U & I

До каникул остается две недели. Две недели, а потом Ин сможет брать Корна за руку, вести в какой-нибудь маленький сквер и лежать с ним на траве дни напролет. Они могут даже не разговаривать, ну, первые пару недель. Хорошо, дней. Несколько часов тишины у них точно будет. Да. После того, как Ин расскажет Корну все свои планы на лето по третьему кругу, потому что он явно что-то упустил на втором, но не помнит что. Две недели. Сущий пустяк. Ин бросает на Корна хитрый взгляд из-под густых ресниц и, невинно улыбнувшись, берет его под локоть. Корн, вздрогнув, пытается незаметно высвободить руку из чужой хватки, но Ин цепко держится за свое. — Смотри! — преувеличенно громко восклицает он, указывая на какую-то витрину. — Вот такое хочу! — Ин, что ты… — Корн оглядывается по сторонам, но Ин, игнорируя всех и вся, упорно дергает его за руку. — Ну вон, ну смотри, вот это хочу, — ноет он, как маленький капризный ребенок, хотя почему как. Дождавшись, пока Корн все-таки наклонится к нему поближе, не прекращая прочесывать взглядом улицу, пытаясь понять, обращает ли кто внимание на двух подростков на оживленной площади в воскресный полдень, Ин привстает на цыпочки и целует его чуть ниже виска. Всей выдержки Корна хватает только на то, чтобы не отшатнуться. Он замирает, кажется, даже не дыша, и на самое мимолетное мгновение Ин думает, что переборщил: давил долго и упорно, подтачивая чужое терпение, пока последний прутик наконец-то, не выдержав, не сломался. Ин жмурится, так и замирая на цыпочках, чувствуя, как в уголках глаз уже собираются слезы. — Что ж, — говорит Корн ему прямо на ухо, опаляя дыханием, и ведь никогда не разберешь, зол он или нет, у него всегда один и тот же глубокий, как пучина залива, голос, и у Ина мурашки по всему телу, хотя на улице знойная жара. — Будет тебе это. Ин непонимающе хлопает глазами, пытаясь понять о чем он. Затем они в унисон скользят взглядом по все еще протянутой руке Ина, по клетчатому рукаву и до локтя с маленькой заплаткой, и дальше до манжета, в котором утопает запястье, и до ладони с выставленным указательным пальцем. Кончик ногтя Ина указывает на лупоглазого кролика. Абсолютно несуразного, непонятно что делающего на витрине кролика. Ин чуть не вскрикивает от неожиданности, когда губы Корна обжигают ему висок поцелуем. Они гуляют, смеются. Только один раз Корн оглядывается на ходу со встревоженным выражением лица, но Ин отвлекает, болтая без умолку, прижимая к себе кролика, зная, что никогда его не отпустит, засыпая с ним по ночам, и Корн будет закатывать глаза, ворчать, может, даже ревновать, а потом Ин заговорит о детях, и Корн обязательно расщедрится на вымученный стон измученного будущего мужа и… Ин счастлив. Настолько, что ему кружит голову, словно он перепил рисового пива. Настолько, что, когда едва начинает темнеть, еще до того, как зажгут уличные фонари, Ин затаскивает Корна в первую попавшуюся подворотню и прижимает всем телом к стене. Они по сути открыты всякому любопытному взгляду. Негде скрыться, не за чем спрятаться. Он должен был понимать. Наступить на горло соблазну. Засунуть свои желания куда подальше, уберечь Корна, в первую очередь его, на себя плевать, главное Корн, потому что если его отец… Ин целует Корна, закидывая руки ему на шею и притягивая ближе к себе. В отличие от него, он не закрывает глаз во время поцелуя, впитывая в себя каждый момент и реакцию — как разглаживаются на лбу Корна морщинки, как он жмурится, словно пытаясь растянуть мгновение и отказываясь открыть глаза и видеть окружающий мир, как слабый свет с улицы падает на его лицо, делая черты еще более четкими, выразительными, словно высеченными из камня. Застывшую у поворота фигуру Ин замечает краем глаза. Если бы он наклонил голову в другую сторону или этот человек стал левее, Ин бы и вовсе его не увидел. Паника ошпаривает, словно