ты не услышал, — вынимаю из ушей наушники, — вот и решил подойти так, чтобы заметил.       — А отойти немного нельзя было? Или хочешь, чтобы в этот раз мы друг другу ссадины замазывали, а не только мне? — спрашиваю совсем мягко, без каких либо претензий или упреков, слегка улыбаясь. Я даже рад, что встретил его. Как я смог проехать ту лужайку, ни разу не взглянув? Так сильно задумался?       — Не-а, так бы не заметил, — Чонгук так же улыбнулся в ответ. Может и неуклюже, словно впервые, но улыбнулся. Я, как достижение, могу записывать каждую его улыбку. Она — очередная маленькая победа.       — Чонгук-и, — приятно называть его так. Звучит мило. — Я спешу на работу, у меня сегодня насыщенный день…       — Да, конечно, я не буду задерживать, — запетушился он, причем так по-детски, что захотелось тихо посмеяться от умиления. — Только я зайду к тебе под конец дня, хорошо? У меня есть велик тоже, мы могли бы покататься.       — С удовольствием, — ответил я, подмигнув, после чего оттолкнулся от земли и начал крутить педали, уезжая, не скидывая дурацкую усмешку с лица, словно идиот. Слышишь, Чонгук? Это все твоя вина!

***

RM — Tokyo

      Место моей работы пропитано уютом больше, чем мой дом. Я бегу в нашу кофейню, несмотря на погоду, настроение, изнеможение, усталость. Иногда через «не хочу» не позволяю себе пропустить свою рабочую смену. Потому что знаю, что потом, когда останусь один дома на целый день, буду очень сильно об этом жалеть.       Запах здесь всегда невероятный.       Аромат кофе давно поселился в этих стенах такого же светло-кофейного оттенка, пропитал их собой, совсем легким, отдающим сладостью от коричневого сахара, свежей выпечки и мороженого. А выпечка всегда превосходна. Я даже рад, что Чимина нет сегодня: засранец никогда не разрешает мне взять хоть что-то. А сейчас рука так и тянется к булочке с корицей и сахаром.       Смотрю на часы, улыбаясь про себя: есть время на то, чтобы заварить себе кофе. Но прежде — фартук. Пока надеваю, как-то непроизвольно вспоминается Чонгук и то, как он мне помогал его надеть. Странное желание: повторить этот момент в точности до мелочей и продолжать повторять каждый день.       — Тэхен-ни, доброе утро! — от радостного женского крика я вскрикиваю в ответ, подскакивая на месте. Разве можно так подкрадываться?       — Нани, напугала!       — А вот и правильно, я поймала тебя с поличным! — засмеялась она, тыча пальцем на булочку, стоящую на моей стойке с подложенной под низ салфеткой.       Я в ответ лишь хихикнул, делая провинившееся лицо. Все прекрасно знают, что кто-кто, а Нани никогда мне не запретит стащить что-то себе.       Нани-нуна сама по себе никогда никому не откажет. Прелестная женщина, улыбчивая и добрая, в противовес своим пятидесяти четырем годам молодо красива: волосы густые, черные, даже если постоянно спрятаны в аккуратный пучок, и глаза глубокие, ярко-голубые, всегда восхитительно сверкают, заряжая собой временами унылого меня. Мама Нани была грузинкой, поэтому ее голубые глаза, густые черные брови и нос с совсем небольшой, даже симпатичной горбинкой, делали ее внешность не самой типичной для кореянки, но по-своему уникальной.       Эта женщина характером сильнее меня и Чимина вместе взятых. Нани жила в большой семье: отец, мать и двое маленьких братьев. Отец ушел первым. Сдался, прогнулся под количеством долгов и невозможностью обеспечить семью, заболел и погиб, когда нуне было лишь восемь лет. Через два года ушла и мать, не выдержав ответственности и тяжести работы. Нани растила братьев одна, была для них матерью, не сдаваясь боролась за их жизни, пытаясь подрабатывать у людей. Но прекрасно понимала, что у них шансов выжить не было вообще. Они родились с больными сердцами, оба были слабы и через полгода после гибели матери ушли за ней.       Но она не сдалась даже после этого, и именно поэтому я так сильно ее уважаю. Зарабатывала, копила и смогла выбраться из той дыры, где жила. Обзавелась небольшой кофейней, а потом нашла меня, маленького и голодного бродягу. Вот так я и смог выжить. Все, что у меня есть, дала мне Нани, поэтому я этой женщине жизнью обязан, хоть и не могу ей ничего дать кроме помощи в кофейне.       — Давай, быстро перекуси, и открываемся. Мне Чимин написал, что ты сегодня вызвался один на работу. Не оставлю же я на тебя всю кофейню! Разнесешь! — засмеялась Нани, уходя в сторону склада под сопровождение моего абсолютно безобидно высунутого языка.

***

      — А сегодня мало людей, — вздохнула нуна, протирая тряпкой стойку от пыли.       — Вот видишь, я мог бы справиться сам.       Хотя без нее было бы безумно скучно, убийственно.       — Ты без меня со скуки помер бы.       — Мысли читаешь, — мы вместе улыбнулись, после чего прозвучал входной колокольчик.       Спокойно повернув голову, я не смог сдержать улыбки еще шире, заметив у входа Чонгука.       Он был одет безумно красиво: белая ветровка с синими разводами на такой же футболке с кляксами вместо принта, на ногах — рваные голубые джинсы. Кстати, ляжки у него — просто отпад!       Чонгук улыбнулся мне в ответ неловко. Как всегда, впрочем. Встал внутри, поклонившись Нане, и подошёл ко мне также неуверенно, присев на стульчик у моей стойки, прямо напротив меня.       — Привет, — тихо сказал он, поставив две руки на сидение, словно пытаясь его продавить.       — Привет, — повторил я, руками опираясь на свой стол, — рад тебя видеть. Хочешь что-нибудь выпить?       — Да, сделай мне зеленый чай без сахара, — Чонгук всегда говорит так тихо, словно не хочет, чтобы я его слышал. Очень, очень милый.       «Какой красивый мальчик. Тэхен-а, а у тебя вкус хороший. Надеюсь, будете счастливы».       Пока делаю чай, мысли Нани заставляют смеяться. Они с Чимином сговорились? Или все люди любых двух парней обязательно должны свести вместе? Думаю, проигнорировать будет лучшим решением.       Я чай сделал быстро, так что уже через две минуты Чонгук согревал руки горячим стаканчиком, и мы с Нани закрылись и немного убрались, чтобы не оставлять беспорядка. Все же завтра утром Чимин придет, а он за такое и убить может. Наверное.       — Покатаемся? — спросил Чонгук, сразу же после этого отпивая из стаканчика, резко отодвигая его ото рта и морщась, скорее всего сжимая язык зубами.       — Конечно. Ехать будем, я так понял, в тишине? — засмеялся я, слыша тихое: «Да иди ты», — от Чонгука. Собеседник с нерабочим языком — лучший собеседник. Тишину я тоже люблю. А еще я очень рад, что предложил он именно это, а не пригласил к себе домой.

