Религиозный опыт

Телефон опять вибрирует на тумбочке с уже знакомой раздражающей интонацией. Но Сэм чисто из упрямства делает вид, что ничего не слышит, и продолжает пялиться в потолок. Он уже поднаторел в такой вот избирательной глухоте. Сколько бы мобильник его не доставал, он тупо не замечает звонков. И, если надо, может не замечать их вечно. Игнорировать, как эти вездесущие неоправданно веселые новогодние песенки, заразившие буквально каждую радиостанцию. Потому что Дина в кои-то веки радует вся эта праздничная суета, и хочется тоже насладиться покоем, не испытывая вины за то, что ничего не делаешь. Сейчас Дин в соседней комнате, с Кастиэлем. Где они, скорее всего, молча, таращатся друг на друга, отказываясь признать свою эпическую гейскую любовь. В общем-то, их эпическая гейская любовь – это единственная причина, по которой никто не таращится на Сэма. В последние пять раз, когда Кастиэль прилетал с видом «Дин, мы должны серьезно поговорить», неловкая пауза длилась дольше, чем занял бы любой разговор. Сэм никогда не думал, что ему захочется увидеть, как брат изменит своим убеждениям, сознается, что влюблен в парня, и покончит уже с этим. Но, с другой стороны… Апокалипсис миновал два года назад. А будущее иногда тебя удивляет. Если Дин хочет быть с ангелом – пусть он, черт возьми, будет с ангелом! После всего дерьма, через которое он прошел, он этого заслуживает. Да Кастиэль, в общем-то, и сам не против. Он весь такой «м-м-м, дай-ка я научу тебя драться на клинках, только для этого мне придется взять тебя за руку» и «дай-ка я встану в двух дюймах от тебя, будто мы никогда не говорили о личном пространстве». Кастиэль всегда серьезен, страшен и до безумия очевиден. Сказать по правде, Сэм надеялся, что Дин будет умнее всего этого, и ему хватит пороху, чтобы рискнуть. Чтобы… взять быка за рога, так сказать. Он усмехается в темный потолок. Нет, в конечном итоге Дину придется что-то решить. Пока его младший брат совсем не поехал крышей. Весь этот год в аду, о котором они оба старательно помалкивают, все эти многодневные терзания в одиночестве – они до добра не доведут. Телефон опять вибрирует, и Сэм немного поворачивает голову на подушке. Ровно настолько, чтобы увидеть, кто ему пишет. А потом тяжело вздыхает, хотя рядом нет никого, кто мог бы оценить степень его страданий. Минут через пять после того, как он отвернулся, решив не отвечать на смс Габриэля, постель прогибается, будто на нее кто-то запрыгнул. – Нет, – бормочет Сэм в подушку, – я все еще не собираюсь пить с тобой эгг-ног! – Слушай, – твердо говорит Габриэль у него за спиной, – ты здорово усложняешь мой план тебя напоить, а потом воспользоваться ситуацией! Сэм вновь поднимает голову, пытаясь разглядеть что-то за упавшими на лоб волосами. Габриэль растянулся на его кровати, скинул ботинки, лег поудобнее и теперь выглядит так, будто ему тут самое место. Жутко хочется пнуть его отсюда и вновь зарыться в подушку. За спиной раздается какое-то шуршание. И, до того, как Сэм успевает опомниться, его прижимают к постели коленом. Он чувствует слабый запах мяты. – Хочешь новогодний леденец? – Нет! – Конфетку в виде шоколадного снеговика? Упомянутые снеговики тут же возникают у него под носом и начинают водить хороводы. – Нет! – А марципановый жираф не интересует? – Нет, – Сэм щурится, приглядываясь. – И это не жираф, кстати. Это северный олень. Габриэль вертит фигурку так и эдак, задумчиво хмурится… Потом пожимает плечами и откусывает ей голову. – Тебе что, реально больше нечем заняться, кроме как доставать меня? – вздыхает Сэм. – Нечем, – сказать по правде, усмешки типа этой надо бы запретить законом. – Да и Рождество – это серьезная штука для язычников. Это время, когда люди приносят жертвы Древним Богам Зимы, чтобы те их не заморозили к чертям. Очень вкусные жертвы, кстати… Сэм выгибает бровь: – Ты ведь не