разве ты не знаешь (ничего хорошего у нас не выйдет)

Дэннис влез в кровать к Маку после трех; виной — шумный фильтр и писк пожарного датчика с севшими батарейками. Он старался не шуметь, приподнимая одеяло и укладывая голову на подушку. Он прикрыл глаза. Комната закружилась, тревожные картины вспыхивали перед глазами. Сломленный разум медленно, но верно погружался в безумие, и он винил во всем монотонность пригорода. «В этом вся проблема», — убеждал он себя, глядя, как Ди давится собственной кровью, а Фрэнк хватается за сердце. Картинки все стремительнее сменяли одна другую, мелькая перед взором, пока не слились в слепой поток ярости, и легкие затрепетали. Он вцепился в простыни — костяшки побелели — он словно тонул и падал, растворяясь в черной пустоте. — Дэннис? Голос донесся издалека, будто бы из-под толщи воды, и не сразу вернул его к реальности. Он медленно повернул голову, и стеклянные голубые глаза встретились с растерянными карими. — Чувак… ты чего делаешь? — произнес сонный голос. Мак потер глаза. Дэннис не ответил; не смог ответить, весь словарный запас стоял комом в горле. Разум плыл, и он не мог вымолвить ни слова, что было крайне странно, учитывая его почти сверхчеловеческий интеллект и мастерские навыки манипуляции. По идее, он должен был уже выдумать идеальную ложь, играть Маком как лев играет с добычей перед тем, как разорвать ее на части. Теперь же голос застрял где-то в груди, и выудить его не представлялось возможным. Он решил не думать об этом. Как решил не думать о том, как он зол все время, и о том, что таблетки закончились месяц назад. Он не станет думать ни о шайке, ни о том, как хотел придушить Уолли сегодня, ни о том эмейле из Северной Дакоты с прикрепленным изображением ребенка, которое он так и не прочитал. Он просто не думал. Мак приподнялся на локтях, выгнул бровь, и Дэннис сначала просто уставился на него, а через мгновение притянул за шею к себе и прижался губами к его губам. Он не знал, зачем и почему. Он многого не понимал в последнее время. Он просто сделал это. Несмотря на всю ненависть к другу, он не мог отрицать: Мак — единственный, кто делал мир вокруг него лучше. Ожидаемо, Мак в удивлении отпрянул. — Че за хуйня, чувак?! Дэннис скривился; звук был — точь-в-точь гудок с того шоу. И в то же время он завидовал Маку. Господи боже, как он завидовал. Завидовал тому, как глубоко тот чувствовал каждую эмоцию, каждую эту непроизвольную, идиотскую электрическую вспышку. Дэннис хотел бы иметь такую способность. Способность к теплоте, к волнению, которая давным-давно выгорела из его мозга. Но теперь было не время для малодушных отрицаний, Мак мог в любой момент прийти в себя, не дожидаясь, пока пройдет полный цикл вскипания и утихания злости Дэнниса. Он знал, что Мак боготворит его: сам взращивал эту одержимость в нем годами. Пришло время собирать урожай. — Пожалуйста, — прошептал он. Голос был хриплым, глотка горела. Мак вытаращил глаза так, будто в жизни не слышал, чтоб тот просил о чем-либо. Его взгляд метнулся к губам Дэнниса. Тот обвил рукой шею Мака и притянул его к себе. — Пожалуйста, — повторил он, словно первый раз был пробным. Он до сих пор не знал, чего просил. Он обхватил запястье Мака, и ощутил, как кожа горела под его пальцами. Он на секунду подивился, всегда ли он такой горячий, и положил чужую руку на свой пах. — Пожалуйста, Мак. Просто. Прикоснись ко мне. Кадык Мака дернулся. — Дэн, я… — он выглядел потерянным, в глазах было отчаяние, но рука так и лежала на промежности Дэнниса, — я не по… — Тебе и не надо. Дэннис тоже ничего не понимал; он наклонился вперед и снова прижался к его губам. Мак застыл. Дэннис поцеловал его раз, два, три, затем только углубил поцелуй, скользя языком по его нижней губе. Тот медленно начал отвечать; Дэннис проглотил его покорный стон. Дэннис склонил голову, обеими руками обхватывая лицо Мака. Он не отрывал языка от его рта, и оба тяжело дышали через