Зачем любовь коснулась нас, Зачем я плачу в первый раз, Зачем хочу тебя сейчас, не знаю.
На перемене перед английским к Серёже подошёл Петя и, неловко засунув руки в карманы, спросил: — Тебе Миша ничего не говорил о том, что сегодня пропадёт? — Нет, а что случилось? — Да его на литре не было, а её он обычно не прогуливает. Я понимаю, что это пустяки, наверное, и вряд ли что-то серьёзное случилось, просто я, ну, это... — забормотал Петя, уставившись в пол. — Я поищу его, хорошо? — пообещал Серёжа, положив руку Каховскому на плечо. Он и Миша не были друзьями — Серёжа не был уверен, что у нелюдимого и замкнутого Пети вообще были друзья — их общение было, скорее, взаимоподдержкой двух одноклассников. Но Серёжа видел, что Петя переживал, и его волнение отчасти передалось и Муравьёву. Английский никуда не денется, есть проблемы и поважнее. Серёжа даже представить не мог, что случилось, но из школы Мишу бы не выпустили — охранник был сущим цербером и до конца уроков позволял уйти только по причине скорой смерти. Значит, искать нужно было в пределах здания. В столовой обнаружились только работницы в шапочках, накрывающие столы к большой перемене, и трудовик, выливающий в гранёный стакан с компотом что-то из фляжки — Серёжа отступил назад быстрее, чем тот его заметил. В раздевалке, прячась среди ветровок, в карты играла компания семиклашек, которая подскочила при Серёжином появлении, но он кивнул, мол, играйте, я вас не сдам, и отправился дальше. В библиотеке была только Надежда Васильевна, приветливо улыбнувшаяся Серёже, который иногда оставался здесь позаниматься после уроков. В закутке возле лестницы на крышу не было никого. Осталось только обойти уборные. На втором этаже в туалете, где стены были выкрашены противным кислотно-голубым цветом, а двери кабинок были исписаны философскими цитатами, разрисованы половыми органами и наскоро покрашены снова, Серёжа остановился. Из единственной закрывающейся на защёлку кабинки доносились приглушённые всхлипы. Там вполне мог прятаться расстроенный младшеклассник, но Серёжа чувствовал, что его поиски завершились. — Миш? — мягко произнёс он, подходя ближе. Всхлипы затихли. — Миш, там ты? — Молчание. Спустя несколько секунд раздалось отдающим в нос голосом «Да». — Можно, я зайду? Молчание длиной в минуту. Затем защёлка отодвинулась, и Серёжа приоткрыл дверь. Миша с опухшими глазами и носовым платком в руке сидел на крышке унитаза, и хоть слёзы уже не текли, его опущенные плечи непроизвольно подрагивали. Рюкзак валялся на полу рядом. Серёжа закрыл за собой кабинку и прислонился к двери — было очень тесно. — Расскажешь, что случилось? — спросил он, пытаясь поймать Мишин взгляд. Тот передёрнул плечами и всхлипнул. — Меня пидором назвали, Серёж, — подняв голову и глядя прямо в глаза, отчётливо произнёс он. — Кто? — только и нашёлся что спросить Серёжа. — Да неважно, — всхлип. — И то, что разнести он может, тоже не так важно — всё равно после девятого свалить хочу. Только мы и правда пидоры, Серёж, — Мишины глаза снова намокли, и он с силой сомкнул их. Серёжа сполз по дверце вниз, чтобы его лицо оказалось на уровне Мишиного. — Даже если так, — осторожно начал он, — делает ли это нас так хуже остальных? — прозвучало банально, но вдруг это сможет выдернуть Мишу из истерики. Серёжа слышал где-то, что искренне человек плачет одиннадцать минут — а дальше всё наигранно и по инерции, но едва ли можно сомневаться в искренности слёз парня, который в последний раз плакал, когда умерла кошка, которая прожила с ним тринадцать лет. — Это делает нас пидорами, которым нет здесь места, — упрямо и отчаянно