Infirm Violet

Ребёнок очнулся в странном месте, совершенно один в чужом для него мире. Здесь не возможно было отследить течение времени, его будто не существовало, оно было излишне, неподходяще этому месту. Ничто не тревожило пустой уголок, мир словно застыл. Ребёнок достаточно смутно помнил тот момент, когда начал жить. Крупицы, составляющие его жизнь, воспоминания были не многочисленны и похожи, но с течением времени и они исчезали, сменяясь повторяющимися картинами, которые также накладывались друг на друга, сливались и забывались. События, если их можно так назвать, были незначимы. Сознанию не за что было зацепиться и оно стало столь же пусто как и это место. Леность и беззаботность полностью владели ребёнком. Длительное время он лежал уставившись в чистое белое небо и больше ничего не было ему важно. Возможно из-за того, что небо являлось единственным увиденным им когда-либо, ребёнок посчитал его совершенным, а вместе с этим полюбил все с ним связанное. Белые и серые оттенки стали самыми приятными ему, не увидевшему ещё ни одного яркого цвета. Он искренне любил то что его окружает не желая большего. Глупое создание было не в состоянии понять, что мир составляет не только небо. Некому было объяснить, что смысл жизни не в этом, и навязать другие приоритеты. Он просто жил, любуясь своим небом, сроднившись, как казалось, с ним душой. Похоже эти безмятежные моменты, священные для одного ребёнка, были чём-то плохим и неправильным. В противном случае их не стали бы прерывать. Все началось с маленького темного пятна, медленно погружавшего окружающее пространство в темноту. Ребёнок не понимал, что случилось и был в неком замешательстве, в то же время, чувствуя предвкушение, желал увидеть нечто новое, узнать что происходит с его небом. Постепенно пятно разрасталось, пожирая, перекрывая те чудесные оттенки белого, когда-то чистого неба. И предвкушение сменилось страхом. Когда небо исчезло, глупое, одинокое создание впервые чувствовало столь сильный страх. Ребёнок не знал о том, что небо всего-навсего спряталось за той темной пеленой называемой облаками, что оно все ещё здесь. Он считал, что потерял его навсегда и с отчаянием вглядывался в темноту, в надежде отыскать малейшее белое пятнышко. Было жёсткого скрывать от неразумного дитя объект восхищения, единственное, что он считал своим, к чему привязался. Все это время он был в состоянии только видеть то прекрасное небо, но не дотронуться. Теперь пропала даже эта возможность. Ожидаемо за тучами пришёл и дождь, принёсший в мир новые ощущения, приятный запах сырости, раскаты грома и тихое перестукивание капель. Прибивая пыль, летавшую в воздухе, и даруя земле покой, падали с неба чистые крупицы воды. Их можно было назвать прекрасными. Они такими и являлись. Прозрачные и сияющие. Но в этот раз ребёнок не мог оценить это чудо, у него уже было то, что он считал самым прекрасным, то, что он потерял, то, что навсегда сохранил в памяти. Мелкие, холодные капли сталкивались с телом, и не замедляясь, скатывались на землю, оставляя незаметные, влажные следы. Вновь новые чувства, прогоняющие дремотную негу, в которой он находился всю жизнь, чувства усиливающие страх, примешивающие к нему другие эмоции. Безмятежное существование, забылось в один миг из-за пары темных пятен и маленьких, холодных капель. Ему хотелось стать как можно меньше, чтобы эти капли не задевали его, хотелось, чтобы все стало прежним, и небо вернулось. Но никто не откликнулся на немой призыв. Все оказались безразличны к его существованию. Никто не знал о его боли. Он был практически один в этом мире, одинок в этом месте. Ребёнок боялся всего, что может произойти и был не готов свыкнуться с тем, что происходит сейчас. То, о чем он мечтал — это привычный мир, который больше никто не разрушит, не потревожит его покой. Дождь усиливался, не позволяя ребёнку привыкнуть к одному темпу и впасть в беспамятство. Происходящее раздражало и пугало. В конце концов, он любил умиротворение и не смог так быстро поменять предпочтения. Ребёнок боялся оставаться в этом месте, ведь казалось оно умирало и теряло прежние краски, становясь более зловещим. Некому было заметить, что приобретая новые черты оно оживало, становясь менее поверхностным, избавляясь от мертвенной тишины и запустения. Лишь закостенелое в своём незнании сознание робело принять изменения. Мучимый страхами ребёнок сделал определенные выводы. Его помыслами двигала не решимость, а отчаяние. Он решился на ранее для себя невозможное, он отчаялся, находясь в одиночестве, не смея ожидать помощи. В какой-то момент он перестал бездействовать, и возможно пожалел об этом. С большим трудом ему удалось вырваться из скорлупы слабовольного умиротворения и движение привнесло в его мир чувство боли. Обозначая начало жизни, первый вдох сделанный несуразным созданием, отозвался резью в грудной клетке. Способные замечать все, до сего момента ни разу не закрывшиеся глаза заволокло слезами, которые мгновенно смешались с дождевой водой. Жизнь оказалась мучительна и несовершенна. Первоначальное рвение мигом испарилось. Боль поселилась в теле отзываясь при каждом вздохе, каждом шевелении конечностями. Постепенно ребёнок смог перевернуться на живот, вперив взгляд в землю. Он не воспринял боль, которую принесла эта попытка что-либо изменить, как нечто противоестественное, однако менее скверно от этого не становилось. Так любимый ребёнком покой стал более недосягаем. Движение пробудило жизнь со всеми её чувствами отличными от прежнего бестревожного состояния, в котором слишком долго находилось неразумное дитя. Ломота во всем теле, то, что глупое создание по незнанию восприняло как должное, не остановила его. Прилагая усилия ребёнок смог подняться с земли, но на этом успех закончился. Он мгновенно упал, попытавшись сделать первый шаг. На это было страшно смотреть ребёнок выглядел словно брошенная, изломанная, кукла готовая вот-вот рассыпаться. Тельце сотрясала дрожь, из глаз не переставая текли слёзы. Но он не намеревался останавливаться. Боль затмивала разум и глупое создание делало единственное, что считало верным, поднималось вновь. Подобное самоистязание не возымело успех. Потратив множество сил ребёнку удалось сделать только пару шажков, неуклюжих, неизбежно заканчивающихся падением и он нисколько не отдалился от места бывшего его могилой. Он был слишком слаб. В очередной раз упав ребёнок не стал подниматься. Он знал что все люди передвигаются на двух ногах, но у него это не получалось. Тогда он попытался ползти словно младенец. Но больше походил на раздавленного жука, тщетно дрыгающего оставшимися лапками, стремящегося уползти дальше чем способно его искалеченное тело. А дождь будто продлевая страдания лишь усиливался.