***

Ruelle — The other side

      Хотя с Чонгуком тишина иногда напрягает.       Ночной парк красив. Желтая от света уличных фонарей дорога кажется единственным освещенным местом, ведь там, где заканчиваются ее края, на удивление темно. Деревья смешиваются в одну черную картину, а одинокие лавочки так и стоят, не пользуясь популярностью у людей. А зря: место здесь красивое. С него открывается прекрасный вид на город, который сверху кажется маленьким, такой яркий и вечно живой, даже ночью. Парк на возвышении кажется отдельным миром, дивно тихим и спокойным. Тишину разрушают разве что колеса велосипедов и звук педалей. Конечно же моих. У Чонгука велик новый, тихий и быстрый, из-за чего ему приходится ехать на черепашьей скорости, пока я усердно кручу педали своего ржавого коня.       Жаль только, что тишину слова не разрушают.       Чонгук молчит, смотря на дорогу и думая о чем-то своем, а мне хочется что-то сказать, спросить, рассказать, но я понятия не имею, что именно. Сам накаркал, не нужно было обращать внимание на его чертов язык.       — Я подарю тебе новый велосипед.       Эта фраза прозвучала совсем неожиданно, тем более в момент моих раздумий о молчании.       — Это ты с чего вдруг захотел сделать?       Чонгук сейчас говорит серьезно или шутит? Наверное, второе. Подарить велик человеку, с которым знаком лишь пару дней, может только сумасшедший. Хотя Чонгук совсем недалеко от него стоит.       — Ты же пытаешься мне помочь, вот и я помогу хоть чем-то. Могу себе позволить такую помощь, — он мельком глянул на меня, чтобы не отрываться от дороги, пока я о ней совсем не думал. Он сейчас на полном серьезе?       — И чем я тебе помогаю?       — Ты просто рядом. Отвлекаешь от всего, не уходишь, не сбегаешь из-за моих странностей, а наоборот: ищешь меня и пытаешься подружиться. Спасибо за это.       Мне показалось, что Чонгук этого не замечает, думает совсем другое обо мне, а оно вот как получилось. Слышать такое приятно.       Честно говоря, я и сам не знаю, почему общаюсь с ним. Желание «услышать» не такое сильное, чтобы быть главной причиной. Просто мне с Чонгуком комфортно, несмотря на некоторые неловкие моменты. Мне он интересен. Чонгук — не открытая книга. Он непонятный, даже загадочный, а постоянно узнавать что-то новое и даже неожиданное куда интереснее, чем знать все сразу.       — Да не за что. Тогда и тебе спасибо, раз на то пошло.       — А мне за что?       — За то же самое, — улыбнулся я, после чего резко начал крутить педали и ускоряться, отрываясь от Чонгука.       Чонгук делает то же самое. Не уходит, не сбегает, ищет, отвлекает от всего на свете. Чонгук — моя цель в жизни. Его доверие, его дружба, его жизнь, которую очень сильно хочется удержать. Я не идиот, чтобы не понять, что он думает об этом часто. Я хочу его вылечить, только не от болезни — от мыслей. Я хочу стать убийцей, только не людей — одной личности, жаждущей покинуть этот мир. Я хочу стать ему другом, только не временным — настоящим, чтобы мы вместе гуляли, смеялись, шутили и проводили время. Да, черт возьми, я этого хочу! И не пойму, откуда эти желания, но я хотел этого с первого взгляда на этого человека. Человека, который стал причиной самой частой улыбки.       — Думаешь, самый быстрый? — послышалось из-за спины, после чего возле меня буквально пролетел велосипед Гука, опережая. Только следующее действие было совсем неожиданным.       Чонгук затормозил в двух метрах от меня, разворачивая байк прямо перед моим и останавливаясь, от чего я, не успев затормозить, влетел в него, и мы вместе повалились на землю, зажавшись между велосипедами.       Хоть я почти не ушибся, но глаза открыл не сразу. Медленно, постепенно приоткрыл веки, тут же увидев напротив глаза Чонгука, телом ощущая его под собой, но не имея возможности даже пошевелиться.       Чонгук невменяемо красив.       Я разглядываю его настолько пристально впервые. Исследую все его восхитительное лицо, подмечаю каждую черту, каждую деталь. Его сказочные серые глаза, его тонкие губы бледно-розового цвета, его милые родинки, волосы, упавшие на лицо. Его красота — преступление. Неужели парни могут быть красивее некоторых девушек? Даже несправедливо по отношению к ним.       А Чонгук замирает так же. Грудь вздымается редко-редко, очень медленно, словно он и вообще не дышит, а глаза лишь иногда пробегают мимо моих глаз. И почему-то никто не отступает первым.       Это кажется сумасшествием. Я не должен вести себя так, как веду сейчас. Не должен разглядывать Чонгука, как музейный экспонат, не должен так и продолжать нависать над ним. Не должен думать о том, что веду себя неправильно. Но я не могу не делать этого.       Сколько раз я говорил, что Чонгук красивый? Так вот забудьте, я хочу сказать это еще раз. А затем еще, еще и еще, еще много сотен раз повторять это, потому что Чонгук слишком красивый. Я никогда не обращал внимания на внешность парней, даже на Чимина, который в своих кругах считается эталоном красоты. А на Чонгука не могу наглядеться. Сделаю вид, что это нормально.       Чонгук подозрительно близко. И эта близость начинает смущать. И вызывать панику, к слову. Я ощущаю дыхание Чонгука, я чувствую, как он легко упирается ладонями в мою грудь, и медленно начинаю сходить с ума. Это неправильно, этого не должно происходить, мы друзья.       — Чонгук, нет… — выдавливается с трудом, когда чужие губы почти касаются моих. Но я успеваю отодвинуться раньше, после чего отвожу голову в сторону, жмурясь и пытаясь представить, что будет дальше, поднимаюсь, затем подавая руку и Чонгуку. А взгляд у него обычный: и не радостный, и не растерянный, просто ни-ка-кой. Такой меня пугает больше всего на свете. — Гук-и, извини, но я…       — Ничего, я понимаю, хен, — он ломано улыбнулся, — не знаю, что на меня нашло, извини. Сделаем вид, что этого не было, хорошо?       — Да, конечно, — сделаем вид, что мы не пожирали друг друга глазами и не были в миллиметре от поцелуя, конечно! Просто возьмем и забудем, ха-ха!       — Сладких снов, Тэхен. Спасибо за вечер, — сказал Чонгук, поднимая свой велосипед, пока я делал то же самое.       — И тебе того же.       После пары секунд неловких взглядов мы, встав спинами друг к другу, сели на свои велики и просто разъехались в разные стороны, не оглядываясь и не маша друг другу на прощание.       Незабываемый, черт побери, вечер.

