Все тайное становится явным

Когда андроиды впервые заявили, что у них тоже есть соулмейты, общественность поверила не сразу. Но потом Камски засветил на центральном канале свои бледные топталки с аккуратными строчками серийных номеров на икрах и сразу двух счастливо улыбающихся Хлой, и общественное мнение резко сменило курс на диаметрально противоположный. Гэвин гладко выбритые и в меру подкачанные голяшки оценил — не прилагайся к ним остальной Камски, он бы и подрочить на них мог, — выключил телевизор и забил на проблему андроидских соулмейтов, точно так же, как забивал на соулмейтов вообще. Над вопросом духовной связи ученые бились десятилетиями, но так и не смогли даже объяснить, как это работает и почему у одних метки проявляются, а у других — нет. Согласно очень приблизительной статистике, метки появлялись примерно у тридцати процентов населения Земли, и Гэвин, дожив до тридцати шести, считал себя в полной безопасности. Отсутствие соулмейта его абсолютно не беспокоило — создавать ячейку общества, покупать домик в пригороде и заводить пяток маленьких Ридов он никогда не планировал, строить долгосрочные отношения — тоже. Тем более что с его работой и характером шансы дожить даже до сорока колебались в районе неутешительных, разменять пятьдесят и вовсе представлялось чем-то из разряда фантастики, а для снятия напряжения вполне хватало случайных перепихов и старой доброй дрочки. Ситуация немного осложнилась с появлением в отделе сначала Коннора, а потом, после феерического проеба человеками андроидской революции, и брата-акробата, но моральные принципы никогда не были его сильной стороной, и Гэвин не видел ничего зазорного в том, чтобы тихонько подрочить на горячих как сам Ад коллег за закрытыми дверями. А если количество свиданий с рукой и выросло после того, как старый и новый тостеры однажды явились на работу, держась за ручки, и во всеуслышанье объявили себя соулмейтами, то это было исключительно его, Гэвина, проблемой. Которую он, как цивилизованный человек, совершенно не собирался перекладывать на чьи-либо еще плечи, особенно на те, на которые с удовольствием бы закинул ноги. Тем более что работа — спасибо пластиковым братьям по разуму — и без того ебала во все щели так, что дышать было некогда, не то что размазывать сопли по занятым андроидам. Гэвин и не размазывал, свел общение к двум выдавленным сквозь зубы приветам по утрам и обмену профессиональными мнениями, если возникала необходимость, и наслаждался прекрасно работающей системой, пока Андерсон не подал в отставку. Подкосила старикана, что было одновременно удивительно и нет, не работа, а три года стабильного забивания на собственный, уже потрепанный жизнью организм. Гэвин даже коллективную открытку загремевшему в больницу Андерсону подписал, а после, когда все еще откровенно хуево выглядящий старпер приперся в участок, даже свое бесценное мнение оставил при себе, немало удивив обидно большое количество коллег. Не то чтобы Гэвин в них сомневался. А вот отставка и почетная пенсия стали действительно неприятным сюрпризом. Гэвин с Хэнком пересекался нечасто, но хороших воспоминаний о старикане хватало и у него. Участок без Андерсона воспринимался как-то странно. Взгляд то и дело цеплялся за опустевший стол и неприкаянного андроида за соседним. И даже наконец-то расщедрившийся на долгожданного сержанта Джеффри не сильно помог, поэтому Гэвин воспользовался давно проверенным способом — с головой ушел в работу, благо резко возросшее количество обязанностей именно этого от него и требовало. Единственным побочным эффектом оказалось то, что, когда Гэвин, захлопнув дверь камеры за очередным возомнившим себя Мориарти барыгой, наконец-то нашел минутку, чтобы поинтересоваться другими кадровыми перестановками в отделе, его уже поджидали два отличных сюрприза. На попытку отбрехаться от нафиг не сдавшихся напарничков Фаулер с почти непритворным сочувствием