ответил Бестужев, сжав кулаки. — Кому мы тут нужны? Куда, блядь, пойти, если везде будут ненавидеть? — Миш, Чайковскому тоже нет места в России? — спросил он, наклонившись еще ниже и пытаясь поймать Мишин взгляд. — Да при чём тут?.. — вскинулся тот, но Серёжа не дал ему закончить. — И двум девочкам, поющим про любовь, тоже не место здесь? — настойчиво продолжил он. — А ведь их слушают, им подражают. «Я сошла с ума, я сошла с ума, мне нужна она, мне нужна она». — Кажется, слова о t.A.T.u, постоянно мелькающих на экранах, подействовали сильнее, чем слова о далёком Чайковском, и Миша широко раскрыл глаза, усмехнувшись на мгновение. Серёжа прижался лбом к его лбу, игнорируя неудобную позу. — Никто не сможет запретить нам любить — Россия слишком большая страна для таких запретов. Слишком просторно здесь, слишком привольно, слишком сердце нараспашку. Миша молчал. Думал. Ресницы подрагивали. — Ты прав, но… мне стало страшно и тошно, — рывком он вдохнул. Серёжа прижал его к себе — теперь можно было. — Я понимаю, Миш. Правда понимаю. Это непросто — и, наверное, никогда просто не будет. Но мы ведь сильные, так? — Миша, прижавшись, слабо кивнул. — И если кто-то будет против тебя, то я всегда буду рядом. Нас не догонят, ладно? — Он снова кивнул, уже уверенней, уткнувшись Серёже в плечо. — Может, мы и пидоры, Миш, раз уж так говорят, но мы тоже заслуживаем счастья. Убрав волосы, Серёжа губами прижался к Мишиному виску, не разжимая объятий. Бестужев дышал всё спокойнее.—
Серёжа подбежал, когда всё было уже в разгаре. На школьном дворике, слева от крыльца, ближе к ограде столпились люди, кольцом окружив кого-то. Серёжа бежал к ним, а на сердце становилось всё тяжелее — его охватило плохое предчувствие. Которое, конечно же, оправдалось — внутри круга с одной стороны стоял Миша, нахохлившийся и разозлённый: руки сжаты в кулаки, хоть и вниз опущены. Напротив него — другой Миша, Щепилло, из 10 Б. Серёжа немного о нём знал, но видел пару раз, как он сталкивался с Бестужевым в коридоре. — Ты просто ничего не знаешь и говоришь с позиции невежества, — громко заявил Миша. — Ну да, а ты-то знаешь, и очень близко наверняка, — Щепилло хохотнул, и из толпы раздались смешки. Муравьёв попытался пробиться в первый ряд, но за руку его схватил Коля, Серёжин одноклассник и брат директора. — Мне, наверное, стоит хотя бы завуча позвать? — нахмурившись и с ноткой неуверенности то ли спросил, то ли предположил он. — Не надо, — как можно твёрже возразил Серёжа. Мише только проблем с завучем не хватало. — Он справится, а если нет, я не дам им подраться. — Точнее, «буду драться за него», но это Романову знать не нужно. Не дожидаясь Колиной реакции, он выдернул руку из крепкой хватки и бросился в круг. Пару реплик он пропустил, и это не помогало прояснить предмет спора. — Во-первых, это противно и неестественно, а во-вторых, это слабость. Настоящий мужчина так себя не ведёт, — презрительно бросил Щепилло. — Неестественно — это пломбы у тебя в зубах и вырезанный аппендикс, а однополые связи и среди животных бывают. — Кто-то в толпе нервно хихикнул, но Миша не обернулся. — А ещё любовь слабостью быть не может, ты что, ничего про подвиги в честь любви не читал? — Бестужев хмыкнул, и со стороны ухмылка могла даже показаться естественной. — Ты чё умным пытаешься казаться? — Напоказ Щепилло повёл плечами. — Ты просто жалкий педик! Серёжа почти вздрогнул. Миша выстоял, не шелохнувшись. Взгляд не опустил. — Чайковский тоже, может, жалкий педик? Или Иван Грозный? — Муравьёв с гордостью отметил, что Миша со вчерашнего дня пополнил багаж знаний. — Ну раз так, то