нос. Руки Мака тряслись, он шевелился судорожно, отрываясь и стягивая с себя штаны. Те скатились до голеней, и он откинул их ногой за мгновение до того, как Дэннис опрокинул его на спину. Рукой он стиснул запястья Мака над его головой. Он хотел приспустить темп, хотел чертовой изящности. Он Дэннис Рейнольдс, в конце то концов. Второй рукой он снял свои штаны, и вот они оба были голыми, и — на удивление — у него стоял: такого давно не происходило естественно. У Мака, куда более ожидаемо — тоже, и он нетерпеливо ерзал бедрами. Дэннис отпустил его руки; Мак был слишком тороплив, все его движения были пронизаны отчаянием и ненавистью к себе. Он наверняка хотел, чтобы все поскорее закончилось, чтобы идти вымаливать прощения у Бога, которому на него насрать. Дэннис наклонился и снова его поцеловал; хотел видеть, что он — единственный бог для него. Ему он должен молиться. Одно движение, и вот их члены трутся друг о друга; тут и жар, и пот, и считанные миллиметры до чужого рта, с такой же жадностью глотающего общий воздух, искрящий напряжением. Рука Мака дрожала, спускаясь по телу Дэнниса. Он нерешительно обхватил его член и сделал пару робких движений рукой. Стон Дэнниса нарушил тишину, аккомпонируемую лишь сломанным насосом и пожарным датчиком где-то вдалеке. Мак все нервничал, все еще выглядел так, словно вот-вот заплачет, и Дэннис положил свою руку на его, подначивая ускориться, и откинул голову. Их руки двигались в унисон. Убедившись, что Мак усвоил урок, он отпустил его, уперся второй ладонью по другую сторону от его головы, заключая его голову на подушке меж своих рук. Тот сильнее сжал его член и ускорил темп; рот приоткрыт, на лице — нечто близкое к благоговению. — Ох блять, — простонал Дэннис, откидывая голову, — вот так… — Пожалуйста, не говори, — прошептал Мак, — просто, блять… не надо. Дэннис посмотрел на него: челюсти сжаты, напряжены в отчетливую линию. «Идиот, — подумал он, — какой тупой, наивный ребенок». Мак такой глупый, господи. Якобы если они не говорят — этого никогда не происходило. Если дерево в лесу упало, но никто не видел, то этого не происходило, так? Значит, если Мак не издаст ни звука — он натурал и он крутой, и никогда не кончал под мужиком. Не то, чтобы он был способен даже понять эту аналогию, глупый, глупый идиот. Дэннис как никогда хотел изничтожить его. Он только злился: упрямый кретин не хотел прогибаться под него. В отличие от Мака Дэннис принимал все аспекты своей сексуальности. Он знал, что это спектр. Иногда он не гей и не натурал, и не кто бы то ни было посередине. Иногда он просто хочет причинять боль. И кому же лучше, нежели тому, кто больше всех его обожает? Он откинул руку Мака и прижался к нему бедрами — члены соприкоснулись, тяжелые и горячие — и уткнулся лицом в его шею. Мак скулил точно пес, жаждущий внимания, и Дэннис скользил приоткрытым ртом по всей длине его шеи. Он нарисовал языком горячую дорожку до его уха и заключил мочку между зубами. Когда он снова добрался до его губ, Мака почти трясло. Он никогда не мог контролировать себя, как это делал Дэннис. Всегда горел слишком ярко, слишком горячо. — Дай мне трахнуть тебя, — выдохнул Дэннис ему в рот, и нет, он не просил. Не в его стиле. Глаза Мака округлились, блестя едва сдерживаемыми слезами. — Я не гей. Он мертвой хваткой вцепился в свое отрицание, вспыхивая злостью в ответ на малейший намек (которого Дэннис даже не делал). Использовал его как щит, как броню, что оберегает от мира и самого себя. — Похер, чувак, — голос Дэнниса был холоден и требователен, а он сам боролся с порывом закатить глаза, — кому не насрать? Это только наше дело. Дэннис отчетливо увидел тот момент, когда он сдался, прочел по его лицу. Мака всегда было до жалкого легко прочесть, до нелепого легко манипулировать им: его главной слабостью всегда было отчаянное желание быть любимым, быть хорошим. Дэннис чувствовал слабости как кровь в воде. Он ловко скользнул