***

The best pessimist — Above the fog

      Это утро такое холодное.       Дождь лил всю ночь, хотя вечер был теплым, но я, кажется, впервые за всю жизнь уснул, не слушая его. Устал, причем больше морально, нежели физически. Даже не хотел думать о своем дне — пришел и уснул, не размышляя. Я о таком сне мечтал долго. А проснулся около пяти, читаю смс-ку от Нани, цитирую: «Дарю сегодня тебе выходной», — и подмигивающий смайлик. Спать мне больше не хотелось, да и после пробуждения мысли вновь роем накинулись на голову, поэтому я пошел в парк. Туда, где всегда лежал Чонгук, такой загадочный, вечно читающий, словно местная достопримечательность. Только в этот раз его не было. Может, он еще не пришел, а может и не придет вовсе — не знаю. Не важно, впрочем. Я просто пришел и завалился на траву, холодную и мокрую, но приятную, пытаясь о нем не думать. В теплой черной толстовке лежать было терпимо, хотелось даже оголить руки, но ладоней тоже хватало, чтобы ощутить мягкость травы. А в наушниках — The best pessimist на повторе. У них на первый взгляд всего лишь обычная музыка, но одновременно такая неземная. Это моя любимая группа, кстати. Песни часто отвлекают от мыслей своими словами, а их музыка просто идеальна для того, что я люблю.       Думать.       Я ни с кем так хорошо не общаюсь, как с собой. Прикрываю глаза, положив руки под голову, и думаю. О многом и разном одновременно или о чем-то конкретном. Например, о самолётах. Интересно, люди, которые летят в них, осознают, насколько они высоко над землей? Понимают, что одна поломка или неверный шаг пилота, и самолёт рухнет? А что, если они настолько безрассудны, чтобы вместо того, чтобы слушать инструкции бортпроводников, они залипают в телефоне и играют в игрушки? А если крушение? Все ведь возможно, можно и пожертвовать несколько минут для того, чтобы потом спасти себе жизнь.       Но ведь самолёт — самый безопасный вид транспорта, ничего не может случиться! А слушать эту нудятину мало кто хочет, еще и не всегда видно хорошо! Если и будут падать, то сориентируются, невелика проблема.       Вот и включился второй я. Тот, что «оптимист-похуист».       Интересно, как они вообще смогли туда сесть? Знают, что летят в небе, без понятия как высоко над землей, понимают, что шанс выжить при крушении невелик, но все равно садятся! Разве не лучше выбрать транспорт на земле?       Третий я. Тот, что: «А может не надо?». Но он включается редко, только в голове. Второй у меня выключен насильно ради моей же безопасности, а первый выбран всеми, как главарь. Есть еще много, конечно же, но в дискуссии о самолете приняли участие лишь трое. Рвался конечно один, желая сказать: «Вот ты никогда не будешь летать в самолете, ведь ты бомж», — но я его придавил. Не нужно портить мне настроение.       А если подумать про лес?       Такой спокойный, утренний, совсем тихий, где земля покрыта туманом, трава — росой; где поют одинокие птицы и где раздаётся легкий звук текущей воды в ручейках, за которыми я бы гнался в поисках большого озера, к которому они ведут.       Вы когда-нибудь мечтали побывать в таком лесу? Чтобы он был после дождя, пропитанный геосмином, одинокий и тихий, безлюдный. Хоть мне и хватает одиночества, но в таком месте компании совсем не хочется.       А если думать о том, что кто-то смотрит на меня прямо сейчас?       Я лежу на траве, закрыв глаза, думаю о своем, а кто-то сидит возле меня и пристально наблюдает, думая, что я уснул? Боится тронуть, но и не уходит, веря, что я сейчас проснусь и меня не придётся будить. И смотрит так смертельно долго, не шевелится, не дышит. Молчит, но выдает себя взглядом, который многие умеют на себе чувствовать.       И я в том числе.       — Я знаю, что ты здесь, — шёпотом произношу я, приоткрывая глаза и поворачивая голову к Чонгуку, который умостился на колени прямо возле меня. Тихо подкрался, засранец. И дернулся, перепуганными глазами смотря на меня, такого страшного и злого волка.