уточнил, где же он был раньше, когда этот вопрос только выдвигался на обсуждение, а потом сообщил, что рыпаться поздно и отвертеться от ходячих лабораторий сержанту с лучшей раскрываемостью по отделу удастся только одним способом. Гэвин сходу предложил еще один, выслушал практически дежурное предложение сдать оружие и значок, огрызнулся, проорался, дал проораться Джеффри и вышел из аквариума с полным отсутствием понимания, что ему делать с парой передовых андроидов. Кое-как доработав смену — мироздание в кои-то веки решило сжалиться и не подкидывать ему вызовов, — Гэвин еще раз смерил взглядом благоразумно держащихся поодаль братцев и покинул участок с твердым намерением нажраться в хлам. По дороге домой дурацкое желание успело рассосаться, поэтому он воспользовался еще одним безотказным способом, некогда подсказанным ему русским иммигрантом, посаженным на десять лет за убийство соседа. Облизывать жабу или заводить козу Гэвин не стал, но бутылку теплой выдохшейся минералки в себя все-таки опрокинул — и напарники-андроиды резко перестали казаться самым ужасным в его жизни. Работать с ними оказалось... ну, комфортно Гэвин бы ни за что не сказал, но что не так уж плохо — это точно. Спаренные тостеры ловко перетащили на себя большую часть бумажной рутины, поперек батьки лезли исключительно деликатно и по делу и так дружно подкрутили в своих настройках уровни непримиримости, что Гэвин с трудом находил поводы, чтобы доебаться всерьез. А через пару недель и вовсе перестал искать, скрутив уровень собственной говнистости до рекордно низких значений, так и не найдя повода топорщить иголки на этих конкретных андроидов. Благодушным состоянием немедленно попытались воспользоваться коллеги, но тут тостер-младший наконец-то созрел для своего сольного номера, который отколол прямо в разгар рабочего дня посреди участка, прочитав нелестно высказавшемуся о новоиспеченном сержанте офицеру целую лекцию, пока тот самый сержант ползал за кофе. Сказать, что выползший из кафетерия Гэвин охуел, значило не сказать ничего — столько комплиментов в свой адрес он не слышал, пожалуй, с начальной школы, когда у него получались самые лучшие палочные человечки. А единственный кадр, способный объяснить этот маленький демарш, косплеил сову на другом конце отдела и даже не думал пресекать несанкционированный митинг в поддержку детективов-говнюков. В результате оттаскивать все порывающегося продолжить девятисотку Гэвину пришлось самостоятельно. Он никогда в жизни не чувствовал себя большим гипокритом, чем когда многословно пытался донести до стоящего с отсутствующим видом андроида, что набрасываться на коллег недопустимо, даже если они идиоты и не способны уследить за языком. Девятисотка его терпеливо выслушал, наклонил голову, разглядывая как под микроскопом, и неожиданно заявил тоном абсолютно уверенного в своей правоте мудака: — Вы хороший полицейский, сержант Рид. И мне не нравится, когда кто-то ставит этот факт под сомнение, даже если это вы сами. В груди что-то неприятно кольнуло, и Гэвин, чтобы не смотреть на вытянувшегося во весь рост и упрямо выкатившего грудь андроида, перевел взгляд на наконец-то подошедшего Коннора. Что отражалось у него в этот момент на лице, Гэвин боялся даже предполагать, особенно когда тот остановился рядом с братцем и положил ему на плечо руку без скина. — Не хотелось бы расстраивать вас еще больше, сержант, — с не предвещающей ничего хорошего улыбочкой заявил Коннор, зеркаля жест младшенького и тоже пытаясь высмотреть что-то на Гэвине. — Но в этом вопросе я полностью согласен с Ричардом. Кто бы что ни думал, Гэвин прекрасно умел определять момент, когда битва была проиграна и наступала пора ливать, чтобы не проебать следом еще и войну, и позорно свалил от продолжения свернувшего куда-то не туда воспитательного момента, оставив за андроидами последнее слово. Впереди его ждало целых два выходных, за