кипяток, выплеснутый из чугунного котелка. Ин резко разрывает поцелуй и оборачивается, успев заметить только, как молодой парень в застегнутой по самое горло белой рубашке исчезает за углом. — Это Крит, — говорит Корн, указывая на своего брата в застегнутой по самое горло белой рубашке. Они от него достаточно далеко, за несколькими толстыми колоннами, но Корн все равно беспокоится, сев настолько поодаль, насколько хватает терпения Ина. — Что случилось? — словно сквозь плотную пелену, окутавшую Ина, доносится голос Корна. Его взгляд сосредоточен на лице в ладонях, а глаза все еще подернуты поволокой желания. «Скорее всего, не видел», — мысленно выдыхает Ин, пытаясь унять отчаянно колотящееся сердце и придумать, сказать, описать… Что он наделал. — Я просто кое-что вспомнил, — отвечает он, нервно улыбаясь и пряча лицо за кроликом. Нет, слишком подозрительно, ну же, Ин, не зря тебе говорили, что ты умеешь играть, соберись, давай. — Что-то очень интересное? — уточняет Корн, приподнимая брови. Конечно. Ин его сюда завел, пригвоздил к стене, набросившись, а теперь уходит от поцелуя. — Я очень-очень хочу мороженого из одной лавки, но не помню, когда они закрываются. Отведешь меня туда? — Ин дует дрожащие губы, молясь всем, кто готов слушать, лишь бы Корн не продолжил расспрашивать. — Если бы я только знал, что твоя вечная любовь ко мне меркнет по сравнению с мороженым, — Корн усмехается, и по нему видно, что он совсем не обижен. Наоборот, готов хоть на край света сходить, чтобы принести Ину все, чего тот пожелает. От этого на душе становится еще тяжелее. До магазинчика они добираются практически в тишине. Ин напряженно думает, нервно кусая губы. Стоит ли сказать Корну? Может, нужно было броситься вдогонку? Крит уже кому-то рассказал? А если он потребует что-то за свое молчание? Корн всегда отзывался о своих братьях с любовью и теплотой, но это же Корн — самый добрый человек на свете, волею судьбы родившийся в семье, связанной с мафией. К тому моменту, как они оказываются перед приветливо распахнутыми дверями, Ин может с уверенностью сказать только одно — скорее всего, это их последний день вместе. Так или иначе Корн узнает, что его брат их видел, и прекратит общение с Ином. То ли ради безопасности самого Ина, то ли осознав, что он не готов потерять всю семью из-за их отношений. Ин этого не хочет. И, конечно же, никогда не попросит. Он обещал вернуться домой до темноты, но к черту все, когда счет времени, отведенного ему с Корном, идет на часы. Они гуляют по залитым теплым светом фонарей улицам, набредают на пустнынную в этот час площадь, усаживаясь рядышком, и Ин кладет голову на колени Корну, пока тот гладит его по волосам, пересказывая наизусть отрывок из какой-то книги. Прикосновения, слова, взгляды — для Ина все окрашивается в темно-синий цвет грусти. Ему больно, уже одиноко, он проклинает себя и весь мир, а потом снова себя, и так по кругу, пока Корн остается в сладком неведении. «Еще минуту», — уговаривает себя Ин, ежась от вечерней, переходящей в ночную, прохлады, — «пожалуйста, еще минуту с ним». То, что Корн считает поцелуем «до завтра», для Ина становится последним, горьким и прекрасным, и он не отпускает его, пока хватает сил. — Точно все хорошо? — переспрашивает Корн, обхватывая маленькое личико своими большими горячими ладонями, и Ин в шаге от того, чтобы, упав на колени, просить о прощении. На секунду ему становится страшно при мысли о том, что Корн вернется домой, не осознавая, что его там ждет. Но какой-то маленькой и эгоистичной частичкой себя он еще надеется, что все обойдется. — Точно-точно, — Ин растягивает губы в улыбке от уха до уха, уповая, что полутьма и усталость сгладят натянутость. Так и случается. Корн целует его напоследок в уголок губ и, развернувшись, уходит, а Ин еще долго смотрит ему вслед, глотая соленые слезы.