SYML —Where's my love

      Песня сменяется на Where’s my love. Словно судьба сама подбирает мне ее под стиль грядущего разговора. Настораживает.       — Извини, я не хотел…       — Да хватит, за что ты извиняешься? — приподнимаюсь, сев напротив него. — Знаешь, сколько я раз пялился на тебя, пока бегал? Считай, что ты отыгрался.       А Чонгук лишь кивнул, опустив голову. И снова веет холодом. Знаете, все наши встречи были прекрасными, но… что-то не так. Чонгук такой тихий. Вечно полушёпот, вечно «извини», вечно мало улыбок. Чонгуку со мной некомфортно? Он вроде как рядом, вроде как не уходит, но ведь и не доверяет. Он ни разу не рассказывал о себе. «Мне девятнадцать, зовут Чон Чонгук, что еще нужно?», — кажется, больше я от него ничего и не слышал.       Это гложет.       Ощущение, что во мне что-то не так. Я ненадежный друг? Или Чонгук проверяет меня, выдержку себе дает, присматривается? Я не дал понять, что хочу быть ему другом?       Или проблема в Чонгуке?       — Гук-и, — я вздохнул, опустив голову, снова пытаясь найти к нему подход, — что не так? Почему ты ведешь себя так, будто боишься меня? Ничего о себе не рассказываешь, постоянно переживаешь, нервничаешь. Я тебя пугаю?       Чонгук выглядел паршиво. Нижняя губа подрагивала, глаза поблескивали, а рот был приоткрыт, словно вот-вот издаст первый звук и начнет речь. Но Чонгук молчал. Долго, испытывающе, мучительно, а я не смел перебивать его молчание. Он находился предельно близко, словно сам себя заставлял, в то же время страдая от этого и желая отступить. Почему же он такой? Робкий, пугливый, тихий. Чонгук ведь не таким должен быть, он ведь совсем не такой. Дело во мне?       — Тэ, я… — я дернулся, услышав свое имя после длительной паузы, а он лишь замер, подыскивая слова. Я не торопил. — Я не контактный человек. Я людей боюсь, понимаешь? Панически боюсь большой толпы, переживаю в компании из трех, четырех человек. И даже одному человеку я тоже не могу довериться, чувствовать себя комфортно с ним. Тогда, в кофейне, я растерялся, потому что было слишком много народу, хоть для вас это совсем мало. А какое-то требование от меня, ответственность за чертово мороженое — я никогда в жизни не работал, я с кем-то общаюсь реже, чем падают самолеты, — как иронично, — а здесь… — он не смог договорить, запнулся, переводя тему. — Мне было не по себе даже в присутствии тебя и Чимина. Тэхен, я люблю одиночество, я привык к нему настолько сильно, что боюсь любого человека.       Чонгук говорил это с нескрываемым сожалением. За то, что подвел в тот день, что не открывался, что вел себя странно. Извинялся своим взглядом, тоном, а я хотел зажать его до удушья и сказать, что он сказочный балбес.       — А это у тебя давно? Социофобия, — интерес взял надо мной верх. Если он сам задвинул эту тему, то я не думаю, что будет еще один шанс узнать о нем больше.       Чонгук лишь вздохнул, опуская голову вниз и потирая переносицу. Ему это даётся… сложно.       — Я чувствовал неприязнь к людям еще с детства. В огромном особняке, вечно напичканном богатенькими дяденьками и тетеньками, которые приходили к родителям чисто ради деловых встреч под прикрытием любезного визита, я чувствовал себя абсолютно одиноким и лишним. В своем же доме. Поэтому бежал в комнату и закрывался при любой возможности, а затем читал, читал, читал. Книги — мое единственное увлечение. Не сказки, а сложная психологическая литература часто с плохими концами. Одиночество преследовало меня всю жизнь, с детства. Учился дома всему: вместо школы — куча нанятых учителей, языки — только с репетиторами. Я совершенно знаю китайский и английский! Музыка — преподаватель. С музыки начались мои проблемы… серьезнее, — он скривился, хмуря брови. Сжимал ладони, перебирал, тер об джинсы, отчего я не выдержал и просто перехватил их, легко сжимая.       — Не переживай, — сказал я удивленному, вновь готовому сбежать Чонгуку. Тот, спустя пару секунд, выдохнул, пытаясь расслабиться и благодарно смотря на меня.       — Я учился скрипке с трех лет. Мне наняли лучшего скрипача! И я делал успехи, учился удивительно быстро. Но вот, когда мне исполнилось шесть лет, я впервые вышел на сцену.       На этот моменте повисла до ужаса болезненная немая пауза. Чонгук глаз не открывал, а я отчетливо понимал: в тот день что-то случилось. Или с того дня что-то началось. Плохое, очень.       — Я не хотел выступать. Мои родители организовали ради меня целое выступление в филармонии, которое я, как младший наследник семьи Чон, был удостоен открыть, блеснув способностями, представив себя и возвысив свой род столь юным, но уже талантливым членом семьи. Моя мама мечтала, чтобы я выступал, чтобы был знаменит, бредила этой идеей. Но проблема в том, что все люди, которые собрались в зале на первых рядах, меня не воспринимали таким, каким преподносила она. Крупные, серьезные шишки, совсем не друзья нашей семьи, видели во мне лишь одно: разбалованного ребенка богатых родителей, ни на что не способного, пугливого и никуда не годного. По взгляду было видно. Отвращение так и плескало. Но я выступил, — Чонгук горько улыбнулся. Так сломлено, что лучше бы не улыбался вообще. От такой улыбки мне становится плохо. — И я выступил прекрасно, восхитительно, сорвал овации. И не важно, что руки дрожали, пытаясь удержать противный смычок, а в конце мой детский испуг достиг такой грани, что я просто… извини за такие детали, но я справил нужду на сцене, — я лишь понимающе кивнул, мол, «не страшно, я тебя понимаю». — Хвала небесам, что брюки были плотными и ничего не было видно. Я сошёл со сцены бледным, никаким. Тошнило, трясло, я не слышал аплодисментов и похвалы зала — я лишь пытался выгнать из головы перекошенные лица людей. Кто-то смотрел осуждающе, кто-то — завистливо, потому что их собственные дети и того не умели, кто-то — безразлично. И ни одного по-настоящему восхищенного и поддерживающего взгляда, за который можно было уцепиться. Но это лишь первое выступление. Второе было в восемь лет. Страх был больше, меня вытолкали чуть ли не силой. Помню, как стою в центре сцены, как поднимаю смычок и подношу к струнам, а глаза смотрят на пальцы. Дрожащие, держащие смычок слишком слабо, ходящие ходуном. От этой картины я забыл, где нахожусь, а через секунду ладонь разжалась абсолютно рефлекторно, и мой инструмент для игры с позорно громким звуком упал на пол. Помню, как поднимаю голову к залу, а там взгляды, взгляды, взгляды. Противные, мерзкие, отвратительные, без капли человечности, человеческой поддержки, сочувствия. Лишь жестокое: «Какой стыд; бездарность; кто его выпустил на сцену?». Я словно слышал их, это было страшно, это отпечаталось на всю жизнь, снилось в кошмарах. Конечно, я поднял упавшее и сыграл, причем не так плохо, как думал. Но в таких же, как и тогда, овациях, я видел лишь бессмысленное движение рук. В двенадцать лет я выступал еще раз. Людей было куда больше, родители требовали большего, зрители — тоже, а я от этих требований начинал трястись и потеть, словно какая-то шлюха при виде дозы, только не от желания. И вновь на сцене — уже мастер своего дела, который выглядит болезненно больным и никогда не смотрит в зал. А после выступления он срывается на бег, в туалет, пытаясь не упасть от головокружения, а затем на колени к унитазу. Так было все следующие разы. Пока не наступил последний концерт, в восемнадцать. Год назад, совсем недавно, для закрытого круга людей, где самые-самые. Слова отца тому виной: «Если ты сфальшивишь, я тебя лично до потери сознания отпорю. Ты знаешь, что я это сделаю». Изверг, тиран, который ко мне относился также, как и они. Он бил меня, бил мою мать, не позволял жить нормально, постоянно унижал, называл ничтожеством… Меня отец никогда не любил. Ненавидел. И на том выступлении я сознание все-таки потерял. Нет, выступил я безупречно, хотя как — сам не знаю. Я не соображал на сцене, накрутил себя до предела, пока рука водила смычком машинально. Голова болела, тошнило, хотелось рвать, и я играл, избегая любого взгляда на лица напротив. Их было мало, намного меньше, чем раньше. Самые важные и влиятельные. Я внутри умирал, каждый раз будто слыша их осуждение. Такие люди, как они, никогда не будут хвалить кого-то на стороне врага или конкурента, названного «союзником». К тому же в восемнадцать я покрасил волосы в этот цвет — неприемлемо для элиты! После выступления я сбежал, не поклонившись. И упал прямо перед выходом со сцены, прикрываемым огромными красными шторами. Почти успел, но мое падение все равно заметили. А я заметил смех, как только очнулся от удара. Громкий и издевательский, полный презрения. От него мне стало хуже, и я отключился еще раз, не находя сил быть в сознании. А очнулся в больнице, уверенно заявив, что отныне никаких выступлений. Каждое из них вырабатывало страх, разочарование и отвращение к людям, недоверие. Они росли, росли, росли, а в итоге переросли в болезнь, симптом которой — желание поскорее уйти и никому не мешать, чтобы никто ничего не требовал, не осуждал. Я ведь родителям не нужен. Ничтожный сын, неспособный на то, ради чего был рожден. Бесполезный. А возможности заняться чем-то другим не было, потому что: «Ради безопасности ты никуда не выходишь, понял?», — мамин сдвиг по фазе, её сестру похитили ради выкупа и убили. А когда я подрос, то ничего не хотел сам. Страдаю от своей ненужности, но ничего не хочу. Иронично, правда?       Я не ответил.       Не пошевелился, не отреагировал, не улыбнулся сломлено, как сделал он. Лишь смотрел на него огромными стеклянными глазами, замечая, как складываются все пазлы.       Разве Чонгук заслужил такое? Кто-то вообще заслужил? Становится больно, тяжело, воздух резко исчезает, все так пугающе быстро сереет, блекнет, тускнеет. А внутри что-то трещит, рвётся, ломится и взрывается. Несправедливо, неправильно, нечестно. Его история должна была быть не такой.       — Думаешь, почему я к тебе относился так осторожно? Тэхен, моя жизнь — синоним одиночества, в которое ты ворвался неожиданной громкой бурей, нарушив все правила моего тихого мира. Ты был подозрительно добрым, подозрительно всегда рядом, подозрительно желал быть ближе. А я испугался этого. У меня было не так много знакомств, но все они заканчивались очень плохо. Для меня, конечно же. Узнать о том, что с тобой общались ради выгоды, встречались ради наследства, дружили ради денег — после такого не каждый продолжит верить в искренность людей. А ты… да я не знаю, почему, но ты был подозрительно другим! Первые дни я этого не замечал, а потом сам захотел научиться тебе доверять, заставлял себя. Сначала думал, что ты такой же, как все, а в итоге от тех мыслей и следа не осталось. Ты знаешь, что я закрыт ото всех? Закрыт от себя самого, сам своих внутренних голосов не слышу — я их выключил после последнего выступления, чтобы никто не смог понять, каково мне, кто я и о чем думаю. Чтобы отстранить от себя всех, чтобы ко мне не лез никто с: «Кажется, ты чувствуешь себя неладно». Я закрылся от всего мира, а теперь заново открываюсь одному тебе, потому что, наконец-то, доверился.       До ушей доносится кричащий шепот, а к глазам пробираются грязные разводы на лице напротив. А к голове — осознание одной малюсенькой детали, из-за которой Чонгук меня заинтересовал в самом начале.       — Так вот почему я не слышал тебя…       Голос надорванный, хриплый. Мне бы лечь и зарыдать, я далеко не черствяк и проблемы родных людей могу воспринимать очень болезненно. Проблему Чонгука — болезненнее в разы.       — В смысле «не слышал»?       Я безумно засмеялся. Вот и пришла очередь моей исповеди. День откровений, день риска, сейчас или никогда. Поздравляю, Чонгук, ты у меня будешь первым.       — Ты говорил, что будто бы слышал своих зрителей. Их мысли. Что они тебя пугали, преследовали в кошмарах. А я живу с таким «идеальным» слухом. Я читаю мысли, и не могу контролировать это проклятье, — на слово «дар» язык не повернется, — когда думают обо мне. И каждый день я узнаю максимально отвратительные, угнетающие вещи о себе. И так с рождения. А родился я даже не в больнице. И первые десять лет жизни бродил бездомным сиротой в поисках крыши, ночлега. Знаешь, в те времена я хотел оглохнуть. Хотя понимал, что даже без обыкновенного слуха внутренний останется со мной. Но ты, — легонько, почти что невесомо я ткнул пальцем в едва вздымающуюся грудь Гука, — единственный, кого я не слышу. Никогда, ни звука, ты молчишь всегда. Ты и правда закрылся, заглушил внутренний голос. Это стало первым, что пробудило во мне дичайший интерес. Но далеко не самым значительным. Знаешь, я тоже одинок. Я этого одиночества не искал и не хотел, оно как-то само одело на меня свои кандалы, но тут появился ты, вечно читающий в парке, улыбчивый и светлый. Я тебя издалека видел таким. Наматывал круги вокруг, не смея сойти с них, пытался найти подход, мечтал, чтобы ты меня заметил первым, а в итоге мой круг сам неожиданно разомкнулся, а я по инерции продолжил бежать и упал прямо напротив тебя. И узнал, что ты совсем не такой. Но я все равно захотел быть рядом, не понимая, что так сильно тянет к тебе. Мы просто похожи и непохожи одновременно. Противоположности притягиваются, а мы — разные полюса одного магнита. Ты говорил, что два пустых человека не могут наполнить друг друга. Ты сильно ошибался, потому что меня еще никто из всевозможных «переполненных» людей не заставлял так широко и глупо улыбаться, как «пустой» ты. Может, я тебя и не слышу, но звук того, как трещит корка льда, я слышу отчетливо.       Чонгук застыл. Кажется, он полностью повторял меня и мою реакцию на свой рассказ. Единственное различие между нами было только в слезах. У него капля за каплей из глаз начали стекать, разбиваясь так громко и бесшумно одновременно об одежду, пока у меня стекала лишь одна. Предательски медленно ползла вниз, а я не находил сил ее смахнуть. Но мне нечего стыдиться: тучи тоже роняют на землю дожди, когда становятся тяжелыми.       — Наверное, в любой другой день я бы тебе не поверил, — усмехаюсь, совсем не удивляясь. — Мы с тобой похожи. Больны с самого рождения*.       Как красиво звучит. Кажется, такая строчка была в песне о нестандартных отношениях. В каком смысле подразумевается эта фраза у тебя, Чонгук?       Я бы не думал об этом, если бы ты не смотрел на меня. Все же твое «болен» слишком очевидно. Было бы. Но ты смотришь на меня, причем смотришь неправильно, нехорошо, совсем не так, как нужно. Подозрительно медленно придвигаешься ко мне — ты мастер быть тихим — так плавно растягиваешь каждое движение, но появляешься напротив неожиданно быстро. А я застываю, как восковая фигура, меняясь с тобой местами. Теперь страх искрит в моих глазах.       — Что ты… Чонгук, нет…       — Пожалуйста, позволь мне сделать это, — он одним нажатием руки на мою грудь заставляет меня лечь обратно на траву, а сам нависает сверху. Прямо как вчера, только наоборот. Смотрит томным взглядом, пальцами заправляя мои волосы за ухо. А я хочу закричать, сбежать, сказав, что это неправильно, но не могу и пошевелиться. Что он творит? Как подчиняет меня физически? Я ничего не могу сделать.       — Может, это и есть еще одна причина моего одиночества, — шепчет он мне в губы, обжигая их своим дыханием, после чего плавно прикрывает глаза и касается их своими. Я не сдерживаюсь, закрывая глаза следом.       У Чонгука губы сухие. На пробу, как карамель, такая нежная и тягучая, сладкая, посыпанная солью для красоты вкуса.       Руки у Чонгука холодные. Ледяные, остужающие мои пылающие красным щеки, держащие трепетно, словно бесценный артефакт.       Чонгук целует невесомо. А я от этого дрожу, сжимаюсь и сам непроизвольно начинаю плакать от своего страха. Н-нет, нельзя, Чонгук — друг! Почему мы это делаем? Почему я позволяю? Боже…       — Ч-Чонгук, что мы только что… — шепчу я, расцепляя наши губы и опуская голову, касаясь макушкой его подбородка. И пытаюсь остановить свой личный дождь. Слишком, слишком тяжелые тучи. — Гук-ки, я не могу, мы не должны были…       — Прости, я поспешил, — с долей грусти говорит он, поднимаясь на колени, дает мне руку. Я хватаю ее подсознательно. — Подумай, пожалуйста, Тэ. Я не тороплю, не заставляю, и если ты откажешь, то я приму то, что мы будем друзьями. Но не спеши с выводами, пожалуйста. Дай мне шанс хотя бы на надежду.       Чонгук смотрит своими влажными глазами на мои, затопленные, спокойно и нежно, как никогда не смотрел раньше. А глаза, совсем незаметно, очень тускло блестят только лишь зародившимся в них огоньком жизни. Пожалуйста, пусть я его не потушу.       — Обязательно, — отвечаю я, поднимаясь и направляясь в сторону своего дома. Мне сейчас нельзя оставаться одному, я мазохист, если делаю это, но нужно дождаться ночи. Тогда Чимин будет дома. — Хорошего дня, Гук-и.       Слезы катятся неконтролируемо.