которые даже поскрипывающими после двух ночных смен подряд мозгами можно было придумать, как реагировать на неожиданно сменивших методы андроидов, но у Рико Наварры были другие планы. Звонок от девятисотого выдернул успевшего подремать полчасика на диване Гэвина из душа, и он, закинувшись черт знает какой по счету кружкой кофе, снова оделся и покатил арестовывать ублюдка, за которым гонялся больше месяца. Что его подвело в итоге — притупившаяся реакция или буксующие мозги — Гэвин так и не понял. Но, когда у одного из подручных Наварры снесло крышу после ареста считавшегося неуловимым босса и он попытался организовать кому-нибудь аутопсию вне очереди, среагировать Гэвин не успел. Зато успел девятисотый — Гэвин еще раздумывал падать ему или нет, а размахивающий мачете говнюк получил аккуратную дырку во лбу, и он бы даже поаплодировал — в яблочко же! — если бы не был так занят истеканием кровью. Красиво отброшенный пистолет он тоже оценил, прежде чем, не сразу сообразив, что кренится не мир, а он сам, рухнуть в руки подскочившему восьмисотому. Стремительно сужающееся поле зрения заполнила его встревоженная рожа, в груди снова что-то тревожно кольнуло, и Гэвин, еще успев обеспокоенно подумать, что с кофеином пора завязывать, если он не хочет себе инфаркт в тридцать семь, наконец-то потерял сознание. Первые дни после выписки были ужасны. Гэвин слонялся по квартире, накачанный обезболивающими по самые уши, ловил совершенно наркоманские приходы из флешбеков и сливающихся в одно лица двух андроидов, которым было совершенно нечего делать у него ни вместе, ни по отдельности, и страдал от невозможности нормально согнуться, не порвав швы. Единственным плюсом было то, что залепленная толстым слоем биогеля и закрытая плотной повязкой рана почти не болела, только зверски чесалась, но прошкрябаться сквозь все слои короткими ногтями было нереально. Гэвин мужественно терпел почти неделю, прежде чем желание избавиться от превращающих его в крайне экспрессивную мумию бинтов пересилило здравый смысл. Шрамом больше, шрамом меньше — в его случае принципиальной разницы уже давно не было. Разматывался Гэвин перед зеркалом в ванной — вопреки расхожему мнению, о своем здоровье он все-таки заботился, но таскаться лишнюю неделю, облепленным гелем, от которого зудело абсолютно все, только ради того, чтобы шрамик стал поменьше, не собирался, — и очень старался не спешить. Содрать застывший биогель можно было и одним рывком, но для столь радикальной эпиляции Гэвин еще недостаточно отчаялся, да и шанс, что рывок повредит едва схватившуюся рану был довольно высок, и поэтому приходилось медленно отковыривать по кусочкам. Полностью сосредоточившись на геле, на черные точки, идущие параллельно все еще болезненно опухшему и воспаленному шраму, Гэвин сначала даже внимания не обратил, приняв их за присохшие остатки. Даже попытался соскрести ногтем, но только растер кожу до красноты, прежде чем сообразил, что его усилия не приносят результата, и присмотрелся получше. Маленькие черные закорючки выглядели и ощущались как хорошо зажившая татуировка, и у Гэвина волосы на затылке зашевелились, когда осознание наконец-то смогло пробиться через годами лелеемое отрицание. Метка. Метка соулмейта, проявившаяся на тридцать седьмом году жизни, когда Гэвин уже давно перестал ее ждать и, что самое главное, хотеть. Мечта, сбывшаяся с опозданием в двадцать лет, не принесла радости — только пробравший до костей ужас, ведь, хотя шанс, что его соулмейт просто наконец-то родился, и существовал, в глубине души Гэвин уже знал, что так повезти ему не могло. Двадцать две мелкие до невозможности их прочесть закорючки, растянувшиеся от верха грудины до самого лобка с идеально выверенными интервалами, оставляли очень мало простора для фантазии, но Гэвин все еще на что-то надеялся, когда фотографировал собственную грудь и приближал фото. Разумеется, это были серийные