***

Ин никогда не любил понедельники. Предвестники долгой недели, бесконечных занятий, сплошного недостатка времени и тревог, что завтра он точно проспит, потому что старенький будильник за ночь наконец-то отдаст концы. Этот понедельник Ин ненавидит. Отец все утро на него ворчит, у матери глаза на мокром месте, а когда внезапно разносится трель телефона, Ин, подскочив от неожиданности, взмахивает рукой и переворачивает тарелку. И выдыхает, только когда становится понятно, что звонили не родители Корна. Он нервничает на подходе к университету, едва высиживает до конца первое занятие, а затем мечется по территории, не зная что и думать, а если, а вдруг Корн, он бы, они бы… В какой-то момент Ин погружается в мысли так глубоко, что перестает замечать все происходящее вокруг. Настолько, что вскрикивает, когда чужие ладони ложатся ему на плечи. Ин стремительно оборачивается, хлесткая фраза уже готова сорваться с языка, но перед ним стоит Корн. Взгляд Ина мечется по его лицу, выискивая что угодно — синяки, порезы, царапины, но тот выглядит целым и здоровым, хоть и слегка опешившим. — Что-то точно случилось, — говорит Корн, пристально изучая покрасневшего Ина. Тот отмахивается и, отчаянно пытаясь не слишком поддаваться надеждам, выпытывает, как прошел вечер, как семья, братья. Приняв тот факт, что Ин вряд ли ответит, Корн коротко пересказывает возвращение домой, быстрый ужин, прочитанную главу книги, название которой Ин все никак не запомнит, сон, подъем, занятия, попытки найти его в заполненных студентами коридорах. Ин внимательно слушает Корна, изучает его выражение лица, пытается понять не обманывает ли он, скрывая ссору, не желая волновать Ина. Но Корн не лжет. Крит действительно так ничего и не рассказал, по каким-то непонятным причинам решив сохранить их секрет. Ну или может все, что Корн говорил о братьях, правда, и они действительно любят и беспокоятся о нем. На мгновение Ин позволяет себе полностью расслабиться и выдохнуть. Мелькает и тут же растворяется мысль, что все хорошо, они в безопасности. Но уже в следующую секунду Ин снова настораживается, пускай и внутренне. С этого дня он обещает себе быть осторожней. Безумные поцелуи и безбашенные поступки могут подождать, пока они не станут жить вместе. А до тех пор Ин будет подавлять сердечные порывы. Но один стремительный поцелуй (напоследок) за широкой колонной он все-таки позволяет себе урвать.

***

Дни отчего-то начинают бежать словно угорелые, и не успевает Ин оглянуться, как учебный год заканчивается и они лежат на безлюдном пляже, слушая плеск волн. Он опирается спиной на грудь Корна, глядя на его крупные ладони, длинные пальцы с выступающими костяшками, скрещенными у него на животе. Как можно смотреть на них и не думать о… Ин смеется в кулак, чувствуя проступающий на щеках пятнами румянец. Он и рад бы не только представить, но и ощутить руки Корна на себе, но предыдущий раз на пляже навсегда привил ему отвращение к любым попыткам в ласки в окружении песка. Да еще и влажного. В итоге большую часть времени Ину приходится почти издалека любоваться Корном в насквозь мокрой одежде и со стекающей по коже водой. Но это зрелище доступно только ему, так что он не сильно расстраивается. — Корн, — произносит он словно невзначай, — а ты познакомишь меня с братьями? Ин часто об этом думает. Вертит мысль так и этак, пытаясь понять, стоит ли вообще спрашивать. Он помнит, что Крит их видел, и свой испуг и панику, но время сгладило остроту воспоминаний, да и у Ина никогда не получалось долго бояться. Поэтому то, что поначалу его ужасало, постепенно начинает становиться тем, чего он отчаянно жаждет. Иногда (слишком часто, чтобы быть редкостью) Ин грезит о знакомстве Корна со своей сестрой и племянницей. И встрече с его братьями, на этот раз уже по всем правилам, в качестве парня. Ин мечтает о том, что самые важные для них люди поддержат их, и, возможно, когда-нибудь они все соберутся за одним столом. Но Ин редко получает что хочет, а за Корна ему приходится едва ли не воевать, зубами выгрызая себе право на счастье у людей, которым до этого не должно быть никакого дела. — Не думаю, — Ин не видит выражения лица Корна, но по голосу понятно, что он хмур. — Почему? — он пока не дуется, но в груди пробивается росток какой-то иррациональной обиды. — Так будет лучше. Чем меньше они о нас знают, тем сложнее отцу будет до меня добраться. Мы останемся в Бангкоке, поэтому я не хочу давать ему лишних шансов. И подвергать их риску. Звучит разумно. Ин понимает настороженность Корна, осознает опасность, на которую хочет пойти (а ведь он ни за что в жизни не причинил бы намерено вред своей семье). Но Ин и Корн из его мечты такие счастливые и любимые не только друг другом, но и близкими людьми, что он не может найти в себе сил отказаться от нее. — Но что, если… — начинает Ин, надеясь (эгоистично и абсолютно бессердечно) переубедить его, ведь он настолько привык получать желаемое, что ему трудно остановиться. — Ин, пожалуйста, — в голосе Корна проскальзывает нечто такое, отчего Ин сразу же замолкает, нервно кусая губы. Еще никогда он его не умолял. Поэтому он наступает на горло своему хочу, давит все протесты и замолкает, больше не возвращаясь к этой теме. Но он не перестает мечтать и совсем немного надеяться, что все произойдет само по себе.