***

Billie Eilish — I love you

      Девять вечера.       Я, сидя на максимально узком, неудобном и не предназначенном для сидения подоконнике, вслушиваюсь в нагнетающий обстановку звук ливня. Эта весна выдалась дождливой. Не буду врать, что не рад этому. Жаль только, что именно сегодня — исключение. Мои мысли в сопровождении дождя выглядят мрачно и страшно. А о чем мысли? Догадайтесь.       Наверное, ему сейчас больно. Тоже стоит у окна, вглядываясь в видную из него глушь, может, даже плачет, а может, стоит где-то под ливнем, думая о том, что хороших людей и правда не бывает.       Почему я не могу прочитать свои мысли? Мне кажется, что я единственный, чьи мысли мне самому неизвестны. Даже не Чонгук. Я думаю об одном, но и о другом. Одни мои мысли открыты, другие — тайна, которую я боюсь разгадать. Я правда был заинтересован в Чонгуке лишь из-за желания услышать его? Лишь из-за желания подружиться? Или меня тянуло к нему из-за других причин? Об этом мои настоящие мысли? От них всех взрывается голова. Она трещит от боли, ведь думать весь день напролет — огромная нагрузка на мой бедный мозг. Может, мне нужно пойти к нему? Или слишком рано? Черт, я не знаю!       Мне страшно. Если я его оттолкнул? Окончательно закрыл в себе? Он только расцвел, а я взял и вырвал с корнем. Причем этим сделал больно двоим.       Но это лишь мои догадки.       Мне жизненно необходима помощь третьего лица. Что же, Чимин, сегодня я возьмусь вызывать мигрень и у тебя. Знаю, что ты не нанимался жилеткой, но ради друга сделаешь исключение.       — Алло, Чимин?