номера — сразу два, один под другим, знакомые до того, что ночью разбуди — оттарабанит без запинки. Гэвин еще долго смотрел на фотку, периодически трогая пальцем экран, чтобы не отключался, и отчаянно пытался почувствовать хоть что-нибудь. Не радость от обретения долгожданного соулмейта даже, просто — хоть что-то, но в голове царила милосердная пустота. Осознать никак не получалось. Гэвин был готов мириться с фактом, что где-то в мире будет жить человек с его именем на теле, мог пережить даже то, что это был андроид — он никогда не собирался ни искать свою половинку, ни вообще что-то предпринимать по этому поводу, но к тому, чтобы каждый гребанный день приходить на работу и пытаться смотреть в глаза своим — двум! — соулмейтам, он был совершенно не готов. В конце концов, один соулмейт еще куда ни шло, но — это был уже чертов перебор, аномалия, возникающая, согласно статистике, не более чем у пятнадцати процентов людей, имеющих метки в принципе. Статистику по андроидам Гэвин не знал — неинтересно было, но орали о них из каждого утюга, так что не знать о веселом тройничке Камски мог только слепоглухонемой умственно-отсталый инвалид. Из все того же утюга Гэвин подчерпнул, что андроиды видели метки иначе — на скине и тем более пластике просто ничего не могло проявиться — в виде надписи на внутреннем экране, которую нельзя было стереть или скрыть, но еще не нашлось ни одного андроида, заявившего, что метка ему мешает. Гребанные читеры. Остаток вечера Гэвин провел в интернете, пытаясь нагуглить статистику по неразделенным соулмейтам, но результаты не утешали — поисковик "радовал" слезливыми историями о мертвых половинках, — и он уже заранее примерял на себя известность первого человека без парной метки. А в том, что она была непарная, Гэвин не сомневался — даже если не брать в расчет, что проявилась чертова штука гораздо, гораздо позже, чем должна была, никакой андроидской невозмутимости не хватило бы, чтобы совсем никак не изменить отношение к нему. Копание в воспоминаниях в поисках мельчайших подробностей его общения со сладкой парочкой так сильно смахивало на особо извращенную форму мазохизма, что Гэвин впервые с выпускного из академии нажрался до качающихся стен. Только все равно не помогло, зато накрыло с непривычки не по-детски. Гэвин еще помнил, как подпевал внезапно зазвонившему телефону, забыв ответить на звонок, и искал в шкафу футболку с воротом под горло, но после все было как в тумане, из которого то и дело выплывали размытые лица андроидов. Утро Гэвин встретил в обнимку с унитазом, проклиная собственный организм, слишком уж успешно выводивший из него все то, что он успел залить в себя ночью. Придя в себя и залившись кофе по самые глаза, Гэвин проверил телефон, обнаружив не один, а целых три пропущенных вызова от пластиковых напарников, и необъяснимо расстроился, хотя в пору радоваться было, что не ответил и не наговорил лишнего. Подумал было перезвонить, но вспомнил про украшавшие грудь цифры — они все еще были там, такие же мерзкие и маленькие, он проверил, — и так и не смог заставить себя ткнуть в кнопку. На вечерний звонок от Ричарда он тоже не ответил, а на встревоженное сообщение отписался коротким "порядок" и закинул телефон подальше, но больше его никто не беспокоил. Возвращаться на работу спустя неделю было сложно. Весь имевшийся в доме алкоголь Гэвин выкинул, едва отступило похмелье, не пощадив даже пару банок пива в холодильнике, но думать о соулмейтах на трезвую голову оказалось так же сложно, если не хуже, и в участок Гэвин тащился со скоростью умирающей улитки, почти искренне надеясь, что с хайвея на него слетит большегруз и проблема размажется тонким слоем по асфальту метров на пятьдесят. Не повезло. Тостеры-близнецы встретили его прямо на входе, с порога начав грузить информацией по текущим делам с двух сторон, — Гэвин едва отмахался от них Фаулером, потом спрятался за Тиной и