Пятьдесят Шесть

10 мая, 2013 год. Посетители лондонской кафешки, словно по команде, одновременно поднимают головы, услышав громко лязгнувший замок входной двери, за которым, однако, не последовало ни шагов, ни голосов людей. Казалось что в заведение решило явиться какое-то традиционное для британских страшилок привидение. По сути, все было почти так. На входе ненадолго замер мужчина лет 50ти с лишним, однако, никто даже в мыслях не мог назвать его пожилым. Что-то необъяснимое было в его образе - какая-та нетленная искра юности, гордость, осанка, вечный протест против всего, против чего только можно протестовать. А против того, против чего протестовать нельзя, он протестовал бы в два раза усерднее - это все было видно по его глазам. Он окинул брезгливым взглядом публику забегаловки, ненадолго остановил раздраженный взгляд на компании парней, прическами которых были "поддельные"* ирокезы. Но спустя долю секунды его глаза уже были направлены в сторону столика, находящегося в самом дальнем углу помещения, куда он и направился. Посетителям же в этот момент открылся обзор на его спину, где на белой застиранной кофте крупными буквами было написано "Anarchy in UK". По мере того, как таинственный мужчина приближался к намеченной цели, неудержимые искры в его глазах все больше блекли. Нет, они не угасали - просто теряли цвет. Яркое, невероятное голубое пламя, которое разгорелось до огромнейшего пожара, когда он представил все кафе своим залом, своими слушателями, которое очаровывало и восхищало... Оно усмирялось под гнетом мыслей и чувств, водопадом свалившихся на него. Вот он подходит к столику и опускается на обшарпанную скамейку с оббивкой из псевдо-кожи. Какое-то время он неподвижно смотрит в окно, становясь частью интерьера, такой себе декорацией. А потом что-то в нем не выдерживает - будто рвется натянутая струна - и он резко опускает голову на лежащие на столешнице руки. Эти мысли слишком долго угнетали его. Кто он, что он тут делает и что с ним - никто не знал этого. Кроме одного человека. Джона "Роттена" Лайдона. Кроме него самого. 10 мая, 2013 год. Пятьдесят шесть. Сегодня бы ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Это больше чем в два раза превышает прожитое им время. Сид Вишес. Легенда, некро-идол и просто его друг. Он умер на своем гребанном 21ом году жизни. А Саймон Джон Ричи умер в нем еще раньше. Даже задолго до появления этой дрянной девчонки. Культовая история падших Ромео и Джульетты сотрясла сознания британцев и всего мира наравне с Джоном Ленноном и Йоко Оно. Хотя, конечно, если отбросить самолюбие британского панка, им до них было далеко. Когда чета Леннонов, помимо наркотического забытия, несла в мир хоть какую-то идею, черноволосый панк и его белобрысая подружка просто сжигали себя. Но своих фанатов они тоже нашли, это да. О скольких любительских очерках слышал он - и о паре вместе, и о их переживаниях по-отдельности... Они сняли фильм, написали книги и песни, сотнями накалякали статейки и картинки, но никто так и не смог засунуть свой любопытный нос в эту историю слишком глубоко. Никто подлинно не добрался до боли Джона Роттена. Его боли. Никто и никогда не узнает что на самом деле происходило и происходит внутри него. Никто не будет знать как он болезненно переживал ссоры с Сидом из-за этой нахалки, похитившей его у всего мира. Никто и никогда не узнает всего объема его ненависти к ней. И никто уж точно не узнает того, что со временем она все утихает. Но даже сотни жизней не хватило бы ему чтобы исчерпать ее до конца. Маленький Сидни. Он всегда останется в памяти Роттена капризным ребенком. Да, ребенком двух метров ростом. Все равно ребенком. Кажется, Сидни, ты говорил, что пока ты остаешься ребенком ты врубаешься во все и можешь действительно чувствовать жизнь? Да, ты был прав. Ты был прав и упрям. Ты никогда не стал бы делать того, чего не хотел. А ей это удалось. Она смогла подчинить тебя своей воле. Черт, в этот момент даже веришь в мистику - ну а чем иначе она так привязала тебя к себе? Да, может, она была бы не такой плохой, не появись бы она в его жизни, в жизни Джона, в таком виде - малышка, разрушающая себя и его лучшего друга. А ведь их можно было спасти, их обоих - но они этого не хотели. Яркие звездочки, маленькие капризные дети... Она хотела запомниться надолго, а он просто хотел ее. Нет, не в каком-то там пошлом смысле. Просто эта девчонка была ему нужна. Но чем, чем она так его зацепила? Нет, ему этого никогда не понять... Он до сих пор остался все тем же. Даже тридцать с лишним лет не сильно сказались на его взглядах на мир. Только одна потеря угнетала его, ведь он чувствовал себя виноватым в том, что не смог наплевать на все,где-то переступить гордость, а где-то - просто придушить капризы Сида... Но поздно. Мало кто поверит что этот мужчина умеет плакать. Да, конечно, все помнят ту запись "Грязи и ярости", в которой это засняли на пленку, но... Черт, это же совсем другое. Джон поднял голову, оперся на руки и зарылся пальцами в волосах, пытаясь скрыть лицо за ладонями. Пламя было не только в его глазах. Языки огня танцевали и в его прическе, вечно растрепанной, почти как тогда, в молодости, которая, как он хотел верить, еще не закончилась. Однако, это пожар тоже был уже давно почти потушен. Печаль и одиночество, которые каждый человек ловко умеет создавать сам себе - вот главные борцы с огнем его сознания. И нет ведь уже такого Прометея, который бы спас их, подарив новое пламя. Он был. И именно то, что он ушел стало конечной точкой горения... Ушел, даже не оставив за собой могилы. Да, это было в его стиле. Теперь каждый раз, когда Джону хотелось повидаться с ним не на пленке записи или фотографиях, он вынужден был отправляться на это чертово еврейское кладбище, где прах Сида был развеян над могилой Нэнси. Эти козлы не дали разрешения похоронить их вместе из-за того, что он был другой религии... И теперь он вынужден ходить, надеясь, что от его лучшего друга хоть что-то осталось, а не было разнесено подошвами многочисленной обуви. Хотя, кто знает - может, того кладбища уже и нет вовсе. Уже лет 20 как Джон не был там - слишком тяжело было. Последнее, на что он был способен - с трудом вспоминать адреса тех мест, где они проводили время, пока Вишес был живым и ходить туда каждый раз, когда становилось сложно. Как сейчас. В его 56ой день рождения. Роттен печально ухмыльнулся. Ну что ж, Сидни, не так долго осталось. Жизнь такая быстрая шутка... Уже скоро мы встретимся там, где ты сейчас. Но я, в отличии от тебя, не буду торопить события. Пусть все произойдет своим чередом. А там - видно будет. Жди, братишка. Скоро мы вновь будем вместе, забыв про все ссоры. ...каждый раз Джон убеждал себя подобными фразами что все будет хорошо, а боль никуда не пропадала. С каждым годом было сложнее, время не лечило, но он верил и держался. Когда-то все наладиться. А призрак Вишеса смеялся рядом в отражении окна. Все такой же неунывающий парнишка без забот. Жаль, что это только его видение. Было бы интересно посмотреть на него в этот день, в этом возрасте. И на Нэнси. А еще интереснее бы было взглянуть на него, если бы в его жизни появилась девушка, совершенно противоположная его избраннице. Когда-то он подумает об этом. Но не сегодня. Роттен резко встал, и в последний раз бросил взгляд на стекло, в котором ему примерещился Сид. Солнце играло с миром, как Вишес играл со своей жизнью. Ну что ж, вот такой вышел его 56ой день рождения. Печальный, как и каждый год без него. Но Джону не оставалось ничего, кроме как верить - в конце концов все будет хорошо. "И да, Сидни... Забронируй мне местечко по-ближе к себе" - шутливо подумал мужчина в след ускользающему "оконному" силуэту панка. Все еще будет хорошо. Когда-то. Обязательно. А пока Джон Роттен, оставшись не узнанным, просто вышел из кафешки и побрел куда-то дальше, по известному только ему маршруту. А следом за ним солнечными бликами скользила призрачная улыбка отчаянного друга. "Конечно, Джон. Все будет хорошо. Уж я-то знаю" - шептала молодая листва, уподобляясь приглушенному голосу Самйона Джона Ричи. И в это короткое послание невозможно было не поверить. * "поддельный" ирокез в моем понимании это прическа, в которой короткие волосы зачесываются и залачиваются к центру.