***

      — Тэ, не нужно плакать, хватит, — попросил Чимин, касаясь рукой моей макушки и отодвигая ее от своей груди, заставляя посмотреть на себя. Глаза красные, воспаленные от соли, лицо точно такое же, покрытое следами от вязанного свитера Чима, а губы дрожат, словно от мороза. — Только представь, насколько ты дорог Чонгуку, если ты единственный, кому он доверился. Тэхен, пожалуйста, не потеряй его и не спугни сам. Сядь и подумай, насколько глупы твои стереотипы. Может то, что ты считаешь неправильным, как раз таки является самым правильным в твоей жизни.       Я всхлипываю, вновь ударяясь в рыдания.       — Я не знаю, Чим-ми, не знаю…       — В любом случае дай себе столько времени, сколько тебе нужно, — говорит Чимин, поглаживая пальцами мою макушку. — Но не забывай прислушиваться к себе. Ты ведь тоже любишь его. Смотришь на него, думаешь о нем, добиваешься. Тэхен, думаешь, друзья так ведут себя? — нет, конечно нет. Не ведут. — Может ты все-таки не из-за желания подружиться с ним водишься?       Я отодвигаюсь, рукавами толстовки вытирая лицо.       — Нет, конечно нет, — повторяю свои же мысли.       — Любишь его?       — Люблю, — тихо говорю я, чувствуя новый прилив слез. Кажется, сегодня я выплачу все, что скопилось внутри за мою жизнь.       — Я принесу соджу, попытайся не затопить мне квартиру, — улыбнулся Чимин, исчезая на кухне. А я лишь прижал подушку к лицу. Поскорее бы он вернулся.

***

Fleurie — Breathe

      Холодная погода решила ненадолго задержаться в наших краях. Впервые в жизни я желал ее ухода. Бесконечные ливни заставляли мое настроение падать еще ниже, обесцвечиваться и впускать в голову настырные депрессивные мысли, которые разрывали ее, принуждая меня глотать таблетки от мигрени.       Я не видел его уже неделю.       Первые два дня лежал у Чимина, отходя от своих проблем и внутренних войн с другими «я», а остальные пять не было Чонгука. Он не появлялся, исчез, и словно мы никогда не были знакомы, не катались на велосипедах, не лежали на траве и не целовались на ней же, позже пряча смущенные и растерянные взгляды друг от друга. Может, он забыл обо мне? Решил, что я ему не нужен, и ушел. Лучше так, чем наоборот: решил, что не нужен мне. Это полнейшая чушь.       Мне не хватало его в те моменты, когда мы только расставались после встречи. А сейчас, спустя семь дней, без него я чувствую себя полностью опустошенным. Словно часть меня вырвали с корнем, забросив в другую часть мира, и я не знаю, цела ли она еще. Ощущение, словно если с ней что-то случится, то я и понять не успею — сразу следом уйду.       — Тэхен, вернись к нам, м?       Из-за тебя я начал забывать о реальности. Провожу в голове больше времени, чем здесь, в настоящем, где есть я, Чимин, Нани. А тебя нет. Поэтому для меня это уже не реальность. Мир без тебя нереален, а в моей голове ты есть, значит, реальность именно там, да? А ведь в фантазиях можно воссоздать все, так почему нельзя жить там? Так, как хочешь, где хочешь и с кем хочешь. А я хочу с тобой, мне больше ничего не нужно, лишь бы ты вернулся.       — Так и будешь игнорировать наше присутствие?       А вы присутствуете? В моей голове вас нет, значит вы не настоящие!       «Влюбленный придурок».       «Могла бы я тебя вытащить из твоего астрала, Тэхен».       — А?       — Так к тебе нужно в мыслях обращаться? — засмеялись Нани с Чимином, пока я пытался сообразить, что произошло. А осознаю быстро, и горько выдыхаю, утыкаясь лбом о столешницу. Нани с Чимином есть везде — и в моих мыслях, и в реальности — абсолютно полноценные, настоящие. А вот Чонгук, увы, существует лишь в моей голове. Убеждать себя в ином бессмысленно…       — Тэхен-хен!       Прерывать мои мысли запрещено законом Ким Тэхена, статья номер один. За такое мысленно сажают в тюрьму и запрещают злобным кроликам кушать морковку на протяжении «сколько я захочу». Кстати, за кролика и непривычное мне «хен»:       — Гук-и?       Лишь после этого я поднял голову вверх. На пороге и правда стоял Чонгук. Промокший до нитки, шмыгающий носом и держащий в руке наполовину завезенный в помещение велосипед. Не тот, что в прошлый раз, кстати. Он натянул на голову капюшон, который совсем уже не помогал, лишь еще больше смачивал водой голову, и смотрел на меня совсем другим взглядом, противоположным моему: счастливым, радостным, ясным. Мы поменялись местами?       — Кто же еще, — он улыбнулся, а я от его присутствия начал медленно оживать, понемногу осознавая, что он правда вернулся. — Я тебе обещал, что подарю велосипед, — он посмотрел на велик в руках, — теперь он твой.       Чонгук всегда вызывает улыбку. Чертов витамин С — Счастья. Все обретает краски слишком быстро от его присутствия, и этот велик, который я бы в жизни не смог купить, — он совсем не важен. Даже если бы Чонгук просто пообещал зайти ко мне в кафе, и он зашёл бы, я обрадовался бы не меньше. Потому что дело не в подарке — во внимании.       — Спасибо, Чонгук, — тихо ответил я, выходя из-за своей стойки и приближаясь к велику, чтобы откатить его в сторону. Но вместо этого касаюсь руля и застываю, смотря в глаза Чонгука. Я так скучал по ним. — Где ты был? Я не мог найти тебя.       Улыбка Чонгука исчезла бесследно. Так быстро, словно я оповестил о том, что смертельно болен. Перевернулась, и лицо погасло.       — Я выступал.       Меня настигла та же участь.       — Ты же бросил, почему?       — Я не хочу говорить…       — Пожалуйста, поделись со мной.       Может ему говорить это сложно, больно, может, он не хочет даже вспоминать, но я хочу, чтобы он доверял мне. Чтобы я был первым, кто будет узнавать о его проблемах, о трудностях. Хочу быть тем, через кого будет проходить вся его боль, чтобы исчезнуть. Именно поэтому я, поставив велик на лапку, сажусь на табуретку и протягиваю Чонгуку руку, чтобы он сел возле меня. Он делает это нехотя.       — После того дня, — начинает он, четко выделяя «того». Ему было также сложно, как и мне, — я ждал тебя на том же месте, чтобы предупредить. Хотел сказать, что отец заставляет лететь с ним в Америку. Я обязан был выступить на открытии очередной программы в филармонии. Отец заявил, что мне нужно хоть что-то делать, накричал на мать, какое ничтожество она воспитала, и лишь для того, чтобы не дать ему обидеть ее еще больше, мне пришлось согласиться. Я хотел, чтобы ты полетел со мной, но ты не пришел тогда, а дома тебя не было, — Чонгук посмотрел на меня, стягивая капюшон. А под ним — шоколадные волосы абсолютно натурального цвета. — Пришлось перекраситься, мама заставила.       В один миг время остановилось. Мне захотелось его перемотать, где я вместо того, чтобы лежать и реветь Чимину в плечо, побежал бы в парк и был бы рядом с Чонгуком. В то время, как я лежал и жалел себя, он нуждался во мне как никогда раньше. Придурок, идиот, дурак! Почему ты не был в тот момент с ним, Тэхен?! Хочется убить себя за это.       — Чонгук-и, прости меня, пожалуйста, я не…       — Я выступил хорошо, не переживай, — перебил Гук, касаясь моей руки своей и улыбаясь. А я заморозит свой взгляд лишь на его руке, на которой закатался рукав, оголяя перебинтованное запястье.       — Чонгук, что это… — не успел я и договорить, касаясь рукой его, как он отдернулся назад, испуганно смотря мне в глаза. — Что это такое, Чонгук?       — Ничего, Тэхен, просто порезался…       — Не ври, Чонгук.       Все одновременно повернули голову к Чимину. Я и совсем забыл, что они с Нани все еще находятся здесь.       — Я не вру, правда…       — Врешь, — строго сказал он, пока я лишь бегал взглядом от серьезного Чимина до внезапно дрожащего Чонгука с уже влажными глазами. Хочется остановить Чимина, но что-то внутри не дает. Нельзя. — Чонгук, ты понимаешь, что мог потерять?       — Чимин, не нужно меня отчитывать…       — Ты думал о Тэхене в этот момент вообще? О себе? О том, что ты, отобрав жизнь у себя, отобрал бы ее и у него? Он эту неделю без тебя был похож на ходячий труп, — как интересно мы поменялись местами, — что было бы без тебя, если бы ты ушел совсем? Ты думал об этом? Или тебе было важнее избавиться от этих взглядов перед глазами? Захотелось облегчить страдания? Поигрался с селфхармом? Чонгук, ты голову включал? Тебе насрать должно быть на остальных и на их мнения! Твоя жизнь бесценна, ты сам должен защищать ее и силой выбивать из головы мысли о разлуке с ней! Восемнадцать лет — не шесть, когда тебя могут пугать взгляды. Ты можешь научиться игнорировать их…       Я мысленно достал пистолет и приставил его к своему виску. Как и Чимин, который замолк, смотря на Чонгука. Он застыл, а по лицу один за другим потекли соленые ручейки.       Один.       — Тэхен, ты ему рассказал? — спросил он, так тихо, дрожащим голосом, обрывая речь бесшумным всхлипом. Я не ответил, не представляя, что можно сказать в оправдание. — Как ты мог?       Два.       — Чонгук, прости, я не хотел… — тянусь рукой к его плечу, а он просто скидывает ее, начиная громко, душераздирающе плакать, соскакивая с табурета.       — Я ненавижу тебя! Ненавижу! Как ты мог обсуждать мои проблемы, мои секреты за спиной у меня?! Как ты посмел?! Ты смеялся надо мной? Все это время ведь проводил со мной для прикола? Интересный экспонат, да? Почему бы не найти тему для обсуждения, действительно! — он кричал, размахивая руками, плача, а я лишь застыл, наблюдая за его истерикой, не останавливая. Я просто не мог. Слишком сложно слушать это все и параллельно существовать, делать что-то. — Ты такой же, как и все, Тэхен. Такой же неискренний врун, который говорит, что поддержит, но исчезает в самый важный момент, обсуждая то, что я смог доверить одному, мать его, тебе. Не хочу знать тебя, помнить. Хочу забыть, все забыть, я сам сейчас хочу исчезнуть. Вместо того, чтобы наполнить меня, ты истощил меня полностью, Тэхен, поздравляю, — уже шепотом произнес Чонгук, речь которого стихала с каждым словом, после чего еще раз посмотрел на меня разбитым взглядом затопленных глаз, и выбежал из кафе, задевая и роняя на пути велосипед, убегая прочь настолько быстро, насколько мог.       «Ты такой же, как и все; вместо того, чтобы наполнить меня, ты истощил меня полностью, Тэхен, поздравляю».       Три.       Курок снят.       Я убит.