почти успел почесать языками с Крисом, когда его вежливо подхватили под локти и потащили к машине. На вызове Гэвин отвесил себе воображаемую затрещину, подобрался и отработал как положено, не отвлекаясь на мельтешащих вокруг андроидов, словно задавшихся целью свести его с ума окончательно. Гэвин весь день мучительно пытался вспомнить, всегда ли они вели себя именно так или из-за чертовой метки мозги решили поиграть с ним в одну игру, превратив его жизнь в бесконечный подростковый сериал. Всегда ли Ричард придерживал его за плечи так долго? Сколько раз Коннор брал свои пробы, глядя ему в глаза? Кто из них — и когда! — завел привычку класть руку ему на поясницу, подсказывая направление? И кофе этот еще... Неспособность провести четкую границу угнетала тем больше, чем чаще они замирали за соседним столом, переплетясь побелевшими ручками. Достучаться до них в такие моменты было непросто, и Гэвин честно пользовался этими секундами, чтобы безбоязненно попялиться. Ведь что может быть хуже двух горячих соулмейтов-андроидов? Правильно, два горячих соулмейта-андроида, занятых друг с другом. Десять баллов кожаному мешку, садись, Гэвин, ты все просрал. Он знал — пройдет, рано или поздно, но перегорит и забудется, не в первый раз, в конце концов, он крашился не в тех людей. Андроидов. И теплеющая от каждого пойманного взгляда метка добавляла пикантности. Только андроиды, в отличие от людей, замечали все и реагировали не по сценарию. Гэвин честно пытался таращиться поменьше, вообще смотреть перестал, но добился только того, что оба два при каждом разговоре начали специально пытаться заглянуть ему в лицо. Гэвин держался неделю, потом капитулировал и начал шарахаться почти в открытую, сведя контакты к рабочему минимуму. Игнорировать непонимающих андроидов и слишком уж хорошо понявшую все Тину было сложно, но Гэвин справлялся. И даже верил, что вполне неплохо, пока не заметил, что и Ричард, и Коннор начали сторониться его в ответ — аккуратные прикосновения никуда не делись, кофе тоже появлялся регулярно, но андроиды все чаще кучковались в сторонке, словно старались привлекать поменьше внимания, и поглядывали так, что, не привыкни Гэвин к их постоянному присутствию, точно бы решил, что они замышляют какую-то пакость. А потом случилось дело банды Доудсона. Гэвин и два продвинутых детектива выслеживали их дольше полугода — то нападали на след, то теряли, свидетели в последний момент меняли показания, осведомителей находили в черных мешках... Это дело, казалось, собрало все возможные несчастливые стечения обстоятельств, но Гэвин не привык выпускать однажды почуянную добычу из рук, а для тостеров закрыть подхваченное после ухода Хэнка расследование было делом принципа. Гэвин преследовал Гарри Доудсона с упорством тяпнувшей хозяина игуаны: пересажал так много членов банды, что новички начали обходить его стороной, несмотря на обещанные плюшки, пережил два покушения (одно — благодаря вовремя заметившему взрывчатку за колесом Ричарду) и одно отстранение, накрыл три не имеющие к Доудсону никакого отношения подпольные лаборатории и практически переселился на работу, но все-таки загнал Грязного Гарри в угол. Дело оставалось за малым — арестовать и наконец-то упрятать за решетку на плюс-минус три пожизненных. Фаулер пачками глотал таблетки, предвкушая бесконечную мигрень от пресс-конференций, но добро на штурм последнего оставшегося у Доудсона убежища дал моментально — прищучить гада ему хотелось не меньше Гэвина. Парни Аллена сработали как на учениях — четко и без особых заминок уложили остатки банды мордами в пол прямо на заброшенном складе и повязали неудачно попытавшегося оказать сопротивление Доудсона — и вынужденному под угрозой оказаться пристегнутым к собственной машине сразу двумя парами наручников Гэвину оставалось только пересчитать распихиваемых по машинам бандитов, когда стереотипное мышление сыграло с ними злую