Танграм

Плечи у Генджи прямые, спина прямая — хоть сейчас в кино, на роль средневекового господина. И лицо годилось бы: тонкое, острое, злое. А вот в голове каша кашей, то он раздражается, то обижается непонятно на что, как сейчас. Идзаки надоело. Он смотрит вслед прямой спине и даже сожаления не чувствует — одно облегчение. И еще пустоту рядом. Он опускает взгляд под ноги, встряхивает головой и закуривает. Ну нет так нет. Жизнь продолжается. Он не говорит с Генджи, не пытается прояснить ситуацию. Скользит по нему безразличным взглядом, будто никогда не были ближе, чем в драке. Не вспоминает, не разрешает себе вспоминать, самоконтроль у Идзаки как у тяжелой современной техники, нечеловеческий. По ночам только не спится, но в их возрасте недоеб куда заметнее. А недосып — так, фигня, особенно когда выпускные на носу. Бессонница учебе только на пользу, доказывает Идзаки, просиживая за компьютером почти до утра. На заставке у него рассыпанные фигуры танграма, а все школьные фотографии — в отдельной папке. Идзаки не любит демонстрировать миру личную жизнь. Он перелистывает снимки, мысленно складывая из них, как из треугольников и ромбов, новые фигуры. Генджи и Токио — сплошные острые углы. Генджи и Тамао — немного неточно стыкуются по длинной стороне. Генджи и… К черту, думает Идзаки, выключая компьютер. Проживем и без него. За окном сереет — рассвет близко. Лицо у Идзаки тоже серое, усталое. Но упрямое. Он никогда не сдается.

* * *

Генджи тоже не сдается, только по-своему. Он вылавливает Идзаки за школой, там, где с одной стороны исписанная и ободранная стена, а с другой сирень бешено лезет сквозь рваную сетку ограды. Появляется сбоку, делает шаг навстречу и бьет. Двигается он охуенно быстро, Идзаки на его скорость запал не в последнюю очередь. Исключительно каким-то чудом он успевает отреагировать и перехватывает кулак Генджи ладонью за полдюйма от скулы. И тут же мир выключается. Где-то там — шум перемены, гудки машин, хлопающие крыльями голуби у грязной лужи, здесь у Идзаки только костяшки, больно давящие в ладонь, и блестящие черные глаза на расстоянии удара. Они стоят, стоят… и Идзаки ловит себя на том, что стоял бы так вечность. Со всеми невыясненными вопросами и неупорядоченным Генджи напротив. — Шун… — говорит тот, и давление на ладонь ослабевает. Идзаки по инерции чуть бросает вперед. Теперь Генджи упирается в него не только кулаком, но и лбом в лоб. — Шун, — повторяет он. Идзаки отлично знает, что Генджи больше ничего не скажет. Выступление по школьному радио было недостижимой вершиной его ораторской карьеры. Да и черт с ним. Идзаки ведет свободной ладонью по его плечу, по шее, притискивает Генджи к себе. Теперь тот горячо и щекотно дышит в ухо. В груди у Идзаки тоже горячо и щекотно. Это вообще не решение проблемы, так, времянка. Им нужно будет обязательно поговорить потом. Но не сегодня. На сегодняшний день у Идзаки другие планы.