Сопли Поля Верлена

Я сожаленья полн о днях, когда бурлили Которая неслась на колеснице белой, Сверкая красотой средь блеска городов Мы должны сделать это сегодня. Я сойду на платформу за газетой, а потом умчу на другом поезде с ним. С одной стороны, всё более чем просто, но… разве всё это имеет смысл, когда между мной и Матильдой только стал трескаться лёд? Моему мальчишке, кажется, забавно— он хочет увидеть, как изменится в лице эта простушка. Такой он её считает, как и всех нас. Но на самом деле она изменилась—о, да, — очень изменилась. Матильда повзрослела; с того утра, как мы были близки в последний раз, я больше не замечал в лице её детских черт. Словно тогда она забыла о морали, обрела ясный ум. Такая Матильда нравится мне гораздо больше— вот она сейчас, сидит напротив, смотрит на меня из-под ресниц, как чёрный пион. Но на руках у неё ребёнок… А взвесив факты, что я получу в обоих случаях? Я действительно выйду на станцию за газетой, и, если не вернусь, увижу Артюра. Он будет стоять на платформе, как обычно, с трубочкой, в клубах паровозного дыма, в своих лохмотьях, и вновь посмотрит на меня своим губительным взглядом, ради которого я пойду на край света. За ним я иду, не взирая на все выходки, на всю боль, которую он мне причинил и причинит ещё. Это то, что я ищу и не нахожу в Матильде— любовь в глазах, искренняя нежность, словно глаза это резервуар для его стихов. Я украдкой посмотрел на свою ладонь— вот подарок Артюра. Теперь я напоминаю распятие. Я помню тот момент, когда он гладил мою длань, не спуская с меня взгляда. «Ты доверяешь мне?» Я забылся, и ничего не было тогда, кроме его глаз. И не было, когда он вонзил нож. Я почти плакал, но позабыл, как плакать. Потом он покрывал мою ладонь поцелуями вдоль потоков крови. А теперь я смотрю на свою супругу— что, если, купив газету, я сяду обратно в свой вагон? Я буду примерным семьянином, уважаемым человеком, отцом, возможно, не одного ребёнка. Матильда погрязнет в болоте супружеской верности, заодно утянув меня с собой. Меня посадят на цепь, обескровят, и мимолётная вспышка страсти, которая была тем утром с Матильдой, будет мне утешением. Но самое главное— я до конца дней буду лелеять свою ладонь, как самое лучшее, что было в жизни. Поезд остановился. Та самая станция. Я всё решил. —Дорогая, я схожу за газетой. —Хорошо… но поторопись. Я надел цилиндр, и стремительно двинулся к выходу. Во мне ещё дряхло бился моралист, особенно когда я протискивался к двери— словно толпы тел хотели заставить меня вернуться. Но я раздавил моралиста, как только увидел Артюра. Он стоял в своих лохмотьях, курил трубку в клубах паровозного дыма и улыбался.