шутку. Выведенная из здания как потерпевшая последняя подружка Доудсона оказалась не такой уж и пострадавшей и, безошибочно определив главного виновника своих проблем, набросилась на Гэвина с портновскими ножницами. Случившееся потом только подтвердило все крутившиеся вокруг этого дела слухи о постоянных неудачах. Бывший с девчонкой СВАТ-овец не ожидал такой прыти от хрупкой блондиночки и не успел среагировать, отползшие слишком далеко андроиды не успели вернуться, и Гэвин, слегка расслабившийся после успешной операции, едва не получил несколько дюймов железа в многострадальную грудь. К счастью, особых проблем с поднятием руки на женщину у него не было, и блондинку удалось скрутить довольно быстро, отделавшись легким испугом и парой царапин. Что парой царапин дело не обошлось, Гэвин понял в тот момент, когда почти добежавший до него Ричард внезапно затормозил так, словно кто-то дернул стоп-кран, и уставился куда-то ему на грудь. Полный неприятных предчувствий, Гэвин опустил глаза и похолодел — орудующая ножницами как какой-то заточкой, девица ухитрилась порезать его любимый джемпер в нескольких местах, и одна из прорех пришлась точно на тянущуюся через весь торс метку. И именно на нее таращился девятисотый кусок пластика, нервно моргая диодом — сразу сливал братцу, в этом Гэвин даже не сомневался. Отпираться было поздно, надеяться, что супер-дупер-навороченные сканеры не распознали мелкие символы, — глупо, но Гэвин и не собирался. Жестом остановив открывшего рот Ричарда, уже подавшегося вперед, он запахнул на груди куртку, вжикнул молнией, сунул внезапно замерзшие руки в карманы и пошел работать. О впервые за бог знает сколько времени не потянувшихся за ним следом андроидах он старался не думать. Следующие две недели слились для Гэвина в одну непрерывную рабочую смену. Шестерки Доудсона, почуяв запах собственной паленой шерсти, лопались быстрее кукурузы в микроволновке, охотно закладывая друг друга и босса даже не за обещание — за возможность в перспективе скостить себе срок. Блондиночка едва не вывернулась, найдя себе неожиданно хорошего адвоката, но тут уже не выдержал сам Доудсон и, заявив, что говорить будет только с Ридом, выложил Гэвину столько дерьма на всех своих подчиненных, что тот только записывать успевал, под обещание посадить всех. За это время Гэвин успел практически забыть, как выглядит его кровать, — спал он на диване в комнате отдыха, мылся в общей душевой, питался одним кофе и сэндвичами из соседней забегаловки, изредка впихиваемыми ему в руки одним из не менее загнанных андроидов. А когда дело наконец-то передали в суд, снабдив таким количеством идеально оформленных улик, что от денег Доудсона отказались даже самые жадные адвокаты, он стребовал с заебанного журналистами Фаулера пару отгулов, уехал домой и проспал двое суток подряд, не вспоминая ни об андроидах, ни о проблеме соулмейтов. Озабоченный чем-то Ричард подкатился к нему под конец чертовски муторной смены, когда Гэвин дописывал последний отчет, пытаясь как-нибудь покрасивее описать последнее происшествие, не называя идиотами всех участников, включая погибшего, и мысленно уже ехал домой. — Ваше присутствие требуется в первой допросной, — сообщил тостер и чуть наклонился, пытаясь заглянуть в лицо. — Это не займет много времени, сержант. Извините. Гэвин только вздохнул. Самостоятельность разумных кофеварок уже давно не подвергалась сомнениям, но эти двое и тут исхитрились его удивить, проявив удивительное благоразумие и не стесняясь дергать свой мясной балласт при любом подозрении на проеб социальных программ, а допросы всегда были... тонким моментом. Растерев руками лицо, Гэвин счел себя достаточно собравшимся для разборок с очередным мелким мошенником — после все еще гремевшего в СМИ ареста Доудсона преступный мир Детройта резко притих, оставив полиции самых тупых и отчаянных, — и вылез из-за стола, совершенно не обратив