да, — Щепилло продолжал на чистом упрямстве. — А Александра Македонского знаешь? — кажется, Миша специально подводил к этому вопросу. — Конечно, обижаешь. — Что Муравьёв точно знал про Щепилло, так это то, что он уже много лет зачитывался биографиями полководцев. — А он своего друга любил, и любовниками они были. Тоже скажешь, что слабость? — закончил таким тоном, будто бомбу сбросил. И ждал, взорвётся ли она. Серёжа перевёл взгляд на лицо Щепилло. На мгновение сквозь непробиваемую маску показалось сомнение. — Врёшь ты всё. — Он скрестил руки на груди. Растерявшись, переходил на оборонительную позицию. — Так приходи в библиотеку и сам убедишься, — кажется, Миша даже улыбнулся. — А вот и приду! — А вот и приходи! Завтра, после уроков, жду. — Миша стоял, твёрдо упёршись потрёпанными кедами в землю. Сила пронизывала всю его фигуру — сила, которую он сумел выковать из слабости. — Он что, ему стрелку в библиотеке назначил? — недоумённо спросил Женя Оболенский из параллельного 11 А, соцгума, с которым враждовали некоторые Серёжины одноклассники. Кажется, Женя стоял рядом уже пару минут, но Серёжа заметил только сейчас. — Я думаю, он и правда будет просвещать, — растерянно отозвался он. — А если захотят драться, то Надежда Васильевна их пристыдит… — Ну, пусть просвещает, Щепилло это не помешает, — хмыкнул Женя, поправив спадающий с плеча рюкзак. В этот момент Щепилло развернулся и медленным шагом направился прочь со школьного двора. Толпа, не дождавшаяся драки, тоже стала расходиться. Миша взглядом нашёл Серёжу. Бестужева потрясывало, щёки раскраснелись. Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, и на губах его расплылась широченная улыбка.—
Гурьбой они завалились в ларёк, настолько маленький, что с трудом вмещал их компанию даже в неполном её составе. — Так, говорите, кому что, и давайте скидываться, — взял всё в свои руки Кондратий, выбившись к кассе, где к ним уже повернулась тётя Надя. — Мне со сметаной и укропом. — Мне с сыром! — А я со сметаной и луком буду! — Я с беконом. — Купи мне с сыром, а ещё «Лэйс» с крабом. — Фу, с крабом! — Отстань, Жень, ты не можешь осуждать меня за мои вкусы! — За такие могу. Терпеливо собрав деньги и пожелания, Кондратий расплатился и, взяв чипсы в охапку, повернулся к народу: — Разбирайте. (Не очень) организованной толпой они вывалились из ларька. Запрятавшийся среди многоэтажек, стоящий в тени тополей, он был настоящим раем на земле, ведь в нём продавалась «Русская картошка» по десять рублей. Ни у кого из ребят до сих пор не отвалился желудок по одной-единственной причине: собираться всей компанией, чтобы вместе насладиться вредной едой, с каждым годом становилось всё труднее. Серёжа уже и не помнил, когда они в последний раз встречались полным составом: ещё до поступления Трубецкого и Пестеля, наверное. Сегодня Миша позвал к ним Петю и, что удивительно, тот согласился. Косивший под гота, даже в двадцать градусов и под солнцем не снимающий чёрную рубашку и тонкий чёрный плащ, он сперва сторонился остальных, но Рылеев, определённо клей этой компании, быстро вовлёк его в разговор. Когда они завернули во двор, Миша с Женей наперегонки помчались к скамейкам, выкрикивая что-то. Паша показательно покачал головой, но через пару секунд побежал догонять — мест на скамейке точно всем не хватило бы. Серёжа переглянулся с Кондратием и, хмыкнув, бросился следом, а тот с криком «Это несправедливо!» тащился позади и тащил за собой Каховского. Паша, усевшись на железную спинку скамейки, уже распаковал чипсы и, подставив лицо солнцу, жмурился от удовольствия. Он вернулся из столицы в родные