***

Nvrmore — I‘ll be here

      Пожалуйста, кто-нибудь, отберите мою жизнь без моего вмешательства. Меньше всего мне хочется брать на душу этот грех. Но разве не правильно убирать тех, кто никому не нужен? Кто лишь мешает, путается под ногами, самостоятельно подвергая себя на пинки? Если я хочу облегчить свою участь, разве я грешу? Если я не сделаю этого сейчас, то период моего существования будет сложно назвать жизнью, невозможно.       Ботинки разбивают мутные лужи, оставляя следы на брусчатке. От воды грязные капли попадают на штаны, но мне откровенно плевать, в каком виде будут выносить мой труп. Кровь перекроет.       По земле стелется желтый свет уличных фонарей. Моя бегущая тень удивляет самого меня — ноги работают быстро, хоть джинсы совсем не предназначены для бега. И на это плевать.       Асфальт мокрый, отражает мою бегущую фигуру там, где расползлись лужи. Мои ботинки удачно разбивают эту пародию на человека.       Поворот.       Меня заносит, но я хватаюсь за тонкий столб фонаря, удерживаясь на ногах. Словно погоня, хотя, может, это она и есть. От себя и от своего инстинкта самосохранения или же от того, кто включил его себе вместо меня. Я слишком сильно не хочу оборачиваться назад и проверять.       Вскользь узких улиц, сквозь многочисленные повороты и спустя десять минут бега глаза находят нужное здание. Грудь вздымается часто, напоминая брюхо лягушки, а в боку предательски покалывает. Кислорода остаётся предельно мало.       Снова плевать.       Продолжаю бежать, направляясь к зданию возле дома Тэхена. Как я здесь оказался? Почему именно сюда? Хах, плевать. Пусть перед его домом останется вмятина на асфальте, как напоминание. Жаль, что не под его окном — дом Кима слишком низкий.       Интересно, а Тэхен думал, чем все закончится? Или ему тоже плевать? Пока ноги работают, поднимаясь по лестнице на крышу, глаза начинает разъедать от соли. Я ничего толком не вижу. А нужно? Зачем смотреть вниз, когда ты уже в полёте. Увы, пока что мысленно.       Хочется кричать. Я — наивный дурак, не иначе. Я слишком быстро влюбился, слишком быстро доверился. Я не должен был. Тэхен не сделал ничего плохого. У него была информация и не было запрета — он распространил. Рассказал то, что кроме него никто не знал. Он осознавал это? Специально или неосознанно делился, чтобы получить поддержку?       Плевать.       Я должен был понять все раньше. Люди не влюбляются с первого взгляда. И его дикий интерес ко мне — ни что иное, как всего лишь интерес. Мерзкое желание «помочь». Спасибо, помог. Благодаря тебе я стою на краю крыши. Начинается отсчёт.       Десять.       Тэхен, ты снова не рядом. Я не заслужил твоей поддержки? Или ты понял, что я тебе не нужен?       Девять.       Или ты ещё бежишь? Ищешь? Что же, удачи.       Восемь.       Я бы хотел быть твоим. Так, чтобы ты не оттолкнул меня во время поцелуя и притянул бы. Но мне стоило понять все еще тогда, в вечер поездки на велосипедах. Я был тебе другом, не больше. Но я не имею права злиться на тебя.       Семь.       Надеюсь, ты будешь кататься на велосипеде. Из-за него у меня были проблемы. Отец был зол, что я купил что-то дорогое без разрешения. У нас в семье странные правила.       Шесть.       Ты прелестный, Тэхен. Несмотря на сегодня, ты был лучшим, что случилось в моей жизни. Наверное, я тебя просто не заслуживаю.       Пять.       Может ты и сделал мне больно, но я хочу забрать назад те слова, которые сказал в кафе. Я не хочу тебя забывать.       Четыре.       Я не хочу забывать твои касания. Не хочу забывать твои слова, улыбку, голос, твою игру на гитаре.       Три.       Я хочу помнить тебя и жить с воспоминаниями о таком прекрасном человеке, как ты.       Два.       Я хочу жить.       Слезы льются ливнем по лицу, пока глаза устремляются в размытый вид снизу. Я хочу жить, но нога висит в воздухе и я понимаю, что любое мое движение — и меня утянет вниз. Уже поздно.