внимания, что андроид, до смешного обожающий играть в ледокол, грудью раздвигая льдины, людей и прочие препятствия на пути напарников, пристроился позади. Что он каким-то образом снова ухитрился оказаться в самом эпицентре восстания машин, Гэвин понял в тот момент, когда вместо преступника в допросной обнаружился только сидящий на столе и болтающий ногами Коннор. Попытался сдать назад, но уперся спиной в грудь девятисотки, растерялся и совершил фатальную ошибку — вместо того, чтобы попытаться выбраться обратно в коридор, шарахнулся вперед, дав Ричарду достаточно места для маневра, чтобы шагнуть внутрь и закрыть за собой дверь. Пиликанье замка показалось Гэвину похоронным маршем. — Вы знаете, кто ваш соулмейт, Рид? — без долгой прелюдии спросил Коннор, дал прихуевшему от таких заходов Гэвину пометаться между одинаково бессмысленными попытками все отрицать или соврать, и любезно избавил от выбора. — Расстегните рубашку. — Ты охуел? — заботливо уточнил Гэвин, вспоминая почему-то не где оставил табельное, а уверенно держащийся в первой пятерке его ТОП-10 дрочильных фантазий сценарий с допросом. — Расстегните рубашку, Рид, — с нажимом повторил Коннор, улыбнулся голодной акулой и спрыгнул со стола. — Или я сделаю это сам. Гэвин попятился, снова ткнулся в Ричарда, но отскочить не успел — плечи как бетонной плитой придавило, когда андроид удержал его на месте, крепко притиснув к себе. Подошедший Коннор потянулся к пуговицам, но Гэвин немедленно шлепнул его по рукам. — Я сам, — бросил он, берясь за рубашку подрагивающими пальцами. Страшно не было — только дохуя обидно. Он же им ничего не сделал, не лез, не доебывался, даже не намекал ни на что! — Следи за руками, консерва. Коннор послушно вытаращился, заморозив зачем-то всю мимику, и криво приставшая к губам улыбка выглядела откровенно маньячно. Гэвин расстегнул одну пуговицу, вторую, третью. Коннор перестал даже моргать, диод несколько раз мигнул красным — писал все на видео, но промахнулся с разрешением, или просто злился? Четвертая была решающей, и Гэвин расстегивал ее с неторопливостью взбирающегося на эшафот. Когда из-под руки показались восемь и семь, Коннор даже не шелохнулся, зато мелко завибрировал Ричард — Гэвин спиной все прочувствовал. Дальше пошло как-то легче. Гэвин закончил с пуговицами, вытянул полы рубашки из джинсов и даже демонстративно развел в стороны, хотя больше всего хотелось запахнуться обратно и сбежать, например, в другую страну. Он слышал, что Канада чудо как хороша в это время года. — Штаны снимать или чо? — буркнул Гэвин, когда пауза совсем уж затянулась, но Коннор продолжил молча пялиться на его живот. Даже диодом не мигнул, козлина! Зато отреагировал Ричард, шепнул прямо в ухо: — Расстегните. От хрипловатого шепота пробрало до костей и бросило в жар. Гэвин сам не понял, с какого перепугу потянулся к джинсам, а когда опомнился — расстегнув ремень и взявшись за пуговицу — останавливаться и сдавать назад было уже поздно. На звук расстегиваемой молнии неожиданно очнулся Коннор и, шагнув ближе, без предупреждения зацепил резинку боксеров и потянул вниз, насколько позволяла ширинка. Подвис снова, потом распрямил пальцы и погладил Гэвина по лобку. По двум последним цифрам, понял он, когда Коннор наконец-то вытащил руку у него из трусов и вся способность трезво мыслить перестала уходить на то, чтобы не податься ей навстречу, как бы жалко это не выглядело. Хотя, если честно, куда еще хуже Гэвин не знал. Коннор приложил другую руку ему чуть пониже солнышка, где, если он правильно помнил, заканчивался один номер и начинался другой, прижал, погладил до самого низа, пристально следя за собственными пальцами, словно метка под ними могла исчезнуть или смазаться. И вдруг резко вскинул голову, сияющими глазами глянув сначала на Гэвина, а после — ему за спину, и резко, по-андроидски жарко выдохнул. — Наш. Гэвин так и не понял, кто из них это сказал.