о человеческих жертвоприношениях? А то мне как-то не улыбается работать в сочельник. – В последние годы их не приносят. Не мне, по крайней мере, – в исполнении Габриэля это звучит как нечто хорошее. – Хотел бы я исправить ситуацию, – предлагает Сэм. И очень надеется, что Фокуснику не надо объяснять, что такое «сарказм». Тот понятливо кивает. – Знаешь, в старые времена людям трагически не хватало мишуры, но зато у них были напитки, на фоне которых эгг-ног выглядел, как ванильный молочный коктейль. – Ты же ангел! У тебя не возникает ощущения, что все это язычество несколько… в дурном вкусе? Габриэль машет рукой, будто ему плевать на дурной вкус. – Нет, погоди, – Сэму всегда было немного любопытно. – Как тебе удается работать «на два фронта»? Для тебя что, совсем нет никаких противоречий? – Ну, за этим великолепным фасадом я все еще ангел... Когда мне надо. Сэм долго скептически его разглядывает. – Вообще-то ты больше похож на какого-то эльфа, – честно говорит он. На лице ангела возникает сложное выражение, будто он не знает, удивиться ему или оскорбиться. – Эльфы мерзкие создания, – наконец, говорит он. – Вырежут и съедят твое сердце еще до того, как поздороваются. Он вынимает еще один леденец, вновь протягивает его Сэму, и тот, сам себе удивляясь, берет. Хотя секунды две не решается класть его в рот. Мало ли?.. Подозрительное выражение не сходит с его лица до тех пор, пока он не убеждается, что это просто конфета. Ну… скорее всего просто конфета. – Так почему вы оба закрылись в мотеле на Рождество? – спрашивает Габриэль. – Поверь, если на этот сочельник нас никто не попытается сожрать, нам очень повезет. По мне так лучшее событие – это полное отсутствие любых событий. Для таких, как мы, это было бы чем-то наподобие нового религиозного опыта. – Тебе хочется религиозного опыта? – выгибает бровь ангел. – Могу тебе устроить религиозный опыт, если хочешь! Сэм удивленно хмыкает, не выпуская конфеты изо рта: – Серьезно, как тебя до сих пор еще молнией не шарахнуло, а? Вместо ответа Габриэль медленно склоняет голову набок, будто к чему-то прислушиваясь. Сэм, наконец, проглатывает конфету: – Что? Ангел спускает ноги на пол, встает… А потом абсолютно невозмутимо запрыгивает ему на колени, обхватывает лицо теплыми ладонями, наклоняется – и целует. В ту же секунду с мягким щелчком открывается дверь. – Сэм, – голос Кастиэля трудно не узнать, и от этого накатывает паника. Сэм что-то мычит, но Габриэль не дает ему двинуться и будто вдыхает в себя эти звуки. Его губы на вкус похожи на конфеты, они теплые и липкие, им невозможно сопротивляться. Дверь захлопывается и Кастиэль исчезает. Но по какой-то дикой причине Сэм все равно держит Габриэля у себя на коленях. А тот все равно обнимает его за плечи, мягко гладя большим пальцем по затылку. Пользуется положением с такой наглостью и напором, что у Сэма тупо не хватает силы воли это прекратить. Потом он отстраняется – и у Сэма возникает какое-то дикое необъяснимое желание податься следом, хотя ангел, вроде, даже не пытается уйти с его колен. – Стой, ты куда это собрался? – возмущается он. Габриэль поднимает палец в жесте «погоди, сейчас». И ровно через десять секунд в соседней комнате раздается дикий стук, будто что-то врезалось в стену. Сэм выгибает бровь: – Что это было? Ангел вздыхает. – Передай своему брату, что я желаю ему счастливого Рождества. Что ж… Оно, видимо, такое и есть. Ну, давно пора, кто бы спорил! Сэм тоже не отказался бы от счастливых праздников. Он даже подумал: если у Габриэля хватает наглости делать то, на что никак не осмелится он сам – ладно, так тому и быть! Единственное – жутко не хочется, чтобы кто-то «пользовался ситуацией»… Он берет ангела за талию и мягко пытается снять с колен. Но Габриэль скидывает его руки и обхватывает запястья. – Я что, сказал, что с тобой закончил? Мы даже эгг-ног пока не пили!