***

Ин никогда не понимал смысла поговорки «бойтесь своих желаний». Мама пыталась ему объяснить, что иногда люди могут сильно-сильно хотеть чего-то неправильного или ненужного, а потом, получив желаемое, пожалеть об этом. Но взять те же самые отношения с Корном. Ин хотел с ним встречаться всеми фибрами души и всячески добивался своей цели. И вот они вместе. И ничего плохого не случилось. Но стоя перед Корном, слушая его рассказ о том, как Крит решил собрать что-то вроде семейного совета, чтобы объявить кое-что важное… Ин в полной мере осознает всю горечь, кроющуюся за этими тремя словами — бойтесь своих желаний. Они имеют свойство исполняться. Ин не знает кого и как его друг расспросил о том, где найти Крита. Он не может думать еще и об этом, все мысли заняты предстоящей встречей. Что он скажет? Дадут ли ему шанс произнести хоть слово? Не сделает ли он только хуже, не разозлит ли его? Он останавливается перед входом в кафе, где брат Корна сидит со своими друзьями, переводит дыхание и тянет дверь на себя. И сразу замечает Крита — тот, смеясь, встает из-за стола и направляется к стойке у кассы. Ин, понимая, что больше шанса застать его наедине может и не подвернуться, опрометью бросается к парню, чувствуя, как сердце готово вот-вот выскочить из груди. — Н’Крит, — зовет он его, кажется, слишком громко — кто-то из посетителей поворачивается в их сторону. — Да? — брат Корна оглядывается, и на его лице мелькает узнавание. Значит, это все-таки был он тогда на площади. Отвесив ему поклон, Крит обеспокоенно спрашивает: — я чем-то могу помочь? — Меня зовут Ин. Мне нужно с тобой поговорить, — он нервно заламывает пальцы, озираясь. — О Корне. — Хорошо, — Крит, подумав секунду, кивает. — Пожалуйста, подождите, я предупрежу друзей. Ин наблюдает за тем, как Крит подходит к столику, занятому их компанией, и объясняется. В нем есть что-то схожее с Корном — то ли в жестах, то ли в мимике, то ли в солнечной, ослепляющей улыбке. От этого на душе Ина становится одновременно теплее и горше. Он будет счастлив, если Крит окажется таким же понимающим, как его брат. И разбит, если получится наоборот. Они вместе выходят из кафе и не сговариваясь идут к маленькому скверу неподалеку. И только присев на лавочку, Ин выдыхает, словно все это время боялся, что Крит развернется и уйдет. Впрочем, его по-прежнему гложат сомнения, и он безумно страшится сделать что-то не так либо же не приложить достаточно усилий. Но Крит смотрит на него слегка настороженно и выжидающе, так что он хотя бы должен начать разговор. — Н’Крит, — Ин запинается, пытаясь подобрать слова, а потом решает, что легче всего будет сказать как есть: — пожалуйста, не рассказывай о нас с Корном твоему отцу. Прошу тебя, если ты любишь Корна, не отбирай его у меня. — Что? Что, нет, я не собирался, — Крит выглядит удивленным и смущенным, и на секунду Ина охватывает страх, что он перепутал, и их видел не Крит, а Кан или вообще кто-то посторонний, и он прямо сейчас сам пришел и выдал их секрет Криту, а значит… — То есть ты нас видел, но не собирался рассказать об этом вашему отцу на семейном ужине? — наверное, если бы Ин сейчас не сидел, у него бы земля ушла из-под ног. — Конечно же нет, — Крит отрицательно мотает головой и несмело улыбается: — я знаю папу и как он на такое отреагирует. Тем более, это не мой секрет, чтобы им делиться. А по поводу ужина, то просто мы с Каном хотели попытаться уговорить отца позволить нам самим выбрать куда поступать. У Ина гора с плеч валится, настолько он счастлив слышать, что их с Корном секрет в безопасности. У него нет причин не доверять Криту, по нему видно, что тот говорит с ним искренне, без всякого злого умысла. — Прости, — Ин смущенно улыбается, — я слишком распереживался. Ты же знаешь, как Корн волнуется по поводу семьи. — Да, он не хочет, чтобы мы виделись, думает, что так бережет нас от опасности или что-то в этом роде. Я даже немного рад, что ты решил, будто я собираюсь вас сдать. Иначе мы бы и не познакомились. — Он хочет, — вырывается у Ина, — очень хочет. Иногда мне кажется, что легче просто взять и подстроить «случайную» встречу, чтобы он наконец перестал терзаться. — А что, если, — во взгляде Крита загорается очень опасный и знакомый Ину огонек. Такой же полыхает в его глазах, когда он думает о какой-то шалости, — мы так и сделаем? — Корн нас никогда не простит, — неуверенно тянет Ин, впрочем, чисто для порядка. В глубине души он кричит «Да!», машет флажками и спешно придумывает план. Около получаса спустя они расходятся, и Ин пребывает в полной уверенности, что на их с Корном свадьбе Крит будет самым рыдающим и веселым свидетелем со стороны жениха.