двумя пальцами себе в рот и, не прерывая зрительного контакта, начал их сосать. Мак поперхнулся собственным дыханием, когда пальцы переместились ему в рот. Слюна смешалась, щедро смазывая их. Изящество, которого Дэннис ревностно придерживался (то самое, на которое Мак всегда закатывал глаза), пошло на все четыре стороны, когда он толкнул пальцы через колечко мышц. Мак простонал, сведя брови. Дэннис медленно развел пальцы в стороны, хотя особо осторожничать смысла не было. Он не знал наверняка, был ли у Мака секс с мужчинами, поддавалось ли соблазну его отрицание в моменты слабости в одном из темных закоулков Радуги, но он видел велотренажер — этого было достаточно. Дэннис был поражен собственному пылу: сложно было вспомнить, когда он в последний раз так страстно желал этого. Он протянул руку к бутылке смазки на тумбочке, которая без сомнений была там. Одинокий презерватив по соседству, однако, стал приятным сюрпризом, и он без раздумий надел его, потому что лишняя осторожность не помешает, а Мак шлюха. Он выдавил смазку на пальцы и член и начал медленно входить; Мак смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы. Он был словно загипнотизирован, на лице — обожание и почти что благоговение, и это уже перебор. Слишком пронзительно, ярко, ослепительно, как взгляд на солнце. Дэннис отвернулся и разом вдвое ускорил темп. Мак горячий и узкий; Дэннис сжал зубы, и Мак проглотил удивленный стон, когда тот снова поцеловал его. Мозги у Дэнниса поплыли. Ощущений было слишком много, и они были такими яркими — полнейшая перегрузка после бесконечно долгой апатии. Дыра внутри будто бы начала затягиваться, а сердце сжиматься больше и больше. Он задыхался. — Быстрее, — взмолился Мак, несмотря на все усилия быть тише воды, — блять, Дэннис. Еще. Дэннис рыкнул в ответ, но подчинился. Пошлые шлепки раззадоривали его жажду, и вдруг он почувствовал себя хрупким. Слабым. Мак сильнее, чем думают другие. Он пережил собственную внутреннюю гомофобию, ненависть отца, равнодушие матери и даже эпизодическую неприязнь друзей. Он всегда выживает. Если что-то пойдет не так, у него хватит сил уйти почти невредимым. Дэннис бы не смог. Он думал уже, что если бы ушел, в конце концов вернулся бы назад. Мак всегда был его константой, единственным, кто не бросал его и кому было не плевать; единственным, кто всегда, всегда хотел быть рядом. Дэннис не такой сильный, как считают другие. Если бы у Дэнниса были чувства, они были бы к Маку. Вдруг он почувствовал, будто тонет, словно земля превращается в зыбучий песок, и Мак — единственный, кто может вернуть его обратно на землю. — Скажи, что любишь меня, — потребовал Дэннис, потому что он отчаян и он никогда не слышал этих слов. Мак почти всхлипнул, но он был слишком затрахан, почти в блаженстве, чтобы спорить прямо сейчас. — Я всегда любил тебя. Годы отрицания вылились в этом шепоте как признание поражения. Странно, но все грязные слова, что вертелись на кончике языка, все воспоминания о темных моментах прошлого… ничто не было в этот момент так обжигающе горячо для Дэнниса, как эти слова. Мак первым кончил — как иначе — с гортанным стоном, и Дэннис последовал без замедления. Он отдал ему всю боль, все смешанные чувства пустоты и злобы, все слезы, что не смог выплакать. О, он кончил так сильно, что чуть не потерял рассудок. Когда пройдет этот месяц, и пари будет выиграно, они оба наверняка притворятся, что этого никогда не было. Дэннис снова станет собой — холодным, жестоким и расчетливым мужчиной. Мак, возможно, даже сорвется, накинется на него за то, что заставил признать то, что сам в глубине души знал уже очень давно. Для него это будет самым большим предательством, таким, которое не сгладишь обычным «да забудь». Может, на этом они разойдутся. А может, и нет. В любом случае Дэннису плевать. Бар и шайка сейчас далеко, за пределами пригородного мирка, что они сами создали для себя. И здесь правила другие.