Slander ft. Dylan Matthew — Love is gone

      Один.       Я люблю тебя.       Глаза закрываются, сопровождаясь солёным фонтаном.       Ноги отрываются от земли.       Я видел этот момент по-разному, представлял его разным. Но не мог подумать, что в эти секунды буду плакать из-за того, что жалею о своем поступке.       Только падаю я назад, а плечо разрывает болью от резкого рывка назад. Ладонь печет, словно она погружена в пламя в самом центре костра.       — Чонгук, ты спятил?!       К ушам доносится громкий крик столь родного голоса. Так отдаленно и одновременно близко, словно я застрял между измерениями: по одну сторону — он, по другую — пустота, к которой я был безумно близко секунду назад.       — Прости меня, Гук-и, прости, — тихим криком, а может, громким шепотом говорил он. Я лишь пытался выдернуть руку — ее болезненно жгло, но я не понимал, от чего. Ее держала всего лишь его ладонь. — Я рассказал Чимину, чтобы получить совет, я не смог справиться в одиночку, прости меня.       — Отпусти меня, Тэхен, отпусти…       — Нет! Чонгук, чем ты думал? Может я и ублюдок, и поступил, как последняя мразь, но ты хоть понимаешь, чего лишился бы?! Если бы ты прыгнул, Чонгук?! Что было бы? Думаешь, я бы правда не побежал за тобой? Гук-и, остался бы ты в кафе, я бы на колени упал, прося прощения!       — Тэхен, мне больно…       — Тогда, когда мы поцеловались, я был напуган, но это не значило, что я не любил тебя. Я два дня провел у Чимина, пытаясь разобраться в себе, и я не готов потерять тебя, когда только принял себя настоящего!       Он кричал, срывался, сжимал руку чуть ли не до хруста, а я лишь стоял на коленях перед ним, как и он, боясь открыть глаза.       — Как я могу общаться с тобой лишь ради интереса? Чонгук, ты первый, кто узнал мою тайну, о ней не знает никто в этом мире, даже не догадывается! «Так вот почему я не слышал тебя…».       Дергаюсь, пугаясь того, что перед глазами появляется тот самый момент. Я вижу Тэхена напротив себя, я слышу его речь. Что происходит? Руку жжет все сильнее.       — Когда я узнал твою тайну, я прекрасно осознавал, что ты ее рассказываешь не каждому. Чонгук, я и не думал говорить об этом кому-то, но после того случая… прости, я знаю, что это хреновое оправдание, но мне нужна была поддержка Чимина. Мне казалось, что ты боишься меня. Мне делало это больно, Чонгук, хотя я не понимал, почему. Я осознаю это сейчас. «Гук-и, что не так? Почему ты так ведешь себя, будто боишься меня? Ничего о себе не рассказываешь, постоянно переживаешь, нервничаешь. Я тебя пугаю?».       — Прекрати, Тэ… — …меня это пугает.       Эта связь реальности с воспоминаниями… меня тошнит, мне нехорошо, я вот-вот потеряю сознание. Хватит, пожалуйста, я уже усвоил урок.       — Тогда, когда я упал на тебя… в какой-то момент я хотел тебя поцеловать. Но я жалкий трус, запутавшийся в себе, и лишь из-за этого оттолкнул. «Чонгук, нет…».       — Кстати, помнишь тот день, когда ты обрабатывал мне раны? Так вот я искренне не хотел, чтобы ты лез к моей спине. Только сейчас понял, что я смутился. «Я упал на спину. Извини, если тебе будет сложно, то я и сам как-то…».       — Я тогда разглядывал тебя, не замечая, что смотрю с полнейшим восхищением. Я влюблялся в тебя. И не хотел играть тебе лишь из-за того, что переживал, чтобы тебе понравилось. Ты еще помнишь ту песню, Чонгук? Ты хотел улететь от меня? «Не останешься со мной? Пообещаешь мне? А то вдруг я трону тебя и ты улетишь? Рассыпешься?».       Рука болит, словно пузырится от температуры. Это ты делаешь, Тэхен? Ты все показываешь мне? Пожалуйста, прекрати это все, мне плохо. Меня тошнит, у меня болит голова, я разрываюсь среди измерений. Вытащи меня в реальность, я хочу туда.       — Тогда в кафе, когда я дал тебе работу, я безумно сильно хотел, чтобы ты познал, каково это: осчастливить кого-то. Прости, я не знал всего о тебе. «Чимину нужна помощь, он работает и на выпечке, и на мороженом, ты можешь помочь, заодно и получишь первый опыт».       Кричу. Больно, страшно, слезы вырываются новым потоком. Остановись, Тэ!       — Кажется, я и не понял, как влюбился в тебя за все время наблюдений за тобой. Ты меня послал, а я вернулся к тебе. Потому что, мать его, стал зависимым от тебя еще в тот момент! «— Я подумал, что это несправедливо — говорить свое имя, не зная твоего. — Я не помню твоего… — Тэхен».       — И после всего этого ты хочешь лишить нас обоих возможности быть счастливыми?! Чонгук, пожалуйста, скажи мне, что ты сейчас тоже видел то, что вспоминал я. Скажи, что ты осознал, что мог потерять, чего мог лишить нас. Если бы я не успел, то прыгнул бы за тобой следом, ты понимаешь это? — горячая рука касается моей щеки, заставляя смотреть в глаза напротив. Какие же у него красивые глаза. Точно так же затоплены, как у меня.

***

      Накрыты огромнейшей волной, вода из которой до сих пор стекает по щекам. В точности как у меня.       — Я люблю тебя, идиот, люблю! Если ты думаешь, что не нужен никому в этом мире, то ты полнейший дурак, потому что ты нужен мне больше, чем всему миру нужно солнце для жизни! Люблю тебя, и хрен с ними, с теми принципами и стандартами! Обожаю, боготворю, возвышаю над всеми! Чонгук, не смей улетать, не думай больше! «Зачем ты это читаешь?».       На этом воспоминании я отпускаю ладонь Чонгука, начиная одновременно с ним плакать не в себя, ловя его валящееся тело себе на грудь и сжимая сильно-сильно, боясь, что оно исчезнет.       Чонгука всего трясет, словно в лихорадке, он кричит в мой фартук, который я даже не снял, и говорит. Много говорит, просит прощения, благодарит, срывает голос, доказывая, что он глупец, что он осознал все, что он также сильно любит. И все это — его настоящий голос. Он говорит, а я его слышу.       И не нужно больше никаких доказательств того, что я справился со своим заданием. Я заставил Чонгука восстать из мертвых и не разрешил к ним присоединиться.       — И не дай бог я тебя куда-то от себя отпущу, Чонгук.       — Чтобы я когда-то от тебя сбегал, — прошептал он, шмыгнув носом, поднимая голову и смотря мне в глаза.       А у него они блестят. Сияют жизнью, переливаются прекрасным серым оттенком, наконец-то сверкают не только из-за слез. Улыбаюсь, большим пальцем вытирая слезы с красных щек.       — А я тебя слышал, — шепчу ему, продолжая улыбаться. Он улыбается в ответ. Словно не было всего этого, словно мы просто сели и расплакались на крыше, начав неожиданно улыбаться.       «Значит, это все было не зря»: молчит он, специально делая это. А я улыбаюсь шире, притягивая его к себе и наконец-то целуя, робко и трепетно, но отдавая всего себя, параллельно слыша то, насколько сильно он любит, сам рассказывая о том, как сильно люблю. Кажется, Чонгук меня слышит. Отвечает. Установил связь и передал свой дар? Или просто у родственных душ одинаковые мысли?       Плевать.       Целую и немо кричу о том, как сильно я в нем и как сильно его. Слышу тоже самое в ответ, не сдерживаясь и пуская слезы, смакуя их вкус вперемешку с чужими.       Знаете, нахожу для себя совсем не маловажную вещь:       Молчание громче       Оно позволяет разговаривать во время поцелуев.