***

Ин замечает их издалека. Они с Корном сидят в безлюдном парке под сенью раскидистого дерева. Корн, прикрыв глаза, слушает, как Ин вслух зачитывает ему отрывок из романа, то и дело прерываясь, чтобы наклониться и поцеловать его то в нос, то в уголок губ, то в ямочку на щеке. Корн спокоен и умиротворен, и Ину даже кажется, что сегодня обойдется без жертв. Они подходят почти бесшумно, а легкий шорох травы заглушает голос Ина. Он приветливо улыбается Криту, затем Кану и захлопывает книгу. Корн хмурится, явно ожидая кого-то подвоха, но пока не открывает глаз. — Милый, — шепчет ему на ухо Ин, сцепляя руки на груди Корна, — посмотри на меня. Тот послушно приподнимает веки и несколько секунд глядит на Ина. А затем, видимо, что-то заподозрив, приподнимается и замечает своих братьев, стоящих в паре шагов от них. Корн дергается всем телом, словно пытаясь вскочить, но Ин крепче сцепляет руки, удерживая его на месте. — Пи’Корн, — Крит приближается к ним и садится на колени рядом с братом. В шаге от него в такую же позу усаживается Кан. — Пожалуйста, не переживай. Мы здесь, потому что очень давно хотели познакомиться с Ином. И сказать, что… — Что тебе нечего бояться, — подхватывает Кан. — Даже если папа попытается что-то из нас выбить, мы ни слова не скажем. — И вообще, мы обижены, — вмешивается Крит, — столько времени скрывать от нас своего парня. Сколько упущенных шуток! Ин чувствует, как Корн постепенно расслабляется, и не может сдержать счастливой улыбки. Крит и Кан делают все возможное, чтобы показать брату, что они не боятся и им не противно. Смеются, подтрунивают над Корном, ведут себя так, будто не увидели его лежащим в объятиях другого парня. Словно это абсолютно нормально. У Ина сердце готово выпрыгнуть из груди от счастья, когда Корн шутливо ругает Кана и, потянувшись, ерошит ему волосы. В каждом его жесте сквозит любовь и облегчение. Он рад, действительно рад, что все так обернулось, и Крит с Каном наконец-то знают его секрет, и хотя бы перед ними ему теперь не нужно будет быть таким закрытым. Они возвращаются в город — Крит и Кан, о чем-то громко споря, идут впереди, Корн с Ином плетутся сзади. Это прекрасный день, чудесный вечер, Ин не хочет, чтобы он заканчивался. — Знаешь, — задумчиво начинает Корн, бросая на Ина взгляд, от которого у того все внутри сладко поджимается, — тебя бы за такой фокус наказать. — Как хочешь, — улыбается Ин, ничуть не испугавшись. — И еще, — Корн на секунду смолкает, взвешивая слова, — я хочу познакомиться с твоей сестрой. И, если она разрешит, племянницей. Ину очень, очень, очень сложно удержать себя в руках и не поцеловать Корна прямо здесь и сейчас посреди улицы. Только памятуя свою панику после прошлого раза и сжав кулаки до розоватых отпечатков ногтей на ладонях, он умудряется не выкинуть чего-то эдакого. Зато он безостановочно улыбается до глубокой ночи, пока не засыпает, прижимая к себе того самого кролика. Все-таки Ин всегда получает желаемое.